Стивен Эриксон - Дом Цепей

Он потянулся, разминая спину, и заставил себя двинуться вниз с холма, мимо канавы с мусором, туда, где поставили девственно-белый шатер Адъюнкта. Виканы Темула стояли на страже.

Самого Темула видно не было. Гамет жалел паренька. Ему уже пришлось выдержать много «засад», не имея возможности выхватить саблю; он проигрывает. «И никто из нас, черт подери, ничем не может помочь».

Он подошел ко входу, пошелестел пологом и стал ждать.

— Войдите, Гамет, — раздался голос Адъюнкта.

Она стояла на коленях перед длинным каменным ящиком и опускала на него крышку. Мгновенный блеск — отатараловый меч — и крышка легла на место.

— В горшке у жаровни есть немного размягченного воска — принесите, Гамет.

Он так и сделал. Тавора промазала воском щель между крышкой и основанием ящика, запечатывая меч. Встала, стряхивая с брюк нанесенный ветром песок. — Я уже устала от зловредного песка, — сказала она. — Сзади разбавленное вино, Гамет. Налейте себе.

— Похоже, что мне нужно, Адъюнкт?

— Да. Ах, я отлично знаю: вы искали в нашем Доме спокойной старости. А я вас вытащила на войну.

Он ощутил себя неловко. Выпрямил спину. — Я готов, Адъюнкт.

— Верю. Тем не менее налейте вина. Ожидаются новости.

Он повернулся, нашел глиняный кувшин. — Новости?

Она кивнула. На этом невыразительном лице все же читалось напряжение. Но она тут же поспешила отвернуться, пока он наливал чашу. «Не показывай швов, дорогая. Мне нужна уверенность».

— Станьте рядом со мной, — сказала она резко.

Он подошел к ней. Встал, как и она, лицом к пустой середине шатра.

Где расцвет портал, расширяясь листом серой мути, извергая поток спертого, мертвого воздуха. Показалась высокая фигура в зеленых одеждах. Странно угловатые черты, кожа оттенка припорошенного пеплом мрамора; широкий рот мужчины привык сохранять легкомысленную улыбку. Но сейчас он не улыбался.

Помедлил, чтобы стряхнуть серую пыль с плаща и брюк, он поднял голову и встретился глазами с Таворой. — Адъюнкт, привет вам от Императрицы. И от меня, естественно.

«Супер. Чую, он прибыл с неприятной миссией».

— Кулак Гамет, не нальете гостю вина?

— Конечно. «Боги подлые, проклятый глава «Когтя»». Он бросил взгляд на свою чашу и передал Суперу: — Прошу. Я не пил.

Высокий мужчина склонил голову в благодарности и принял чашу.

Гамет пошел к кувшину.

— Вы непосредственно от Императрицы? — спросила Тавора.

— Да, а перед тем пересек океан… с Генабакиса, где провел унылый вечер в компании Верховного Мага Тайскренна. Вы будете потрясены, узнав, что мы с ним напились?

Гамет дернул головой. Такая картина его действительно удивила.

Адъюнкт тоже казалась шокированной. Ей пришлось взять себя в руки. — Какие новости вы принесли?

Супер сделал щедрый глоток и скривился: — Разбавленное. Ну ладно. Потери, Адъюнкт. На Генабакисе. Ужасные потери…

Неподвижно лежавший в травяной низине, шагах в тридцати от взводного костра, Бутыл сомкнул веки. Он слышал, как его окликали. Смычок — которого Геслер называет Скрипом — звал его, но маг был не готов. Еще нет. Ему приходится слушать другой разговор, а это трудно сделать, не обнаружив себя.

Бабушка, что живет на Малазе, была бы довольна. «Не смотри на треклятые садки, дитя, глубинная магия старше. Помни: ищи корни и нити, корни и нити. Тропу в земле, незримую паутину, что тянется от твари к твари. Всякая тварь — на земле, в земле, в воздухе и в воде — связана. Со всеми иными. И с тобой, ибо ты пробужден — о духи земные, ты пробужден! Ты можешь скакать на этих нитях…»

И он скакал, хотя так и не смог избавиться от восхищения садками, особенно Меанасом. Иллюзии… играть с этими нитями, корнями бытия, свертывая и спутывая в клубки, обманывая глаз, ощущение, любое чувство — вот достойная игра…

Но сейчас он погрузился в старые пути, неуследимые пути — если ты ловок, разумеется. Он скакал на искрах жизни плащовок, ризан, сверчков и чиггеров, кровососущих блох. Безмозглые твари танцуют на стенках шатра, слыша, но не понимая доносящиеся изнутри парусины слова.

Понимание — задача Бутыла. И он слушал. Слушал пришельца, потревожившего Адъюнкта и Гамета, и понимал.

Смычок сверкнул глазами на сидящих магов. — Вы его чуете?

Балгрид сонно пошевелили плечами. — Он там, Где-то в темноте. Прячется.

— Что-то вынюхал, — добавил Тавос Понд. — Но мы не знаем, что.

— Странно, — пробурчал Балгрид.

Смычок фыркнул и вернулся к Геслеру и Бордюку. Остальные солдаты взводов заваривали чай, распалив костерок слева от тропинки. Из палатки доносился храп Каракатицы. — Ублюдок пропал, — сказал Смычок.

Геслер хмыкнул: — Может, сбежал, и тогда виканы его выследят и привезут голову на пике. Или не…

— Вот он!

Они повернулись: Бутыл усаживался к костру. Смычок подскочил: — Где ты был, во имя Худа?!

Бутыл поднял голову и слегка вздернул брови: — Никто больше не почуял? — Он оглянулся на торопливо приближавшихся Балгрида и Понда. — Портал? Тот, что открылся прямо в шатре Адъюнкта? — Нахмурился, видя недоумевающие лица, и спросил невинным голосом: — А, вы тренировались в сокрытии голышей? Или монету заставили исчезнуть?

Смычок присел рядом. — Что там за портал?

— Дурные вести, сержант. На Генабакисе все пошло криво. Армия Даджека почти уничтожена. Сжигатели Мостов стерты. Вискиджек мертв…

— Мертв!

— Худ меня побери!

— Вискиджек? Боги подлые!

Последовали ругательства более замысловатые, все размахивали руками, выражая неверие… но Смычок уже не слышал. Рассудок онемел, словно пейзаж его души охватил дикий пожар, оставив лишь горелую землю. Он ощутил, как тяжелая рука легла на плечо, увидел бормочущего нечто сочувственное Геслера — но тут же сбросил руку, встал и ушел в темноту за лагерем.

Он не ведал, как долго и далеко блуждал. Шаги не ощущались, внешний мир не касался его, походя на царящее в уме беспамятство. Наконец ноги подкосились, и он упал в тощую, жилистую траву.

Откуда-то спереди донесся плач, звук открытого, пронзающего туман и сердце отчаяния. Он слушал неровные всхлипы, морщился, понимая, что они едва вылетают из спертого горла. Словно поток горя только что расплавил ком липкой глины…

И тут он очнулся наконец, ощутив окружающее. Земля стала теплой под коленями, трава примялась. Насекомые звенели и жужжали в темноте. Лишь свет звезд позволял видеть тянущуюся во все стороны степь. Лагерь был едва лив тысяче шагов позади. Смычок глубоко вздохнул и встал на ноги. Медленно пошел на звук плача.