Остров жизни - Иван Поляков
– Твою да через телегу, мне откуда ж знать?! Приедут, когда приедут, не раньше и не позже!
Шелест возобновился и почти сразу же оборвался, что говорило о том, что осколков было не так много, ибо с мелочью она провозилась бы куда как дольше. Зое знала, так как сама то и дело что-нибудь колотила, но вот мать никогда.
Скрип лавки. Пауза, которая тянулась, казалось, вечность.
– Лишь бы до будущего года.
Непонятный разговор, который очень быстро забылся, затерявшись в вое всё усиливавшегося ветра.
Медленно, но неотвратимо темнело. Дыхание Зое, тревожное и прерывистое, постепенно выровнялось. Веки смежились, и сон принял девичье тельце, пусть и ненадолго избавляя от жара и растворяя все мысли, что клубились в хорошенькой головке. Ей снилось пастбище. Белая простыня, на которой перебрасывались заледенелыми комьями и строили замки полевики. Низкие бородачи с будто расплющенным скороводой носом, во всегда хрустящей, соломенной рубахе и проросшей на темечке травой, как описывал их отец.
– Бойтесь их шалостей, – всегда говорил он. – То, что для полевика смех, для нас голод и пустой год. Нет ничего хуже забав этих…
Здесь его обычно обрывал взгляд матери, так что Зое так и не узнала, кем ещё являются полевики, но, да и неважно, в общем. Из чистой такой забавы, закручивая сыплющееся просо, старичок построил замок вровень с яблоней. И это всё? Поднимая с земли белые облачка, второй построил до неба, третий же ещё выше. Белёсые стены пробили скорлупу, и небосвод осыпался, навечно заполонив мир белой ледяной крошкой.
«Ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш…»
Лишь звук поначалу. Поморщившись, Зое приоткрыла глаза. В серой комнате было тихо. Столь тихо, что слышались лёгкие мышиные шажки под полом. Сопение отца за парой перегородок. Он даже во сне как будто ругался, ёрзал и раздавал поручения, что, впрочем, матери почему-то ничуть не мешало. Свечи были дороги, и когда Зое засыпала, никакой свечи, конечно же, не было и в помине. Тем удивительнее было слышать её запах. Чуть повернув голову, девочка приметила поплывший огарок. Стены, смотрящие тенями. Пара кукол, сплетённых из соломы, и вторая кровать, под которой клубилась таинственная, опасная мгла. Зое невольно улыбнулась. Много же криков будет, когда поутру отец обнаружит, что Бонне вновь пробрался к ним.
Шелест повторился. Не здесь, не в этой комнате и не в этом доме. Быть может, даже не в деревне, но где-то поблизости происходило нечто необычное. Босые ноги опустились на пол. Холодное дерево. Зашуршало утягиваемое следом одеяло. Окно было маленьким и состояло из небольших, разных по толщине сланцевых пластинок и одного-единственного прогала. Но Зое больше второго и не нужно было.
Протянув руку, она коснулась ледяного узора на стекле. Холодное. «Оно, в самом деле, такое холодное или мне это только кажется?»
«Ш-ш-ш-у-у!» – выл ветер, но к этому обычному, привычному уже гулу будто примешалось ещё что-то. Звук странный, и непривычный для уха девочки, хотя та и была уверена, что в свои одиннадцать, она слышала всё, что только есть по эту сторону озера. Ещё три дня назад на деревьях покачивались листья, жёлтые и красные, сейчас же на те сверху осел снежный ворот, оттягивая тугие сучьи и проявляя слабину. Дорога к их дому уже исчезла, как, впрочем, и всё, вплоть до сухого камыша, обступившего воду по эту сторону озера. Пустыря на том месте, где ещё недавно желтела трава. Зое не могла видеть, но она не сомневалась, что и пустырь, где они обычно играли, сейчас бел, пуст, и лишь яблоня прогибается под ледяной шапкой в тиши.
«Всё так», – это не звук этого берега, но и не того. Алые отливы над водой. За мутным стеклом и белой мглой, будто в одной из сказок, что отец так любил перевирать. Там что-то двигалось. Девчонке было очень холодно. Зрачки её расширились, а пальцы до боли вцепились в свисающее с плеч одеяло.
Змей.
Затаив дыхание, Зое наблюдала, как череда рубиновых отблесков, будто лента обвивала белёсый холм, размягчая и сбивая с него снежную шапку. Ожившее пламя. Там, где оно касалось подстилки, снег сразу же таял, а белёсое просо, что сыпалось с неба, скатывалось изумрудными лентами.
Зое по-прежнему было не слишком хорошо. Ноги её были ватные, внутри же как будто горело пламя, но змею было много-много хуже. Развалившись на вершине скалы-острова и выпрямившись во весь рост, чудовище застыло, уподобившись сверкающей алым во тьме статуе. Распласталось и разинуло страшную пасть. Пар, дым и огненные искры, сдерживаемые могучими челюстями, взвились в воздух, на несколько мгновений дав отпор ледяному миру.
Они так и стояли.
Зое, кутающаяся в одеяло, и зверь, пытающийся пригасить пламя обиды. Так прошло время. Быть может, час, или пару минут, а затем уставшая и больная, она поняла, что ей нужно спать. Захрустела солома, и заворочался, забурчал недовольно отец за стеной. Зое подтянула колени к животу, завернулась в толстое одеяло и пригрелась.
«Какой странный сон, – подумала она, закрывая глаза. – Надо будет его запомнить… да, обязательно надо».
Глава 5. Когда мы становимся взрослее.
«Как я дожил до жизни такой? Не повзрослел, когда нужно. Не ел кашу, да и зеленью пренебрегал. Тогда просто их не любил, а сейчас уже надоели. Что ещё дёснами, знаете, пожуёшь».
(Кузьма Прохожий. Из услышанного на дороге).
Сказка. Старая и правдивая, как утверждал Ланс, история говорила, будто выросла чёрная сосна не просто так. В человеческих костях запутались её корни. Мельника она, навроде Бриса, только жил тот мельник столь давно, что не было в те времена ни Зое, ни сосны, ни даже деревни. Пара домов стояла да мельница на ведро в час, вот и всё.
Мельника мельница, и любил этот мельник подходить к краю берега. Встанет и смотрит на воду. Смотрит и смотрит, и никому ведь невдомёк зачем. Рыбным промыслом он не занимался, да и лодок в те времена ни у кого из местных не было. Только отмелет, глядь – смотрит и будто видит там что-то. Стоял так день, месяц, год. И вот однажды приходят люди, а мельница закрыта. Нет мельника. В том месте берег обвалился. Водой подмыло, вот и ушёл. Шестами пошерудили, да делать нечего. Только к воде больше никто не подходил. Видеть люди
