Ксения Медведевич - Кладезь бездны
– Кто это был? Неужели сумасшедший?
Тарик взорвался:
– Сумасшедший?!. По-твоему, сумасшедшие исчезают в столпах зеленого пламени?!. Так себя ведут сумасшедшие, да?!. Абдаллах, это был Зеленый Хызр!
– Зеленый Хызр – это детская сказка, – упрямо прошептал аль-Мамун.
И тут же вскинулся:
– Почему ты мне ничего не сказал?!
– Потому что ты не поверил! Ты глазам своим не веришь, как бы ты поверил моим словам!
– Я не ребенок, чтобы слушать дурацкие россказни!..
Откуда-то послышался бурчащий низкий голос:
– Хозяин, он, похоже, и впрямь безнадежен.
Тарик вздохнул и покосился куда-то в траву у своих ног.
Среди желтых высохших стеблей аль-Мамун увидел… меч. Точнее, рукоять меча в виде тигра. Тигр стоял на передних лапках и, задрав голову, смотрел халифу прямо в лицо. Посопел и, мигнув зелеными глазищами, заметил:
– Чего уставился?
– Митама, мне только тебя не хватало, – уныло сказал нерегиль. – Прошу простить его манеры, о мой халиф.
– Живой меч, – ошалело пробормотал аль-Мамун. – Не сказка… Живой меч – не сказка…
– О! – одобрительно буркнули из травы. – Твой владелец, я посмотрю, делает успехи…
– Митама, прекрати грубить!..
Абдаллах снова встрепенулся:
– Живой меч. Зеленый Хызр. Штурм Альмерийя. Это?..
– Не сказка, – сказал Тарик, глядя прямо ему в глаза.
– Тогда почему?..
– Не знаю!
– Где твоя сила?!
– Не знаю!!!
Тарик выкрикнул это с нарастающей яростью. И без того бледное лицо стало и вовсе бескровным.
– За чудесами и волшебством – прошу к давешнему дедушке, – прошипел нерегиль, поднимаясь.
Из травы тут же раздалось ворчливое:
– Да все он прекрасно знает, не слушайте его. Здесь злой дух царствует, вот у него и силы нет.
– А почему у этого… Зеленого Хызра есть? – поинтересовался аль-Мамун у золотомордого навершия рукояти.
– Хм, – удивился тигр и со звоном захлопнул металлическую пасть.
– А вот это, Абдаллах, ты лучше спроси у своего ненаглядного Всевышнего, – злобно сказал Тарик. – А я пока посижу, подумаю, как ловчее разбить превосходящие нас ровно в пять раз силы хорошо вооруженного противника. Потому что сдается мне, появление дедушки исчерпало запас чудес на ближайшее время.
Аль-Мамун тоже поднялся и спокойно заметил:
– Не надо просить Всевышнего о том, что можно сделать мечом.
Тарик дернул плечом и отвернулся.
Халиф добавил:
– Спрашивать всякие глупости тоже не надо. Зеленый Хызр – старше аш-Шарийа, старше веры Али, он из чтимых ангелов, о которых говорил Благословенный. Ангелу все равно, куда он пришел, – он в любой земле ангел. А ты – защитник аш-Шарийа, и, видимо, имеешь силу лишь в пределах государства верующих. Вот почему в здешних землях у тебя ее нет.
Аль-Мамун для пущей убедительности поднял палец. Тарик мрачно отозвался:
– Угу. Видимо, поэтому этот Хызр обозвал меня молокососом.
– Ну, если ты – молокосос, то я для него и вовсе не существую, – философски заметил Абдаллах.
– А вот это мы выясним в ближайшее время, – усмехнулся нерегиль. – Кто здесь молокосос, кто здесь существует… а кто – не будет существовать.
И хищно прищурился, глядя вниз с обрыва. Аль-Мамун проследил взгляд холодных стальных глаз – Тарик смотрел на красную искру шатра карматского предводителя.
Абдаллах вдруг рассмеялся.
– Что такое? – Нерегиль удивленно сморгнул.
– Если бы мне кто-нибудь сказал два дня назад, что я буду стоять с армией на перевале, через который меня тайно провел Зеленый Хызр, в компании сумеречника с говорящим мечом, – я бы назвал такого человека лжецом и сыном лжеца! Для меня все эти события были логически невозможны!
– Ну да, – несколько растерянно сказал Тарик, явно не понимая, куда он клонит.
– Но если столько логически невозможных вещей оказались логически возможны, в таком случае возможно предположить, что нет ничего логически невозможного в том, чтобы с десятью тысячами победить пятьдесят!
– Н-ну… да… – И Тарик с опаской покосился на халифа.
– Хм, – улыбаясь, продолжил аль-Мамун. – Эдак вполне может оказаться, что все эти страшные россказни про аль-Ахсу и людей с птичьими головами – чистая правда, в сахарнице найдется кусочек сахара, который сделает тебя маленьким, а кошки и собаки начнут разговаривать, подобно героям «Калилы и Димны»! Впрочем, это я уже зафантазировался. Что такое? Почему ты так смотришь на меня, о Тарик?..
