Стивен Эриксон - Дом Цепей

Откуда-то спереди донесся плач, звук открытого, пронзающего туман и сердце отчаяния. Он слушал неровные всхлипы, морщился, понимая, что они едва вылетают из спертого горла. Словно поток горя только что расплавил ком липкой глины…

И тут он очнулся наконец, ощутив окружающее. Земля стала теплой под коленями, трава примялась. Насекомые звенели и жужжали в темноте. Лишь свет звезд позволял видеть тянущуюся во все стороны степь. Лагерь был едва лив тысяче шагов позади. Смычок глубоко вздохнул и встал на ноги. Медленно пошел на звук плача.

Паренек, тощий — нет, почти что недоросль — скорчился, закрыв лицо руками, склонив голову до земли. На простой кожаной повязке качается одинокое воронье перо. В нескольких шагах стоит кобыла под виканским седлом, на седле висит размотанный свиток пергамента.

Лошадь спокойно щипала траву, поводья низко болтались. Смычок узнал юнца, хотя имя вспомнить не сумел. Его Тавора поставила во главе виканов.

Сержант не сразу двинулся дальше, стараясь шуметь, и сел на валун в полудюжине шагов от юноши.

Голова викана дернулась. Смытая слезами боевая окраска покрыла лицо кривой сеткой. Злоба сверкнула в темных глазах, он зашипел, вскакивая и вытаскивая кинжал.

— Расслабься, — буркнул Смычок. — Я тоже в горе, хотя и по иной причине. Никто из нас не искал встречи, но вот мы здесь.

Викан помедлил и с треском вложил оружие в ножны. Явно решил уйти.

— Погоди чуток, конный воин. Не нужно убегать.

Юнец развернулся, кривя лицо.

— Смотри на меня. Сегодня я буду свидетелем, и никто больше не узнает. Поведай мне горестную весть, викан, и я выслушаю. Видит Худ, мне это нужно.

— Я ни от кого не убегаю, — прошипел воин.

— Знаю. Просто хотел привлечь внимание.

— Кто ты?

— Никто. И таким останусь, если желаешь. Имени твоего тоже не спрошу…

— Я Темул.

— А, хорошо. Пристыжен твоей смелостью. Я Скрипач.

— Скажи, — голос Темула вдруг стал суровым, он яростно потер лицо, — ты считаешь горе мое достойным? Ты думаешь, я плачу по Колтейну? По павшим товарищам? Нет. Я плачу по себе. Теперь можешь уходить. Расскажи всем: я отказался от власти, ибо не могу властвовать собой…

— Тише, я никому не хочу ничего рассказывать. Но я догадываюсь, о чем ты. Морщинистые виканы Вороны, так? И те, раненые, что сошли с корабля Геслера. Они не видят в тебе лидера, так? И, словно дети, дразнят тебя на каждом шагу. Отвергают, строят рожи и шепчутся за спиной. И что тебе делать? Ты же не можешь бросить всем вызов…

— Возможно, могу! И брошу!

— Что ж, это их несказанно порадует. Число превзойдет твои воинские умения. Ты рано или поздно умрешь, а они будут праздновать победу…

— Ты не сказал ничего, чего я сам не знаю, Скрипач.

— Знаю. Я только хотел подтвердить, что ты с полным правом сердишься на несправедливость, на глупость подчиненных. Я прежде знал командира, Темул, который встречался с теми же бедами. Ему поручили кучу детей. Злобных детей.

— И что он сделал?

— Немного. Закончил с ножом в спине. — Наступило молчание. Потом Темул грубо хохотнул. Скрипач кивнул: — Да. Мои истории не для учителя жизни, Темул. Мой разум ценит вещи более практические.

— А именно?

— Ну, я воображаю, что Адъюнкт разделяет твое негодование. Она видит тебя вождем и готова помочь — но не так, чтобы ты потерял лицо. Она слишком умна. Нет, ключ лежит в отвлечении. Скажи, где их кони?

Темул наморщил лоб: — Кони?

