Сны разума - Дари Псов

Я не сразу его увидел. Ветер, снег и моё туннельное внимание защищали его от моего обнаружения, а мой рассудок – от безумия. Но рано или поздно сказки нашего разума не выдерживают напора действительности и разбиваются. Гора белого меха, по которой ветровые волны разбивались друг от друга. Лонгфорд подошёл к ней и положил на неё руку. Мгновенно на этой горе распоролось продольное отверстие, которое тут же заполнил огромный глаз. Огненный зрачок сфокусировался на муже вдовы, а потом впился в меня всей своей зрительной мощью. Гора начала пробуждаться.

– Агнозия, – только и смог пробормотать я, отступая.

Передо мной возвышался исполинский волк. Бешеный, всклокоченный, косматый, неестественно вытянутый, как тень, пытающуюся ускользнуть от света. Пасть, кривая и искривлённая в оскале, извергала пар, слюни, и запах всех мертвецов ада. Лонгфорд невозмутимо прошёл между лап этого кошмара и растворился в буре, оставив меня наедине с чудовищем. Я достал револьверы.

Даже согласившись на проникновение, разумы сопротивляются чужакам. А я – чужак, ищущий их секреты. Худший вид чужаков.

– Ты проспал Сумерки Богов, волчок? – спросил я, и зверь ответил рывком, его тело, словно пружина, сорвалось с места.

Когти впивались в лёд, оставляя за собой трещины, а дыхание вырывалось клубами пара, который тут же застывал в воздухе, превращаясь в ледяные кристаллы. Его пасть разверзлась, обнажив клыки, больше похожие на осколки ледника. Мои руки двинулись сами собой, как будто они знали, что делать, даже если мой мозг уже начал сомневаться. Первым, разумеется, заговорил Захар.

Руки оставили за собой призрачные следы, размазанные тени, каждая из которых тоже стреляла. Я создал стену дыма и огня, словно был не один, а целый отряд призрачных стрелков.

Грохот. Огонь. Пули разрывают воздух. Ещё один взмах – ещё три копии. Моё тело двигалось быстрее, чем сознание успевало обрабатывать происходящее. Но чудовище неслось вперёд. Пули врезались в его бока, вырывая комья шерсти и льда.

Я отпрыгнул в сторону, уходя из-под объятий смерти. Придётся ей подождать подольше моей близости. Зверь развернулся в движении, взметая за собой снежную завесу, которая окутала всё вокруг. Отступив назад, я почувствовал, как земля уходит из-под меня. Склон. Афазия. Мир закрутился, снег ударил в лицо, пальцы судорожно сжали револьверы. Перекатившись на спину, я вытянул руки вверх и выпустил ещё несчётное количество выстрелов. Револьверы нагрелись до боли. Волк прыгнул за мной.

Я нёсся вниз, лёд холодил спину, а зверь скользил за мной, его лапы едва касались поверхности. Я выстрелил в него, в небо, в лёд – куда угодно, лишь бы замедлить чудовище. Грохот выстрелов сливался с воем ветра, а пламя передо мной согревало, словно напоминание о жизни.

Склон резко оборвался, и я свалился вниз, в мир, который казался ещё более чужим, чем заснеженная пустошь. Руины. Обломки чего-то древнего, разрушенного, но всё ещё величественного. Каменные колонны, покрытые инеем, обрушенные арки, которые когда-то поддерживали небеса, и куски стен, на которых виднелись остатки фресок, изображающих лица, давно забытые временем. Нижний слой сознания.

Я приземлился спиной, разбив ледяные плиты, но тут же вскочил на ноги. Волк, не замедляясь, соскользнул за мной, оранжевые глаза горели во мраке, обитающем между снежинок.

– Вот и согрелись, волчок, – пробормотал я, поднимая револьверы. – Но давай закончим.

Я отпрыгнул в сторону, уходя из-под его когтей, и бросился за обломок колонны. Волк ударил по камню, и он рассыпался на куски, но я уже был в другом месте.

Мы двигались по развалинам, кружили друг вокруг друга, используя укрытия, колонны, разрушенные стены. Револьверы выстреливали в такт шагам, их грохот заполнял пустоту, а волк мелькал между обломками, то исчезая, то снова показываясь, меняя траекторию движения в последний миг. Каменные блоки рушились от выстрелов и ударов зверя. Пыль, крошка, снег, всё смешалось, они продолжали преследовать друг друга, как мы с волком.

– Ты не настоящий, – сказал я, выныривая рядом с головой чудовища, вбил каблук в треснувший пол и выстрелил в упор. – Ты просто её страх.

И если я задержусь здесь слишком долго… Он станет моим.

Волк отпрянул, отскочив назад, его глаз закрылся, но всё равно начал щедро орошать кровью снег. И тогда он сделал последний прыжок. Молниеносный, всепоглощающий, как судный день.

Я успел выхватить из руин острый каменный обломок, выломанный временем, и направить его на зверя, уперев в лёд. Волк не смог остановить свой полёт и налетел грудью на остриё. Движения снова остановились в этом царстве зимы, только ветер трепал мою одежду и его шерсть.

Ярость в его глазу сменилась принятием. Он ушёл, растворившись в реальности, что уже не нуждалась в нём. На снегу остались глубокие следы когтей, которых избегала даже метель. Он проиграл, а я выжил. Теперь нужно было узнать, ради чего.

Я медленно выдохнул, моё дыхание решило немного поклубиться в воздухе и исчезнуть вслед защитником Элеоноры. Волк исчез, но холод никуда не делся. Тишина теперь была другой. Не давящей, а настороженной. Этот мир ещё не отпустил меня.

Я убрал револьверы в кобуры, но не застегнул их. Интуиция – лучшая подруга живых.

Руины, покрытые инеем и снегом, стояли передо мной, западая в землю, криво торча наружу, словно они не были нужны ни земле, ни воздуху. Но среди этой разрухи мелькнул силуэт. Он шёл вдалеке, почти невидимый в снежной буре и оставах воспоминаний. Лонгфорд. Он был одет в тот же костюм, но теперь он казался ещё более потрёпанным, ещё более старым. И костюм тоже.

Я последовал за ним, скрываясь в тенях. Если вдова сконцентрировалась на этом воспоминании о муже, значит, оно было важным. Лонгфорд шёл сквозь руины с тяжестью человека, который прожил в этом месте слишком долго. Ветер, словно обиженный призрак, исчез, оставив после себя лишь гулкую тишину, которая стягивалась вокруг, как саван.

Лонгфорд шёл к своему кабинету – или к тому, что от него осталось. Когда-то величественный, теперь он стоял полуразрушенным, стены осыпались, словно само мироздание решило стереть их из памяти. Массивный стол, обгорелый по краям, возвышался среди развалин, будто последняя непокорённая крепость. Тяжёлый, как нераскаявшееся прошлое, словно памятник упрямству и власти, которые не подчиняются ни времени, ни разрушению.

Лонгфорд подошёл к столу и сел, небрежно проводя пальцами по холодной, потрескавшейся поверхности. Это движение было рефлекторным – жест человека, который привык приказывать, даже когда его мир рушится. Но в этом мире он всё ещё был хозяином.