Остров жизни - Иван Поляков
[1] Слово, подслушанное у Лефевра, который, в свою очередь, вынес его из единственной в его жизни поездки в город. Откровенно Зое сомневалась, что верно поняла значение, и если это не так, лучше всего заменить это слово понятием «овощ». Морковь или редис, как раз бы вписались.
[2] Возможно ли было в принципе отыскать лучший обзорный пункт?
[3] На сей раз водить выпало ему.
Глава 4. Холода и болезни.
Глава 4. Холода и болезни.
Зима спустилась на Озёрную совершенно внезапно. В самом деле, внезапно. Буквально за ночь холмы из жёлтых превратились в белые со странными плешинами, что привело отца в громогласный ужас и зародило в матери лёгкое беспокойство. Кара небес, и поводы для неё не имели счета. Погода подсидела их, и лишь всеобщими усилиями можно было хоть что-то ей противопоставить. Быстро и шумно. Все вместе жители вышли с деревянными лопатами и капали, пока трава ещё не совсем промокла.
Крики беспрестанно неслись над тяжеловесным пухом:
– Лефевр, – твою да через телегу! Кто ж спиной так работает?! – Удар локтем. – Ногами надо, смотри как я!
Мужчина горланил. Заявлял и, конечно же, демонстрировал верное исполнение, из-за чего полноватой и миролюбивой, Марте на следующий день пришлось ставить ему горячие компрессы.
«Некоторые раны не заживают так просто».
(Кузьма Прохожий . Из услышанного на дороге).
Поле замело, и небо замело.
Облака так походили на снег, что требовалось приглядеться, чтобы узнать, где заканчивается одно, и начинается другое. А, быть может, и не было этой границы? Живое, как и у всех детей, воображение Зое тут же нарисовало странную картинку, будто и люди, и холмы, все, кого видит девочка, и она сама, внутри яичной скорлупы.
«Так вот что видит цыплёнок, прежде чем вылупиться».
Всего день прошёл, а на белой, хрустящей подстилке, уже виднелись следы. Мышиные. Полёвка пробежала меж двух кротовьих нор с белыми шапками, занырнула под сугроб, где на заготовленных запасах с детками сможет пережить холодное время.
И впрямь никаких полевиков.
Мужчины, женщины и дети. Все вышли собранные общей бедой. Всё, и даже Асс. Приглядевшись, Зое различила за белёсой поволокой с остервенением работающего лопатой Мориса. Жена его, от природы худая и бледная, собирала солому. Асс помогал. Фифи, его сестрёнка трёх лет просто возилась в снегу, кажется, пытаясь что-то слепить из сухих и хрустящих хлопьев.
– Давайте-давайте, что вы как сонные мухи, – скалился Ивес, ещё не знавший, как вскоре пожалеет о проявляемой сейчас прыти.
Зое кивнула Ассу. Тот замер, опустил взгляд, отвернулся. Поёжившись, девчонка почувствовала, как что-то скребётся в гортани и переносице.
– А-апчхи!
Зое, выглядела, так же как и обычно. Почти. Щёки яблочки, каштановые волосы и глубокие карие глаза. Всё на месте, вот только теперь румянец её был даже чересчур заметен, а в замутнённых глазах можно было утонуть, как в самой глубокой расщелине. Зое металась под стёганым одеялом. Жарко. Её будто плавили изнутри, выворачивали и выжимали. Не иначе поэтому кожа девочки была сырой, а горячий воздух обжигал пересохшие губы. Жарко. Комната плавилась, так же как и она.
Занятая по хозяйству, Марта вырывалась к дочери, когда только могла, но за день это случилось лишь трижды. Отец под самыми различными предлогами появлялся больше десятка раз. На ходу придумывал, что забыл здесь, и, схватив это, убегал, будто больная могла его укусить. Смешно даже, будто Зое не понимала, что он беспокоится. Многие родители незаслуженно недооценивают сообразительность собственных детей.
Зое не слишком хотелось, чтобы он приходил. Ей вообще не хотелось ничьего общества. К чему это делают? Ей и без этого было о чём подумать и с чем побороться. Ещё весной отец забил каждую щель , однако девчонка всё равно чувствовала, как гуляет прохладный воздух. Она, без сомнений, по самые уши забралась бы под одеяло, если бы там не было так жарко.
Отец. С тех пор они не возвращались к этой теме. Все будто сделали вид, что той злополучной восъмицы не было, и, откровенно, Зое уже сама в этом сомневалась. Она хотела бы поверить, что этого не было. Хотела, но внутренний голос ежесекундно напоминал о несостоятельности сего желания. Зое с присущей ей ловкостью подыскивала аргументы, но её же сознание эти аргументы тотчас опровергало.
«А если солнце ударило? – думала она, едва дыша. – Такое ведь легко бывает. Дидье в том году на выпасе заснул. Так потом рассказывал, как вскипала вода на озере».
– И Асса ударило? – Тут же парировала она же, и ответ снова становился очевиден.
Жарко.
После той восъмицы всё шло, как и раньше. Отец драл глотку, не зная уже, к чему придраться, мать же кормила её репой, как бы невзначай подкладывая сладкое, пока никто не видит. Ничего не изменилось, и лишь Зое теперь знала правду.
Жарко.
Кажется, ей становилось всё хуже. Тая как воск и истончаясь, Зое куталась в одеяло, но это не слишком помогало. Из горла то и дело вырывался сухой, прерывистый и больной кашель. По счастью, приступ вскоре прошёл.
Тянуло чем-то съестным с кухни, но девчонка не хотела есть, чувствуя, как некая неуверенность, с горьковатым послевкусием, скребётся где-то внутри. «Нет-нет», – всё обойдётся. Румянец всё сильнее приливал к щекам. Облака заалели, вторя ей и говоря о морозном следующем дне.
«В столице неспокойно», – пробурчал отец за стеной. Он не кричал, и лишь это заслуживало внимания.
– Брис из Арлема вернулся. Говорил, вновь по деревням ездить будут. Теперь и с пятнадцати забирают.
Звякнула нечто глиняное и хрупкое, это мать, вероятно, выронила тарелку. Странно Зое не помнила ни одного случая, когда та бы её роняла. Нечто непонятное творилось за стеной, и она пока не могла вникнуть в смысл происходящего.
– Луизитания? – спросила мама, и осколки зашелестели, сметаемые гусиным крылом. Отец не ответил.
Кивнул, наверно, так как следующее, что Марта произнесла было:
