Вячеслав Бакулин - Призраки и пулеметы (сборник)

14. Капитан Удо Макинтош находит сбежавшего томми

– До чего ж безумные люди, эти ученые! Свернутое измерение, ишь. Паразит как есть. Черный, мерзкий, грязный… Знал я, что он людей с ума сводит, но чтобы томми?

Даже мертвый, томми продолжал подергивать конечностями, крутились какие-то шестеренки внутри него, дребезжали трубы.

– Ишь, упорный. Не признает поражения, подлец!

– Томми?

– Лед! Смотри, как мечется, шкода. Только ведь физику не обманешь, будь ты хоть сто раз на изнанке. Нет пара, нет давления, нет томми.

Мозес, скривив лицо, разглядывал внутренности Октавиана Августа. Лед укутал каждую шестеренку, сплел свой замысловатый и пугающий узор вдоль поршней и металлического туловища. Заполнил собой голову механического человека. И продолжал движение.

– Осторожно, Мозес!

Тонкое щупальце льда метнулось к левому глазу Мозеса. Но машинист-механик не терял бдительности – мгновенно, по-змеиному, его голова переместилась на два фута назад и замерла, покачиваясь на длинной шее.

– Вот ведь паразит! – Мозес ловко выплеснул на томми глицерин из ведра, которое держал наготове. Лед зашипел, тая. – Ну держись!

Мозес продолжал скрипеть что-то неразборчивое, но весьма возмущенное, поливая глицерином застывших памятником Цезаря с Октавианом, пол вокруг них, дверь в машинное. Лед, шипя и пенясь, скрылся в коридоре. Впрочем, опыт показывал, что на изнанке глицерин сдерживал лед недолго. Следовало поторопиться. Они давно уже должны были умереть, если верить подсчетам Аяваки.

Черный лед, наступающий открыто, неумолимо, заставил Макинтоша на время забыть об опасности тайной и незаметной.

Где-то пряталась маленькая напуганная девочка, которая одной только силой мысли могла убить все живое на пароходе. Неизвестно еще, кто из них опаснее: лед или умкэнэ.

Зачем томми-носильщик – а капитан не сомневался, что это было именно его манипуляторов дело – украл луораветланского ребенка? По чьему приказу? Это наивные луораветланы всякое зло списывали на мифического Кэле. А капитан Удо Макинтош знал точно: за любой пакостью непременно стоит живой человек, преследующий свои обыкновенные и понятные цели.

Мозес? Повелитель пара и шестеренок, отец всех томми на борту. Случись у Мозеса причина захватить власть на «Бриарее», он сделал бы это ловчее и быстрее, а хватка его была бы железной. К тому же за годы собственной бесчувственности Макинтош научился тонко различать чужие эмоции по мимолетным внешним признакам. И совершенно определенно мог сказать: Мозес был удивлен и рассержен происходящим. Еще бы: какой-то подлец нарушил порядок, который машинист-механик строил годами, и забрал у него, у Мозеса, тончайшие нити управления пароходом.

– Сдается мне, наш Кошки продувать балласт не собирается, – сообщил Мозес, справившись со льдом. – Уж пять раз продул бы, если б хотел.

Мозес был прав. Выполни Кошки приказ Макинтоша, они бы уже были в эфире. Но в иллюминаторах и на эхолоте бурлила фиолетовая тьма изнанки.

– Я возвращаюсь наверх. Как бы с Кошки не приключилась та же беда, что с Фарнсвортом и другими.

– Напрасно беспокоишься за Кошки, капитан. Он парень крепкий, в обиду себя не даст. Слыхал, какую славную драку устроил он в Бристольском порту? Говорят, семерых уложил.

– Это были люди, Мозес. Из плоти и крови. А не обезумевшие ото льда томми.

– Кому-то нужно было это безумие, капитан. Тому, кто отдал томми приказ разнести инъекционарий и выпустить на свободу лед. Это человек, капитан. Из плоти и крови.

– Человек, похитивший луораветланского ребенка?

– Возможно.

– И этот человек…

– Кошки. Кошки это все заварил, собака, вот что. Больше и некому. Сам посуди: Кошки был сегодня в порту? Был. По томми он первый специалист после меня. Вахта его была? Его.

– Складно говоришь. Но мотив?

Макинтош широким шагом расхаживал рядом с ремонтным столом, на котором лежала Аявака. У него было странное ощущение, будто луораветланка смотрит на него сквозь опущенные веки – смотрит прямо в душу. Мозес перетащил скульптурную композицию «Октавиан Август убивает Цезаря» к стене, где смирно стояли еще несколько неисправных томми, и теперь примерялся, как бы разделить соперников.

– Мотив простой, капитан. Лед. Знаешь, сколько стоит унция этой отравы наверху, в эфире? – он со значением махнул любимым ключом на сто восемь. – А камера инъекционарная! Про камеру забыл? Камера-то наша дороже иного парохода.

Камера, в которой лед хранится в эфире не меньше недели… Пожалуй, человек беспринципный не постеснялся бы за такую добычу и убить.

– Во-первых, про лед на борту и камеру Кошки ничего не знал…

Про лед знали трое. Мозес, который придумал эту безумную авантюру и всячески ее отстаивал (Мозес обожал безумные авантюры); доктор Айзек, который с самого начала был категорически против и уступил, только убедившись, что пассажиры будут получать исключительно гомеопатические дозы льда; Макинтош, который холодно оценил экономические выгоды новшества.

Айзек? Невероятно. Айзек искренне верил в силу закона. Взгляды его порой были весьма радикальны, но радикальность эта уравновешивалась кристальной убежденностью, что всякий человек занимает строго определенное для него место и выполняет строго отмеренную ему задачу. Случись у старого доктора нужда в черном льде, он пошел бы самым бюрократическим путем. Написал бы сотни писем, жалоб, заявок, прошений…

– Знал Кошки. Знал. С неделю назад, когда к Наукану шли, он моего томми поймал за скалыванием льда в трюме. Пришлось ему кое-чего объяснить. Да.

Слова Мозеса утонули в грохоте – ему удалось-таки разделить томми и пса, и Цезарь рухнул на пол. Мозес испуганно покосился на полуразобранных томми в углу.

– А мне, значит, ни слова, ни полслова, – укорил его Макинтош.

– У тебя, капитан, своих забот полный пароход.

Таков был Мозес – толстая механическая наседка, которая сама все знала и сама все решала, не считаясь с мнением окружающих.

– Есть еще во-вторых, – заметил Макинтош. – Если Кошки собирается продать твое гениальное изобретение, то объясни мне – зачем ему разбивать его? Вдребезги.

– Да что тут думать? Выходит, наркоман твой Кошки. Недаром такой недалекий. Ото льда они все умом двигаются.

В очередной раз Макинтош убедился в уникальном таланте Мозеса видеть суть вещей.

– Ответь мне тогда, умник, куда делся луораветланский ребенок? И это я еще не спрашиваю, зачем он сдался нашему Кошки.

– Я так скажу: задачи решать нужно строго по порядку. Ты сперва пароход в эфир подними, а там и ребенок отыщется.

Тут Мозес был прав. Медлить никак нельзя. Капитан оглянулся на спящую Аяваку.