Сад искусителя - Робин Штенье
— Профессиональным, — подтвердил он. — Кубки. Гран-при. Призовые места…
«Поломали».
И прежде чем Адам продолжил, Ева увидела, как остановившегося на светофоре велосипедиста сбивает не пойми откуда появившийся автомобиль.
— Попал в аварию, — голос превратился в закадровый. — Не волнуйся, машину, ставшую причиной, вел не я…
Режиссер в ее голове почувствовал себя экспрессионистом и стал выдавать историю крупными мазками, но в цельную картинку та складывалась без проблем. Больничная палата. Нога на вытяжке. Швы под бинтами. Трубка капельницы. Изящные медные руки с тонкими пальцами и замысловатым маникюром сжимают бледную грубую ладонь. Мелко-вьющиеся кудряшки закрывают лицо, оставив на виду закушенную губу. И стекающие по точеным скулам слезы. Красивая женщина. Нет. Не так. Прекрасная. Уже носящая в себе их общего ребенка, но пока даже не подозревающая это.
Смена экспозиции. Операции. Реабилитация. Боль. Боль. Боль. Нескончаемая боль. У него, на котором все заживало «как на собаке». Дрожащие руки. Непослушные ноги. Неподвижные ноги. У него, который всегда все контролировал. И кошмары. Невнятные. Не запоминающиеся. Заставляющие вскакивать в холодном поту. Заставляющие кричать. Имя. Чужое имя. То, что не можешь вспомнить проснувшись. Но оно женское и вызывает беспочвенную ревность.
Доктор. Подозрительный доктор. Выписывает новое лекарство. Подозрительноелекарство. Обезболивающее. Опиоидное. Боль уходит. Руки обретают твердость. Ноги, наконец-то, ступают по земле, как до аварии. Прощай, инвалидное кресло. Прощайте, кошмары. Здравствуй, жизнь! Ой ли? Теперь-то он займется восстановлением! Мечты. Вернется в спорт. Безосновательные мечты. Продолжит карьеру. Где ваша сладость? Продолжит жить полной жизнью. Вздох.
Бессмысленные тренировки. Возвращение боли. Повторные анализы и исследования. Дрожащие руки. Увеличение дозы. Первая ссора. Разные кровати. Порознь. Возвращение кошмаров. И все-таки, что за имя он там кричит? Вторая ссора. Первое падение. Поймал. Откровение. Радость. Отец! Возвращение боли. Повторный прием. Увеличение дозы. Планы. Кошмары. Где звук?! «Психотерапевт?» Третья ссора. Уступки. Примирение. Психотерапевт. «Сменить лекарство?» Дрожащие руки. Увеличение дозы. Почему? Боли не было! Дрожащие руки. Кошмары наяву. Очередная ссора. Второе падение. Мягкий диван. «Не указывай мне!» Не указывай ему… Увеличение дозы. Зачем? Рецепт не принимают в аптеке. Рецепт не принимают ни в одной аптеке. Арест. «Доктор? У нас такой никогда не работал». Дрожащие руки. Холодный пот. Кошмары. Кошмары. Кошмары. Боль. Надо. Надо. Надо. Очередная ссора. «НЕ УКАЗЫВАЙ МНЕ!» Умоляю! Боль. Кошмары. Боль. Альтернатива? Доза. Доза. Доза. «Мы откладывали их для малыша!» Молчи! Пощечина. Последнее падение. Долгожданное забытье.
Утро. Камера. Чистое сознание. Осознание. Простынь. Занавес.
Акт второй. Больничная палата. Солнечный свет из несуществующего окна. Седовласый мужчина вне возраста. Все понимающий, но осуждающий взгляд. Милосердия ты бы не вынес. «Здравствуй, Адам».
— Вот так я и попал в особняк Змея. — Голос перестал быть закадровым, обрел звук. Артхаусный фильм сменился салоном автомобиля. — Как видишь, ничего интересного.