6
Беседа птиц
Долина аль-Укаба, два дня спустя, ночь
Зябко поеживаясь, Марваз прислушивался к крикам ночной птицы. Палатка стояла у самого огораживающего лагерь частокола, а за частоколом начинался лес. Ветер шумно гулял в ветках каменного дуба, из волнующейся, шуршащей чащи неслись сухие листья – и птичьи крики. Неспокойные, злые крики. От них становилось еще муторнее на душе. Вот ведь странно: днем к рассыпанным крошкам подлетали лишь зеленушки и каменки с нарядными синеголовыми дроздами. А ночью они словно все в ворон превращались – такой мрачный грай стоял в темноте…
Порыв ветра ударил холодом, сердито захлопал полог палатки.
Рафик заботливо помешивал в котелке мусалласу: пшеничные зерна и баранье сало для каши раздали нынче вечером. Все нетерпеливо принюхивались к горячему запаху. Значительно подняв палец, Рафик произнес:
– Клянусь Высочайшим, никто из вас не знает истории, связанной с этой кашей, и не умеет извлекать из приготовления мусалласы всей пользы по заповедям бережливости!..
– Скрась нам ожидание, о верующий, и расскажи нам про это дело, – со вздохом отозвался Хунайн ибн Валид.
Хунайн начальствовал, ибо теперь Марваз – и те пятеро, что остались от его десятка, – стояли вместе с куфанцами. Каиду враз стало спокойнее: джунд, он и есть джунд. Порядок, начальство, понятные приказы – что еще нужно солдату?
А Рафика, решившегося рассказать историю, все одно не остановишь: упертый он, как человек, вступивший двумя ногами в один башмак.
– О! Эту историю мне рассказал Ахмед ибн Халаф! Он говорил: подумай о том, чтобы готовить зимою эту мусалласу, ведь она благотворна и полезна! Она заменяет обед, и после нее бывает вздутие живота, что избавляет от ужина…
Марваз вздохнул, и голодное брюхо заурчало.
– …как и всякие похлебки, она отбивает охоту искать вина или пить воду. Тот, кто хлебает горячую похлебку, потеет, а пот ведь отбеливает кожу и выводит вредные вещества из тела…
Тут Рафик, словно услышав рулады пустых животов своих собеседников, прервал свой рассказ, принюхался и возгласил:
– Во имя Милостивого! Мусалласа готова! Давайте, давайте же сюда свои миски, о верующие!
Сидевшие вокруг костра разом всколыхнулись и с громким деревянным стуком затолкались посудинами у кипящего котелка. Степенно разливая кашу по мискам, Рафик помахивал половником и сладко приговаривал:
– Но и это еще не все! Горячая похлебка избавляет и от ватной одежды, и от топки, от которой все прокапчивается и становится вонючим. Вдобавок топливо быстро сгорает, а те, кто топит, подвергаются опасностям пожара, и приходится тратить на него уйму денег!
Каша и впрямь вышла вкусной – разваристой, с жирной янтарной пленкой над набухшими зернышками пшеничного толокна. Жадно облизывая ложку, куфанец вежливо пробубнил с полным ртом:
– Воистину, о Рафик, такое дело не постигается умозрением, оно может быть только ниспослано небом…
Некоторое время все благодарно и молча жевали.
Потом кто-то из куфанцев, Абу Каб, что ли, мрачно сказал:
– А я бы все равно чего-нибудь выпил!
– А нечего, – так же мрачно отозвался Хунайн.
– А до ночной молитвы всего ничего, спать неохота, пить нечего, что делать? – уперся Абу Каб.
И тут со стороны палаток каидов донесся приветственный гомон.
– Что там, во имя Всевышнего? – заорал куфанец знакомцу у соседнего костра.
– Вестовой из ставки! – крикнули ему в ответ. – Приказ, говорят!
– Ну-ка я пойду посмотрю-послушаю, – тихо сказал Марваз и поплотнее завернулся в джуббу.
Птицы в лесу заорали в страшном переполохе, отвечающем оживлению лагеря.
Спешно дожевывая, все обтирали лепешками миски и поднимались.
– Мы все пойдем послушаем, – пробормотал Хунайн. – Все послушаем, что за приказ…
– …У нас есть время до ночной молитвы, о шейх, – тихо сказал аль-Мамун, перебирая четки.
Огонек в носике стеклянной лампы горел ровно, не дрожа. Тем не менее Джунайд почему-то провел пальцем сквозь язычок пламени, словно поправляя фитиль.
За пологами шатра слышались надсадные крики: рассылали вестовых. Шейх сидел расслабленно, безучастно, полуприкрыв не по-человечески большие глаза. Аль-Мамун отметил про себя, что Джунайд переоделся во все чистое. В пахнущей ладаном полутьме шатра рукава белой рубашки, казалось, светились. Темная шерстяная хирка скрывала доспехи – если они были на этом странном суфии.
