Сны разума - Дари Псов
Господин Лонгфорд заговорил первым:
– Проект нужно завершить, – его голос разносился, застревая в каменных руинах, пропитываясь их холодом. – Я не могу больше ждать, ты сам знаешь.
– У нас будет только один шанс. Спешка может привести к фатальным последствиям, – ответил второй голос, хриплый, сухой, словно прокопчённый уголь. Этот голос не принадлежал живому существу, он звучал, как треск старой плёнки, которая заедает на одной фразе.
Я вжался в холодный камень. Амбиции и планы. Спешка и риск. Настоящий коктейль катастрофы. Я вслушивался, стараясь уловить смысл, спрятанный в полутонах и паузах. Но слова рассыпались, едва достигнув ушей, словно древние заклинания, которые не признавали чужаков. Но я уловил главное. Лонгфорд не был жертвой обстоятельств – он был обстоятельствами.
Лонгфорд наклонился вперёд, сцепил пальцы, но тут же резко поднял голову, и его взгляд метнулся в мою сторону. Старик посмотрел прямо на меня.
– Элеонора! – крикнул Лонгфорд, и его голос, наполненный яростью и страхом, разлетелся, как осколки стекла, по этим мёртвым залам. – Ты подслушиваешь?
Стены треснули, обрушиваясь в бездну, полы вздыбились, как волны в шторм, небо стянулось в тугую точку. Реальность вокруг начала разрываться, как старая фотография в руках обиженной любовницы. Я стал излишне незваным гостем.
Реальность
Дыхание тяжёлое, прерывистое, словно лёгкие пытались вырваться из клетки грудной клетки, а сердце – пробить рёбра с той же целью. Горло было пересохшим, как будто я на самом деле дышал морозным воздухом. Мир медленно оседал на место – звуки, запахи, тяжесть собственного тела. Я собрал себя обратно.
Передо мной сидела Элеонора Лонгфорд. Её фигура, застывшая, как статуя, казалась частью интерьера этого мрачного дома. Рядом с вдовой стояла крупная белая собака, её голова покоилась на коленях хозяйки. Элеонора, не глядя, медленно проводила ладонью по морде животного. Это было первое живое движение, которое я видел от неё за всё время. Пёс удостоил меня взглядом исподлобья – как умеют собаки – оранжевые глаза вспыхнули, как угли в снегу. Меня прошиб лёгкий озноб.
– Вы в порядке, детектив? Что вы увидели? – её голос был тихим, но в нём не было безразличия.
Я медленно выдохнул, обхватив револьверы, словно они могли заякорить меня и в этом мире:
– Не имею права разглашать содержание разумов. Политика контракта.
– Какая политика?
– Та, что я придумал прямо сейчас.
Пауза. Она длилась дольше, чем следовало, словно вдова серьёзно обдумывала мои слова.
– Что вы планируете делать дальше?
– Пришло время поговорить с вашим семейным доктором. Я предполагаю, он находится в этом доме?
Элеонора, словно из глубины сна, позвала:
– Вудсворт.
Дворецкий появился немедленно, словно его вырезали из другого кадра и вставили в этот.
– Проводите детектива к доктору Грейвзу.
– Конечно, мадам.
Вудсворт коснулся перчатками лацкана, а я поднялся, смахнув невидимый иней с плеча.
Доктор Грейвз. Имя звучало, как удар лопатой по крышке гроба. И именно этот гроб я теперь должен был открыть.
Вудсворт двинулся вперёд, его шаги были бесшумными, как скольжение тени по стене. Я последовал за ним, чувствуя, как каждый мой шаг отдаётся в висках тяжёлым эхом. Коридоры казались бесконечными. Стены, обтянутые тёмными обоями, будто сжимались вокруг меня.
Воздух пропах старым деревом, воском… и чем-то, что не поддавалось описанию. Что-то, что напоминало о болезнях, о лекарствах, о смерти. Он висел в воздухе, как невысказанная угроза.
– Доктор Грейвз, – начал я, чтобы чуть развеять туман напряжения. – Он давно служит семье?
Вудсворт не обернулся, но его безэмоциональный голос донёсся до меня, словно доносится эхо из глубины пещеры:
– Доктор Грейвз был семейным врачом Лонгфордов ещё до того, как мадам Элеонора вышла замуж. Он… человек преданный.
– Преданный, – повторил я, чувствуя, как это слово оседает у меня в горле, как горькая пилюля, которая застревает в горле. Не многие психи Бедлама способны на то, на что способны преданные люди. Преданность – это лезвие, которое режет в обе стороны.
Мы остановились перед массивной дверью. Вудсворт постучал, и звук, глухой и тяжёлый, прокатился по коридору.
– Войдите, – раздался глухой голос из-за двери.
Первое, что я увидел, – это руки. Длинные, худые, словно пауки. Они двигались мягко, но целенаправленно, убирая тонкие металлические инструменты в деревянный ящичек на полке. Не спеша. Без суеты. Будто не было в мире необходимости торопиться. Металл сверкнул, исчезая под крышкой ящика. Это были инструменты. Не хирургические, нет, а скорее ювелирные, для тонкой работы.
Владелец рук повернулся, и я смог его рассмотреть целиком. На нём был безупречно выглаженный серый костюм, скованный жёсткими линиями, и белоснежный халат, идеально подогнанный, без единой складки – как будто сам воздух вокруг него отказывался создавать беспорядок. Высокий лоб медленно, но неуклонно завоёвывал всё больше территории у побледневших волос. Строгие круглые очки с тонкой металлической оправой сидели безупречно, словно были частью лица, за их стеклянными линзами глаза оставались скрыты. Лицо сухое, собранное, казалось медицинской картой, на которой были отмечены долгие годы наблюдений, но не участия.
– О… – Грейвз словно запнулся, оценивая гостя с чуть заметным любопытством. Его голос звучал как скрип старого пера по бумаге, сухой и немного хриплый, но при этом удивительно чёткий. – Вы…?
– Пси-детектив, – ответил я, – Декарт Рейнс.
– Да, разумеется, – произнёс он так, будто сам убедил себя в моём существовании. – Я ведь и предложил вас вызвать.
Кабинет доктора Грейвза был не просто аккуратным – он был вымеренным. И одновременно он был словно декорации из старого медицинского театра ужасов. Стол, кресло, полки с книгами, кожаная кушетка. Всё расположено правильно, без хаоса, без следов беспорядка, словно сам воздух здесь был забитым подчинённым. На полке, куда доктор убрал инструменты, стояли странные приборы, колбы, склянки с этикетками, на которых были начертаны символы, которые я не мог понять. Что-то алхимическое или даже чернокнижное.
Плакаты на стенах, изображающие человеческую анатомию, казались слишком детализированными, почти навязчивыми. Будто нарисованы людьми, которые не просто изучали тело, но старались понять, где заканчивается материя и начинается сознание. Скелет, словно в процессе монолога Гамлета. Человек без кожи, отмахивающийся от латинских слов, словно пытающийся избавиться от собственного диагноза. Линии, пересекающие череп, обозначали "ключевые точки доступа", хотя остальная обстановка в кабинете не предполагала никаких
