Денис Луженский - Сны чужие

Денис Андреевич Луженский

Сны чужие

Посвящается Мирошину Вадиму, который навсегда останется моим другом

Вместо пролога. Пробуждение

Тихо и темно. Туман устало ползет над водой, поблескивая во мраке рваной седой шкурой. Сырой холод забирается под куртку и тысячами ледяных игл впивается в кожу. Пробираться сквозь мокрую холодную листву - сомнительное удовольствие, но выбор… разве у тебя есть выбор?

Наконец, щедро политые ночным дождем кусты остаются позади. Теперь можно и на бег перейти. Тропа существует, по большей части, лишь в твоем воображении, и все-таки по ней двигаться не в пример легче. Дальше - вверх, по самой кромке обрывистого берега реки.

Босые ноги бесшумно уходят в траву. Дыхание размеренно вырывается сквозь стиснутые от холода зубы. Неохотно расступается перед бегущим седой туман, потревоженный до срока, положенного всем дневным созданиям. Бежать легко. Мелкие камни почти не ощущаются огрубевшей кожей пяток. Согреваешься раньше, чем успеваешь выбраться из тумана. Тропа резко прыгает вверх, карабкаясь на крутой земляной откос, и ты вдруг выскакиваешь из мутно-белой пелены по пояс. Некоторое время так и бежишь, испытывая странное ощущение, будто тебя окружает океан молочной похлебки, вылившейся из огромного горшка какого-нибудь великана и затопившей весь мир по самые подножия гор.

Потом тропа снова начинает подниматься и скоро туман остается внизу, а впереди раскидывается чистый до прозрачности, первозданный мир, только еще собирающийся пробудиться ото сна. По левую руку поднимается ввысь изломанная пирамида огромной горы, серебристая вершина которой уже начинает стыдливо розоветь под нежным взглядом поднимающегося где-то далеко за скальной грядой светила. Основание этой пирамиды лежит на толстом меховом одеяле далекого леса, а верхушки пиков загадочно поблескивают из-за легких облачных перьев. Хочется остановиться и долго стоять, заворожено любуясь этой величавой и мирной красотой… Вот только тревога, заставившая тебя подняться еще до зари, отравляет восторг в душе и не позволяет отдохнуть ни мгновения.

С обрывистого берега переходишь на поросший мхом и лишайником каменный карниз, поднимающийся все выше вдоль гранитной стены. Бежишь, дыша ровно и свободно, чувствуя, как медленно вливается в мышцы усталость. Тропа, сузившаяся до ширины двух шагов, поворачивает, обходя выступ отвесной серой стены, ныряет вниз, снова прыгает вверх, карабкаясь на неровно уложенные природой-мастерицей каменные плиты… проваливается вдруг в глубокую трещину. Ты прыгаешь без колебаний, забыв как смотрел на этот провал всего несколько дней назад, сомневаясь в своих силах. Теперь осталось совсем немного поднапрячься…

На фоне светлеющего неба горы, кажется, еще больше потемнели и украсились едва заметным светящимся ореолом. А внизу, в ущелье, еще не развеялся ночной туман и густоту предрассветных сумерек еще не разбавило до серых тонов наступающее утро…

Обрыв возникает перед тобой внезапно. Выскакиваешь на край пропасти и останавливаешься, успокаивая сбивающееся дыхание. Жарко! Серый мех влажно блестит, ноги чуть дрожат от усталости. Тело наполняет что-то вроде чувства сытости - оно насыщено нагрузкой, оно умоляет о передышке, хотя бы и совсем короткой. Ты медленно подходишь к самой кромке голого, источенного переменчивой погодой гранитного уступа и смотришь вниз…

Прямо перед тобой раскинулось небольшое зеленое плато. Горная река, спускаясь от самых ледников, пробив себе путь сквозь изломы ущелий, ь от ледников пользовать - хорошая недра котелка брусничный лист.и маленькую пока ть кто вырывается на эту большую, поросшую лесом "ладонь". Здесь она, будто спохватившись, замедляет свой бег, с достоинством катит воды по широкой дуге и вновь вливается в каменные теснины, уносится клокочущим потоком буквально под ноги застывшему на вершине утеса наблюдателю.

С высоты скальной площадки отлично видно небольшое поселение, жмущееся к левому берегу реки. Издали оно представляется тесным скоплением еще не погашенных с ночи огней. Обитатели двух десятков приземистых деревянных домов уже пробудились ото сна, уже начинают при свете масляных ламп свои насущные дела…

Ламп? Протри глаза, глупец! Это не теплые мирные огоньки, а дрожащее пламя факелов мечется там, за низким тыном! Это не размеренная утренняя суета, а лихорадка боя бросает тени от дома к дому! И вовсе не молот кузнеца звенит по железу в утренней тишине!

Невольный стон вырывается из груди. Твое предчувствие все-таки не ошиблось, не обманула тревога. Не напрасно они выдернули тебя из сна, вырвали в зябкое утро и погнали к речной тропе - прочь от твоего убежища, прямиком в маленькую лесную деревушку…

Ты ни разу там не был, ты никого там не знал. Но каждый день ты в сумерках поднимался на этот уступ и разглядывал издалека маленькие домики, жадно вдыхал долетающие запахи домашнего уюта, вслушивался в отзвуки чужих голосов… Почему тебе так страшно сейчас? Откуда это отчаяние? Откуда это отвратное, унизительное чувство бессилия? Словно прямо у тебя на глазах рвется последняя тонкая ниточка, связывающая с прежней жизнью…

Глухо зарычав, снова срываешься с места. Тропа - не единственный путь, ведущий на уступ. На него можно подняться и прямо с плато, карабкаясь по нагромождению каменных блоков и каждый миг рискуя сорваться вниз - на длинный серый язык осыпи. Спускаться еще труднее, но сейчас это - кратчайшая дорога к деревне.

Тишина… Поскрипывают под ногами плохо подогнанные доски настила, журчит где-то внизу вода, в кронах деревьев щебечут, приветствуя утро, птицы… Но это - не то. Не такие звуки ожидаешь услышать, оказавшись на окраине просыпающейся деревушки. Ни шума, ни топота, ни хлопанья дверей. Даже дымка над крышами нигде не видать, хотя гарью откуда-то и тянет… И еще чем-то пахнет… Нехорошо пахнет, недобро…

Медленно, точно пугливый зверь к водопою, приближаешься к деревенской ограде - тыну из вкопанных в землю бревен, затесанных на концах в острия. Ворота, в которые вкатывается лента дороги, наполовину распахнуты… из под массивной створки торчит неподвижная рука - кто-то лежит прямо там, на самом "пороге" маленького разоренного мирка. Пока подходишь ближе, все смотришь на эту руку, никак не можешь оторвать от нее взгляд: кисть широкая, мех на ней светло-серый, испачканные чем-то грязно-бурым пальцы намертво сжаты в кулак…

Барск. Крепко сложенный, широкоплечий, а вот возраст не разобрать - распластался он на земле лицом вниз. Из спины, покрытые темной запекшейся кровью, торчали наконечники двух стрел. Правая рука мертвой хваткой сжимает обломок копейного древка. Из одежды на бедолаге только кожаные штаны - видно, не успел даже одеться толком, выскакивая из дома в гущу битвы. Еще с десяток защитников общины лежат здесь же, на годами утаптываемой сотнями ног деревенской площади, между воротами и срубами ближайших домов. Полураздетые и плохо вооруженные, едва успевшие проснуться, они выбегали на улицу… и все остались здесь, утыканные стрелами, изрубленные, растоптанные, так и не сумевшие отвести беду от своих семей.