Анна Дашевская - Кастрюлька с неприятностями

— Ты хорошо пела. Вкусно. Вкуснее, чем смотреть сны. Споешь нам еще?

Глава 30

Пела? Я? Вот эта куча снега без глаз, рук и мозга считает, что я хорошо пела? Наверное, это сон, очередной зимний кошмар. Вообще, была бы я правильной невестой принца, должна была бы упасть в обморок, изысканно бледнея. Ну, раз уж это не так, и о моей неправильности мне в глаза и за глаза говорили во дворце неоднократно, я встала на ноги, перехватив поудобнее лыжную палку, и медленно обошла вокруг сугроба.

Ничего антропоморфного в нем не было, совсем. Даже если зажмуриться. Но это существо со мной говорило, значит, и я могу с ним говорить.

— Кто ты? — спросила я, глядя туда, где, как мне показалось, у него были глаза.

— Мне объяснили, что вы, люди, существуете как отдельные единицы, — прогудел он в моей голове. — Я часть единого сознания…

Произнесенное им далее сочетание звуков можно было сравнить с грохотом от падения камня с высокой скалы. Или с громом. Или с рычанием льва в пустой бочке. В общем, все равно я не смогла бы это воспроизвести.

— Единое сознание? То есть, со мной сейчас говорит сразу весь снег, вплоть до Северного полюса?

Мне показалось, что у меня в голове хмыкнули. Нет, вот в то, что у кучи снега есть чувство юмора, я не могу поверить, даже если эта куча высотой до небес.

— Не совсем, — прогудел мой собеседник. — Но снег является частью нас, и мы, конечно, состоим из снега.

— Слушай-ка, — я потерла рукавицей слегка запотевшую ледяную стену, за которой был Джон, — что-то ты очень хорошо говоришь на всеобщем. Может быть, это я брежу?

— Нас научили говорить на языке, который ты именуешь всеобщим. А то, чему нет названия среди известных нам слов, мы читаем в твоем сознании напрямую.

— Научили. Ага. И читаете в моем сознании.

Чем дальше, тем более абсурдным становился диалог. С другой стороны, сидеть на берегу ледяного Гроттафьорда, возле льдины с вмороженным в нее женихом, и разговаривать с сугробом — кажется, к вершине абсурда я уже поднялась, дальше только катиться вниз.

— Ты знаешь, люди существа ограниченные, — сказала я, и для убедительности покивала. — Мне трудно разговаривать с непонятным мне единым сознанием. Поэтому я хотела бы дать тебе имя. Можно?

— Имя? — сугроб был удивлен, если это можно сказать о куче снега.

— Да. Я бы хотела называть тебя Айвен.

— Ну, хорошо… но тогда и у тебя должно быть имя?

— Меня зовут Сандра.

— Сандр-р-ра-а-а, — снежное существо поперекатывало мое имя своим низким голосом и сказало, — Красиво. Вкусно. Почти как песня, только короткая. Ты споешь нам еще?

— Понимаешь, Айвен, — сказала я с максимально возможной убедительностью, — мы ведь совсем разные. Поэтому тебе придется объяснить мне, какие песни тебе нравятся.

Не знаю уж, сколько мы разговаривали, во всяком случае, я успела промерзнуть до печенки, пока более или менее разобралась, в чем тут дело. Ну да, это и в самом деле был один из ледяных великанов, хримтурсов. Как я поняла, великан был, собственно говоря, единственный, и он, по мере необходимости, делил подвластные ему горы снега, выращивая из них одну, пять или сто пять отдельных особей, по-прежнему обладающих единым сознанием. Ну, вроде как муравьи в муравейнике — только те не могут собраться в одного гигантского муравьищу.

Питались они эмоциями. Человеческими, понятное дело, из белых медведей радостей или горестей много не вытянешь. Не знаю, какой из богов так зло подшутил над хримтурсами, и где они в ледяной пустыне между Северным полярным кругом и полюсом находили себе пропитание. Людей здесь было, мягко говоря, немного.

— То есть, когда вы нападали на пограничную заставу, это делалось, чтобы вызвать у солдат страх, гнев или ярость?

— Ты называешь страх, мы называем… — и опять прозвучало что-то мягко перекатывающееся, как горный обвал. — Песни. Вкусно. Еда.

— Скажи мне, Айвен, а кто научил тебя всеобщему языку? — вопрос показался мне важным.

— Приходили люди, другие, не как ты, — равнодушно ответил мой сугроб. — Принесли еду… песни… невкусные, горькие, но много. Научили языку. Сказали, будут приносить еще, каждую луну.

— И что-то попросили взамен?

— Попросили поймать одного человека с заставы и отдать им. Объяснили, что у вас нет единого сознания, и каждый человек — отдельный, сам по себе. Показали, кто им нужен, мы поймали и принесли сюда.

У меня потемнело в глазах. То есть, Джон, вмороженный в ледяную глыбу — это они «поймали и принесли»? Им его заказали? Стоп, Александра, притормози. У ледяных великанов нет понятия морали. А о смерти они тоже не наслышаны?

— Айвен, этот человек, внутри льда — он жив? — я затаила дыхание, ожидая ответа.

— Да, нас просили сохранить ему сознание.

Хорошо, отлично. Теперь остались сущие пустяки — найти что-то, чем я смогу заплатить Айвену за освобождение моего принца, добраться с ним до заставы и вызвать помощь. Ах, да, еще объяснить этой помощи, что с хримтурсами мы теперь будем дружить. В общем, сущие пустяки.

Не возьмусь повторить тот диалог абсурда, который мы вели. Я не дипломат, не ученый, не ксенобиолог — я просто артефактор, пока даже еще не мастер. Но так получилось, что здесь и сейчас оказалась я, и теперь от меня зависит, будут ли жить или погибнут три с небольшим десятка разумных, несущих службу на пограничной заставе за полярным кругом. Три десятка — и еще мой принц.

Многих слов Айвен не знал, не говоря уже о каких-то присущих нашей цивилизации понятиях, которых не могло быть у… Тьма, я даже не знаю, как его обозначить! Существо? Сознание? Снежная равнина?

Но если ему нужны человеческие эмоции, значит, что-то общее у нас есть.

Это потом, когда сюда приедут ученые, специалисты по контактам и прочие дипломаты, они найдут определения, выведут константы и даже, может быть, подпишут протоколы о намерениях. Это потом.

Постепенно мне удалось понять, что же снежный великан назвал «невкусными горькими песнями». Пожалуй, я его понимаю, меня плохо сделалось от картинки, которую он транслировал мне в мозг. Изображение было искажено, в глазах этой сущности мы выглядим довольно странно, но, как бы ни были изломаны человекообразные фигурки на фоне снега, я очень хорошо разглядела, каким именно способом те самые «другие люди» добывали для хримтурсов эмоции.

На нескольких нартах привезли длинные тюки, перевязанные веревками. Еще с одной повозки со всеми предосторожностями выгрузили довольно большой плоский черный камень. Дальше… дальше я во всех подробностях разглядела настоящее жертвоприношение — длинный тюк развязывали, вытаскивали оттуда голого человека, укладывали на черный камень и начинали пытать. Признаюсь, я на первом же сломалась и попросила Айвена остановить показ. Всего же этих тюков я насчитала двенадцать.