— Ты убил их.
— Что?
Ей бы промолчать! Только она не сумела, все еще окутанная скорбным духом чужой истории.
— Ты убил их, — повторила Ева. — Жену и неродившегося ребенка.
Лед, отразившийся в зеркале заднего вида, вспыхнул. Ева инстинктивно отпрянула, вжавшись в спинку сиденья, и… вылетела из тела.
Вокруг во все стороны от нее на бесконечность вперед пролегала антрацитовая тьма в мелкой россыпи серебряных звезд. И тишина, источаемая ими, казалась прекрасней любой музыки. Ей сразу же захотелось остаться. Здесь ее место, потому как и она тоже антрацит. Там, на Земле, ее бы просто сожгли, ничего не оставив после, кроме углеродного следа, пепла и пыли в легких. Здесь можно оставаться собой, не причиняя никому вреда. Просто лететь по знакомой орбите до тепловой смерти вселенной. До тепловой смерти всех вселенных. Забывая обо всем, что с ней случилось или могло случиться. Лети. Забывай. Растворяйся. Не было ничего. Ничего не бы…
Вернулась обратно так же внезапно, как и вылетела. Она лежала на спине на заднем сиденье, а над ней нависал Адам. Его рука под ее футболкой покоилась под левой грудью, упираясь большим пальцем в солнечное сплетение. И если бы не обеспокоенность взгляда, заподозрила его в чем нехорошем. А может, одно другому не мешает?
«И как тебе такие звездочки из глаз, любительница книжного порно?» — не преминул поддеть «голос разума».
— Ева? — позвал Адам. — Ты как? В порядке?
Рука поднялась будто сама по себе, легла ему на щеку, погладила, остановившись большим пальцем на нижнем веке.
— У тебя таких быть не должно, — сказала Ева.
— Кого? — не понял Адам.
— Да все про твои ледяные глазищи, — и провела, вжимая ноготь в кожу.
Адам дернулся, ударился головой о потолок, выругался и снова ударился, уже о дверцу, когда вылезал из машины.
Она тоже выбралась наружу и поморщилась, когда звуки прорвали космическую тишину и окутали ее. Шумел ветер, играя в кронах деревьев. Перекликались редкие птицы. Жужжали пчелы, перелетая от цветка к цветку посаженного вдоль дороги клевера. Шумела сама дорога проезжающими мимо автомобилями, некоторые сигналили, но не останавливались. И сверху над ними сияло безразличное солнце.
Путь лежал вверх, жаль только подъем нерезкий. Так бы можно было попробовать побежать, подвернуть лодыжку, кубарем полететь вниз и сломать себе шею. Хотя… Может, и так пойдет? Надо бы попробовать.
Ева успела сделать шаг, когда Адам схватил ее за локоть.
— Стой, — попросил он. — Не уходи. Пожалуйста…
И снова это имя с ударением на второй слог, которое она снова не расслышала, но которое заставило обернуться. Перед ней стоял испуганный мальчишка в нелепом костюме-тройке, застегнутый на все пуговицы, с туго завязанным галстуком, самое большее — лет шестнадцати. И по правой его щеке из-под плохо приклеенного пластыря текла кровь. Она дернулась было вытереть, но он отстранился. И Ева увидела свои пальцы, уже бывшие в его крови.
Захотелось закричать. Плюхнуться прямо здесь на обочину в пыль и орать, орать, орать. Орать, пока не охрипнет. Пока не зайдет солнце. Пока не кончится мир.
— Идем в машину.
Она кивнула и опустила голову, чтобы не видеть, как дрожат его руки.
В подобные торговые центры Ева предпочитала не заходить — слишком дорого. Непомерно дорого. Неоправданно дорого. Еще и смотрят так, будто там у дверей проверяли обязательный дресс-код, а она его каким-то чудесным образом проскочила и теперь в своих безобразных лохмотьях пугает
