Вячеслав Бакулин - Призраки и пулеметы (сборник)

На справедливые вопросы вашего покорного слуги о том, почему за пятьдесят лет подэфирного пароходства Кэле так и не выбрался с изнанки, шаманы с детской наивностью предъявляют разницу между душой британца и душой луораветлана. Британская, мол, слишком эгоистична, полна собственными эйгир (чувствами, переживаниями, памятью), поместиться в ней Кэле – все равно что в забитый вещами шкаф попробовать утрамбовать еще и слона (аналогия моя, луораветланы о существовании слонов не осведомлены. – Прим. Х.С.). Душа же луораветлана как будто отличается от британской особым простором и незащищенностью (см. интереснейшую записку проф. У. Джеймса об эйгир – вибриссах, позволяющих луораветлану чувствовать гораздо больше и тоньше, чем чувствует британец. – Прим. Х.С.).

Тут мы подошли к интересному моменту, когда мифология становится инструментом оправдания: по мнению луораветланов так называемый «Инцидент» – неудачная попытка этого самого Кэле перебраться в эфир, воспользовавшись душой луораветланского ребенка…

12. Капитан Макинтош теряет друга

С Аявакой на руках капитан едва помещался в узком коридоре. Идти стало совсем неудобно, чудовищные конструкции, угловатые и острые, то и дело цеплялись за одежду, словно ожившие ветви и корни деревьев в мистическом лесу. Как только передвигается в этих лабиринтах Мозес?

Наконец впереди показался задраенный люк машинного отделения.

– Мозес! – крикнул капитан. – Открывай!

Со всех сторон зашелестело недовольное шипение и кряхтение, а потом уже сварливый голос – низкий, хриплый, прокуренный, подозрительный:

– Назовись!

Неслыханная наглость!

– Мозес, у тебя пароотводы рогульками не свернулись ли?

– Макинтош, ты? – голос звучал отовсюду. Капитан знал этот фокус – несколько репродукторов создавали мультифонический эффект и ощущение, будто сам Господь изволил ответить. Весь коридор перед входом в машинное Мозес превратил в огромный телектрофон.

– Я, черт тебя дери! Есть сомнения?

– Меня едва не прикончил палубный томми! Да, пожалуй, у меня теперь имеются некоторые разумные сомнения.

Макинтош разглядел под ногами мелкие детали томми, а справа от двери – скрюченную его тушу с оторванной головой. Не так-то просто прикончить Мозеса.

Раздался щелчок, люк открылся. Первым в машинное вошел Цезарь, за ним капитан с Аявакой на руках. Люк захлопнулся. Внутри было темно, свет давала только лампа, которую держал в зубах Цезарь.

– И правда, живой капитан в наших краях! Хоть отметку в календаре делай, – услышал Макинтош обрадованный голос Мозеса. – Август, отбой!

Из-за спины Макинтоша в круг света выступил томми, с головой и туловищем, причудливо размеченными красной и белой краской. Это был личный помощник и любимец Мозеса – более громоздкий и вместе с тем – более ловкий, чем обычные томми. От неожиданности капитан едва не уронил Аяваку.

– Спокойно, капитан, этот томми – правильный томми. Не из тех, с которыми ты, вижу, успел поговорить по душам. – Мозес появился из темноты.

Огромный, грозный, с черным от копоти лицом, с желтыми от табака усами. Больше ничего человеческого в его облике не осталось. Трубы, шестеренки и ременные приводы заменяли Мозесу человеческие органы. В дополнение к механическим рукам имелись у него многочисленные манипуляторы. Лысая голова крепилась к подвижной шее из нескольких сегментов. Череп прятался под латунным кожухом.

– А ты, капитан, времени не теряешь? – кивнул он на Аяваку. При этом одной рукой забрал у Цезаря лампу Дэви, другой, которая скорее была похожа на щупальце, ловко зажег несколько газовых ламп на стенах.

Макинтош осмотрелся. Слева обнаружился огромный металлический стол, на котором закреплены были дополнительные лампы, инструменты для ювелирных и, наоборот, чрезвычайно грубых работ, оптический прибор с десятком линз и ящики с запчастями. На столе этом хаотически разложены были механизмы разной степени собранности. Проследив его взгляд, Мозес молниеносно оценил задачу и, стуча колесами по рельсам, бросился освобождать место для Аяваки.

Томми Октавиан Август равнодушно замер у входного люка, ожидая распоряжений.

– У вас там наверху революция, а? – Мозесу как будто не требовались ответы собеседника, только бы самому болтать без умолку. – Разнесли всю машинерию! Датчики рыдают.

– То-то я смотрю, ты на войну собрался.

Из-за плеча Мозеса грозно торчало обрезанное дуло «энфилда». За пояс заткнут был потрепанный «бульдог».

– Я, конечно, тоже бобер травчатый, – Мозес аккуратно перекладывал вскрытые головы томми, россыпи шестеренок и сверкающие суставами и поршнями руки. – Мне б, дураку, сразу сообразить, что дело неладно, когда еще телеграф погружение скомандовал. Но вроде все штатно было. Процедура один в один. А что на два часа раньше – так не моего оно ума дело. Сижу, жую, эль хлебаю. В котельную одним глазом. А тут инъекционарий возьми да и включись – едва погрузились, ни в какие ворота. Да и сработал как-то с подвыподвертом – ну я, значит, насторожился.

– Инъекционарий включался? – капитан уложил Аяваку на стол.

– Еще как включался. Знатно включался – вот что я тебе скажу. Отправил пассажирам чистый лед вместо коктейлей, – Мозес сделал паузу, ожидая реакции Макинтоша.

Что тут скажешь? С одной стороны, настоящий скандал – сотне добропорядочных пассажиров подали вместо реабилитационного коктейля неразбавленный крепчайший наркотик. С другой – если все обернется совсем скверно, хоть кому-то на борту будет весело.

– У меня ж все давление сюда выведено, по науке. Я было решил, что доктор наш принял малость лишнего. Но потом такая чехарда началась, я аж присел. В телеграфе тишина. Телектрофон шипит и плюется. Манометры с ума посходили. Зову, значит, своего Октавиана Августа – он про механиков у меня главный. Иди, говорю, разберись. Август – так точно. Только в коридор – слышу – бум! бах! кедрах! Беру тогда свой любимый ключ на сто восемь. Выглядываю. А там – мама родная – два томми из верхних палубных друг друга месят на шестеренки. Дерутся, значит. И Августу моему достается, хоть он и в стороне. Я сунулся разнимать – едва с Всевышним не поздоровался.

В подтверждение Мозес неестественно наклонил голову, демонстрируя вмятину на латунном кожухе, под которым прятался его череп.

– Мы с Августом одного-то, который почернее да позлее, вдвоем приговорили кое-как. Второй смирный оказался, ничего. Сам сдох – видать, на последнем пару был. Я ему руки-то открутил на всякий случай, – Мозес кивнул в угол, где рядом со столом стоял спящий томми с отвинченными манипуляторами. – Ну, думаю: наверху латифундия творится. А началось все с погружения этого недоношенного. Один в один, как я в романе читал – про пиратов мериканских. Куда плывем? К какой рыбе в зубы? В общем, я турбинку-то и приглушил. Хвала эфиру, что хоть кочегары слушают меня, а не голоса в голове. Думал выбираться наверх, осмотреться, что, как, – да куда ж мне с моими габаритами. В эфир бы нам, а, капитан?