Стивен Эриксон - Дом Цепей

Он поднял ее с земли, встал и пошел к краю моря.

— Погоди! Теблор, погоди! Не понимаю…

Лицо Карсы исказилось. — Начиная свой путь, я был юн. Я верил в одно. В славу. Теперь я знаю, Сибалле, что слава — ничто. Ничто. Вот что я понял.

— А что еще ты понял?

— Немногое. Всего одно. Милосердие — дело совсем иное. — Он поднял ее повыше и швырнул далеко в воду.

Тело упало на мелководье, но тут же пропало в мути, и волны унесли пену.

Карса отвернулся. Встал лицом к каменному мечу. И улыбнулся. — Да. Я Карса Орлонг, урид и Теблор. Свидетельствуйте, братья мои. Однажды я стану достоин вести таких, как вы. Свидетельствуйте.

Меч снова повис за спиной, Ущерб принял тяжкий вес Тоблакая. Он поскакал от берега, на запад, в пустоши.

ЭПИЛОГ

И вот я сижу

На троне у кромки огня

Мятежная память

Готова свергнуть меня

Обидчицы — мысли

Крадут стариковский покой

Ошибки юнца

Являя одну за другой.

Как ни смотри, она была мрачной женщиной. Онрек Сломанный смотрел, как она стоит в середине комнаты и бросает суровые, оценивающие взоры на своих юных убийц. Судя по исказившей миловидные черты гримасе, ничего неподобающего она не нашла… Взор наконец упал на Тралла Сенгара, и гримаса стала презрительной. — От тебя мы тоже должны беречь спины?

Сидевший на грубом полу у столь же плохо отесанной стены Тисте Эдур пожал плечами: — Не вижу легкого пути убедить, что я достоин вашего доверия, Минала. Разве что передать всю мою долгую и порядком неприятную историю.

— Уж избавь, — процедила она и вышла из комнаты.

Трал Сенгар глянул на Онрека и ухмыльнулся. — Никто не хочет ее слушать. Что ж, я не удивлен. И даже не обижен. Сказка будет неуклюжая…

— Я выслушаю твою историю, — отозвался Онрек.

Стоявший у входа Ибра Гхолан заскрипел шеей. Т'лан Имасс глянул через плечо на Онрека, помедлил миг и вернулся к охране дверей.

Трал резко засмеялся. — Идеально для неопытного сказителя. Вся аудитория — два десятка детей, не понимающих ни слова на моем языке, и трое неупокоенных, лишенных чувств и даже способности их выражать. В конце плакать буду лишь я… похоже, без всякого основания.

Монок Охем, что стоял в трех шагах от Ибры Гхолана, неспешно повернулся к Онреку. — Похоже, ты ощутил, Сломанный. Потому и желаешь отвлечься.

Онрек молчал.

— Ощутил что? — спросил Тралл.

— Она уничтожена. Женщина, отдавшая Онреку сердце перед Ритуалом. Женщина, коей он обещал свое сердце, только чтобы украсть. Во многих смыслах она была уничтожена еще тогда и долго шла к забвению. Будешь спорить, Онрек?

— Не буду, Гадающий.

— Безумие такое неистовое, что отвергло сам Обет. Так домашняя собака может проснуться с лихорадкой в мозгу. Она рычит и яростно убивает. Разумеется, остается лишь выследить ее и загнать в угол. Уничтожить, пленить вечной тьмой. Так мы думали. Безумие позволило обмануть даже нас. Но теперь забвение схватило ее душу. Жестокая, мучительная кончина, но все же… — Монок Охем помолчал и склонил голову набок. — Тралл Сенгар, ты еще не начал сказания, но уже плачешь.

Тисте Эдур бесконечный миг смотрел на гадающего, и слезы текли по впалым щекам. — Я плачу, Монок Охем, потому что он не может.

Гадающий по костям снова поглядел на Онрека. — Сломанный, ты заслужил многое… но не этого мужчину.

И отвернулся.

Онрек сказал: — Монок Охем, далеко же ты ушел от смертности, раз забыл сонм истин сладких и горьких. Сердце не отдают, не крадут. Сердце сдается само.

Гадающий не повернул головы. — Это слово не имеет власти над Т'лан, Онрек Сломанный.

— Ошибаешься, Монок Охем. Мы просто изменили слово, чтобы не только смириться с ним, но дать ему силу. Такую власть, что оно пожрало наши души.

— Ничего такого мы не делали, — бросил гадающий по костям.

— Онрек прав, — вздохнул Тралл Сенгар. — Сделали. Назвав его Ритуалом Телланна.

Ни Монок Охем, ни Ибра Гхолан не ответили.

Тисте Эдур фыркнул: — И вы еще смеете называть сломанным Онрека…

В комнате повисло молчание.

Но Онрек не сводил взора с Тралла. Ибо был он, если еще был чем-то, существом способным на высшее терпение. Горе — вот дар, который так легко разделить. Как делят песню.

«Глубоко в пещере бьют барабаны. Неумолчное эхо стад, чьи громовые копыта славят право жить, право бежать всем как один, катиться в ритме жизни. Вот так звуки наших голосов служат величайшей потребности природы.

Обращаясь к природе, мы служим равновесию.

Вечно противостоим хаосу».

Однажды его терпение было вознаграждено.

Как он и ожидал.