Ормхеймский Бастард (СИ) - Ольга Ружникова
Анжелика зацепилась и повисла на очередной скале. За какой-нибудь острый камень. И сейчас все-таки рухнет вниз.
Наверное, на новые острые камни. Или на колкий лед.
Надо зацепиться хоть за что. Хоть чем. Очевидно, зубами. Если бы хоть они еще слушались.
Мало ли что кому надо? Анж уже не чувствует ни рук, ни ног. Да и тяжелющая рама мешает. Тянет вниз. В смерть.
А острый утес рвет Алые Крылья. Цвета боли. Сотни и тысячи оттенков бесконечной агонии.
Встретит ли Анжелика после смерти маму и Алессандро? Вряд ли. Они-то точно в Ирие, а вот ее за всё хорошее как раз определят в совсем другое место.
Разобьется ли Анж насмерть, или вороны успеют выклевать глаза живой? Как в самых жутких кошмарах — после очередной слишком реалистичной книги. В ресницах столько льда, что уже даже не зажмуриться. За что ее предал еще и ветер?
Новый треск, и новый рывок — вниз. В смерть или новую агонию. В первую из Бездн — еще прижизненную. Неужели Анжелике всё еще может быть страшно?
Какая разница — с воронами ли без, если потом наконец смерть дотянется?
Падение внезапно замерло. До странного мягко. При том, что, кажется, внизу теперь что-то твердое. Даже если лед или камни — неизвестно.
Сломала Анж спину или нет? Всё равно ничего уже не чувствуешь. Боль — сама по себе. Не зависит уже ни от чего.
И какая уже разница, если спастись невозможно? А смерть опять промахнулась. Кто бы помог умереть побыстрее…
Вверху, в кровавом тумане — лицо. Человеческое. Медленно уплывают вверх скалы. Приближается земля.
Всё еще? Анжелика ведь уже упала.
Как попросить убить ее? Добить? Губы не слушаются…
Беглянку, выходит, поймали? Прямо на руки? С такой высоты? Как Анж не сбила ловца с ног?
Или там было не так уж высоко? Не видно ведь…
И как этому безумцу не холодно без шапки? Или здесь, внизу, лето? А как же снег? Или он уже тоже остался позади? Разве Анжелика летела не целую вечность? Может, в Хеметисе давно последний песок с пирамид осыпался?
В Хеметисе, где никогда не бывает холодов. Разве что ночью.
Она умирает, но еще можно успеть сказать самое важное. Попытаться. Выдавить. Заставить себя разлепить запекшиеся, заледеневшие губы. Пока неведомый ловец выпутывает ее из треснувших крыльев. Заскорузлых от льда и крови.
— Папа… братик… Иза… пожалуйста…
Он не слышит. Потому что ее губы не шевелятся. Уже не могут. Да что же это такое⁈
Ничего. Просто лица Анж уже тоже не чувствует. Жидкий лед в крови дотек и до него. Превратил Анжелику в абсолютную статую.
Обломки крыльев отброшены в сторону, ее голова — на коленях освободителя. Молод он или стар, красив или уродлив, богато разряжен или в лохмотьях? Ничего не разглядеть. Да и неважно уже.
У смерти будут и лохмотья, и оскаленный череп, и пустые глазницы. Поскорее бы уже! Нет сил терпеть. Больше нет.
Ничего не видно. Кроме острых клыков. Потому что — у самого ее лица.
— Прости меня, девочка, за то, что сейчас произойдет.
Спасибо. Творец всё же услышал ее — хоть в этом. Это лучше вороньих клювов.
Неужели она пролетела совсем чуть? Или ветер вернул ее в город — к собратьям Изы?
Но почему тогда… ночь ведь уже завершились. Бесконечная ночь агонии сменилась рассветом. И с трудом верится, что всего одним. А не в самом деле пролетела вечность и с пирамид осыпался песок.
Что Дитя Ночи делает при свете дня — вне укрытия?
Успеет ли Анж еще раз выдавить хоть звук — прежде чем отправится в Бездну для монахинь-предательниц? Или предательниц-настоятельниц?
Забавная рифма. Прежняя Анжелика любила стихи…
В том числе и сочинять.
— Моя семья… папа…
Ее не слышно.
Зато она еще способна чувствовать боль в горле. И солоноватый вкус крови.
И жуткий огонь, выжигающий в крови остатки жизни. Что бывает, если огонь смешать со льдом? Пар и выжженная пустыня? Как в Хеметисе, где песок…
И мир, окрашенный в багровый цвет. Но почему у него вдруг возникло сотни оттенков? Как у боли.
А ее прилив вдруг превратился в южное цунами, но это уже пустяки.
Зачем ты просил прощения? Теперь Анж вернется. И, возможно, кого-то успеет спасти…
Вдруг еще успеет?
И смастерит новые крылья. Алые, как страсть, или черные, как ночь. Да хоть полосатые!
Нужно только потерпеть.
И остаться собой.
Не раствориться в кровавом безумии — как многие.
Глава 6
Глава шестая.
Квирина, Сантэя.
1
— Входи. Не топчись на пороге.
Да Роджер не топчется. Он… пытается хромать не так явно.
Перешагнуть порог — в данном случае неуместно. Какие пороги у походных палаток?
Перешагнуть… После последней раны нога слушается с трудом.
— Ходить будешь, — пообещал Эрвэ. И сдержал слово.
А что при этом еще и хромать — просто подразумевалось. Всё лучше, чем ничего. А Шарль — всё же не волшебник. Особенно в таких условиях.
Анри — чернее тучи. И исхудал страшно, а ведь ему это и раньше не требовалось. Сколько ночей он не спал? И как часто забывает поесть? Или почти забывает. Делает вид, что перехватил на ходу. Чтобы Керли не слишком бесился.
А ведь лично навещает раненых. Проверяет, хорошо ли кормят их. И лечат.
Сколько мародеров, насильников и прочих мерзавцев (вроде самого Роджера в его лучшие годы) перестреляли за последние дни и ночи? Едва успевают сжигать трупы. И усмирять прочую оголтелую взбесившуюся кодлу. Еще не столь оголтелую.
Зато прочие — те самые менее оголтелые — подчиняются. Тенмар на глазах сколачивает крепкую, боеспособную армию. Отец бы таким сыном гордился. Что его собственный, что Роджеров.
А Всеслав пристрелил бы как соперника.
Зачем Анри вообще вызвал младшего Ревинтера? Он ведь и раньше принимал решения сам. А теперь и вовсе собирает краткие советы непонятно зачем. Из вежливости? Так все вокруг и так удивительно… понимающие. Свои верят. Чужие — боятся.
— Садись, тебе сейчас только стоять и не хватало. Знал бы, в каком ты состоянии — сам бы к тебе явился.
Явился бы. И не только к Роджеру. Кто бы сомневался. Зачем спать целых три часа, когда можно два — да, Тенмар?
— Будешь?
Дешевое вино, дорогие минуты отдыха. Сын Дракона редко их себе позволяет. Просто пожалел посетителя. Раненого. Хромого.
А Роджер давно разучился задавать вопросы. Зачем эвитанцы всё еще в