— Да. Думаю, разведчики-сетийцы на день обойдутся без виканов, верно? Уверен, Адъюнкт согласилась бы. Сетийцы на подбор юны и неопытны, им нужен простор, чтобы найти себя. Значит, есть прямой военный резон снять виканов с коней. Завтра же. Пусть шагают, как все мы. Разумеется, кроме твоей верной свиты. Кто знает, возможно, хватит одного дня. Хотя может понадобиться три или даже четыре.

Темул ответил тихо и задумчиво: — Чтобы подобраться к лошадям, нужно быть тихими…

— Еще один вызов сетийцам — уверен, так подумает Адъюнкт. Если твои сородичи — дети, украдем у них любимые игрушки. Коней. Трудно выглядеть суровым и надменным, глотая пыль фургонов. Но нужно поспешить, чтобы не потревожить Адъюнкта…

— Она, наверно, уже спит.

— Нет, Темул, не спит. Уверен. А прежде чем ты уйдешь, скажи: что за свиток висит на седле? Что в нем написано?

— Лошадь принадлежала Дюкеру, — ответил, поворачиваясь к животному, Темул. — Он умел читать и писать. Я еду с ним, Скрипач. — Он бросил яростный взгляд. — Я скачу с ним!

— А свиток?

Юный викан взмахнул рукой: — Люди вроде Дюкера возят с собой подобные вещи. Думаю, некогда он принадлежал ему, писан его рукой…

— А твое перо… в честь Колтейна?

— Да, в честь Колтейна. Потому что я должен. Колтейн сделал то, чего от него ждали. Он не превзошел свои способности. А Дюкер… Дюкер был другим! — Викан поморщился, качая головой. — Он был старым, старше тебя. Но сражался. Хотя от него не ждали участия в боях — я слышал, как Колтейн и Балт обсуждали историка. Я был, когда Колтейн созвал всех, кроме него — Лулля, Балта, Ченнеда, Мясника. И все твердо согласились, что Дюкер поведет беженцев. Колтейн даже отдал ему камень, привезенный купцом…

— Какой такой камень?

— На шею. Камень спасения, так сказал Нил. Ловушка для души, издалека. Дюкер ее носил, хотя не хотел, ведь она была для Колтейна — чтобы тот не пропал. Разумеется, виканы знают: он не пропал. Вороны прилетели за его душой. Старейшины рассказали мне о ребенке, что был пустым, а потом наполнился, ибо прилетели вороны. Прилетели.

— Колтейн возродился?

— Да, он возродился.

— А тело Дюкера исчезло, — задумчиво пробормотал Скрипач. — С дерева.

— Да! И потому я держу лошадь, жду, когда вернется. Я скачу с ним, Скрипач!

— Он избрал тебя и твою горстку, чтобы охранять беженцев. Тебя, Темул — не только Нила и Нетер!

Темные глаза Темула стали твердыми. Он кивнул: — Я пойду к Адъюнкту.

— Удача Госпожи с тобой, командор.

Темул помедлил. — Этой ночью… ты видел…

— Ничего я не видел.

Резкий кивок; юноша вскочил на лошадь, держа поводья изрезанной касаниями ножей рукой с длинными ногтями.

Смычок смотрел, как он пропадает во тьме. Потом он сидел на валуне, постепенно опуская голову.

Трое сидели в озаренной лампами комнате шатра. Рассказ Супера был окончен, и казалось, теперь тут навеки поселилась тишина. Гамет посмотрел в чашу, увидел пустоту и потянулся за вином. Только чтобы найти другую пустоту.

Гамет знал, что не уйдет, хотя им овладела усталость. Таворе рассказали о героизме брата и о его смерти. Ни одного Сжигателя в живых. Тайскренн сам видел тела, помещенные в Отродье Луны. «Но, девочка, Ганоэс восстановил честь свою и честь семьи. Хотя бы это сделал. Хотя этот нож, наверное, вонзился глубже всего. Она принесла ужасные жертвы, чтобы восстановить честь. А Ганоэс не был изменником, и не он отвечает за гибель Лорн. Как в случае Даджека и Вискиджека, отлучение было лишь уловкой. Бесчестия не было. Итак, жертвоприношение юной Фелисин… могло быть напрасным».