Василий Горъ - Меченый
Вспоминаю Роланда Кручу. Вернее, слова, сказанные им после того, как он первый раз увидел взгляд, которым я провожал белых.
– Ты ненавидишь дворян? Почему? Большинство из них – люди чести, которые живут в клетке из писанных и неписанных правил и дорожат своим добрым именем больше, чем жизнью. Да, конечно же, среди них бывают и исключения. Но таких исключений очень немного.
Ее милость из той, большей части. И вместо того чтобы горевать о гибели старшего брата, пытается понять, сможет ли она вернуть роду доброе имя!
Говорить ей о том, что обелить поступок ее брата нереально, бессмысленно – во-первых, это сделает ей больно, а во-вторых, я почти уверен, что она понимает это и без меня.
Поэтому я развожу руками, пытаюсь поставить себя на ее место и говорю:
– Попробовать – можно…
Баронесса кивает:
– Вот и я так думаю.
Потом переводит взгляд на мой посох и вздыхает:
– Тебе осталось совсем немного… А я тебе мешаю… Иди…
Она думает обо мне и о моем Пути! С ума сойти!
Решив, что мое молчание – это следствие неуверенности в ее будущем, она показывает взглядом на окно:
– Это Аверон. Тут уже спокойно. Не волнуйся – меня никто не обидит.
Вздрагиваю: ее «меня никто не обидит» звучит точь-в-точь так же, как Ларкино!
– Ну, что ты за мной увязался? Меня никто не обидит!
– Ну, мало ли?
– Я ж не куда-нибудь, а в Тьюварр!
– Там за тобой присмотреть некому… – угрюмо бурчу я и ускоряю шаг.
Ларка закусывает губу:
– В замок тебя не впустят. А если ты опять прошмыгнешь мимо стражников, то меня накажут…
Вспоминать, как я развернулся и ушел, невыносимо: именно в тот день Ларка в первый раз пришла домой заплаканная и с синяками…
– Что-то не так? – спрашивает баронесса.
Отрицательно качаю головой:
– Я дождусь решения короля… А потом провожу вас в Саммери…
Леди Мэйнария почему-то краснеет:
– А если мне придется ждать аудиенции месяц-полтора?
Пожимаю плечами:
– Ничего. Я никуда не тороплюсь.
– Спасибо, – выдыхает она. Потом краснеет еще сильнее и опускает взгляд: – А я знала, что ты меня не бросишь.
«Знала?» – мысленно переспрашиваю я и прислушиваюсь к своим ощущениям.
Нет. Пожалуй, я в себе не уверен.
– Кром, а ты не закажешь мне воды, чтобы помыться?
Чтобы заказать в покои бочку с горячей водой и завтрак на двоих, причем без пива, мне приходится заплатить половину желтка – то есть раз в двадцать дороже, чем в любом из постоялых дворов, в которых я когда-либо останавливался. На вопрос «почему так дорого» хозяин «Королевского Льва» разводит руками и сетует на недавно закончившийся мятеж и на купцов, задирающих цены на все и вся.
В принципе с ценами на продукты все более-менее понятно. Но чтобы согреть и принести воду, требуется немного – самые обычные дрова и слуга, который ее перетаскает!
– Простите, ваша милость, но дрова в город не везут вообще – сейчас выгоднее торговать доской.
Я немного думаю… и соглашаюсь, ибо знаю, что такое торговля, не понаслышке. Впрочем, настроение слегка портится – с таким уровнем цен прожить в столице месяц-полтора, о которых говорила баронесса, становится проблематично.
«Надо как-нибудь сходить и продать кольца с ожерельями», – решаю я. Потом вдруг понимаю, о чем промолчала баронесса, поднимаюсь в наши покои и удивленно хмыкаю: леди Мэйнария сидит на подоконнике и, закусив губу, собственноручно чистит камзол, купленный нами в Увераше!
– Зачем? – интересуюсь я.
Баронесса поднимает на меня взгляд, и я удивляюсь еще больше – вместо ожидаемого отчаяния в ее глазах горят огоньки мрачной решимости:
– Если отдать его в стирку, то высохнет он только к позднему вечеру. А мне надо во дворец. И чем раньше, тем лучше.
– Оставьте, ваша милость… – бурчу я. – В таком виде можно ехать домой. А на аудиенцию к королю – нельзя…
Баронесса откладывает в сторону камзол, дотрагивается до тонюсенького колечка на среднем пальце правой руки и криво усмехается: – Платья стоят недешево. Даже если я продам родовое кольцо, то куплю разве что поясок…
Я лезу в свою котомку и выкладываю на стол мешок с трофеями:
– Вот. Этого хватит. И не на одно…
Леди Мэйнария краснеет до корней волос и еле слышно шепчет:
– Хорошо… Я возьму… Но с одним условием…
– С каким?
– Когда мы доберемся в Саммери, я верну все, что ты на меня потратишь.
Глава 31
Король Неддар Третий, Латирдан
Девятый день третьей десятины третьего лиственя
На фоне всех остальных дам, присутствовавших на королевском обеде, старшая дочь барона Дамира Кейвази, Этерия, выглядела серой мышкой: более чем целомудренное платье, скрывающее не только грудь, но и кисти рук, аккуратная, без особой вычурности прическа, минимум косметики и украшений.
И вела она себя соответствующе – улыбалась, но не хохотала, пробовала лакомства, но совсем по чуть-чуть, не пыталась ловить взгляды короля и не демонстрировала свои прелести.
При этом она не играла – улыбка на ее губах появлялась только тогда, когда шут показывал или говорил что-то действительно забавное; прежде чем ответить на вопрос, задумывалась; выбирала не экзотические блюда, а те, которые любила.
А к концу трапезы, когда на балконе заиграла музыка и в наступившей тишине раздался чарующий голос маэстро Эвана Торрира, она вообще забыла про существование короля. И ушла в свои мечты!
Смотреть на мечтательное выражение ее лица оказалось приятно – трудно сказать почему, но Латирдан был уверен, что леди Этерия грезит не о ночи любви с Золотым Голосом Вейнара, а о чем-то светлом. И это ощущение здорово грело душу. Впрочем, грело недолго – когда певец затянул вторую балладу – о принце Гаркате и его прекрасной возлюбленной, принцессе Доминике – улыбка, игравшая на губах баронессы, куда-то исчезла. А в глазах появилась горечь.
Причины такого изменения в ее настроении Неддар не понял: баллада повествовала о череде великих побед, которые совершил принц в честь своей будущей супруги. А значит, просто обязана была радовать любую женщину!
Дождавшись, пока закончится песня и стихнут аплодисменты, король шевельнул рукой, и церемониймейстер, поняв намек, шепотом приказал маэстро сделать паузу.
– Леди Этерия! Вы – единственная из всех моих гостей, кто грустил, а не радовался. Скажите, а что именно вам не понравилось в этой балладе? – поинтересовался Неддар.
Оказавшись в фокусе десятков недоумевающих, насмешливых и даже презрительных взглядов, баронесса смутилась, слегка покраснела и… пожала хрупкими плечиками:
– Ваше величество, любая песня – это музыка, голос и слова. Музыка и голос маэстро Эвана выше всяческих похвал. А вот слова мне кажутся несколько… надуманными, что ли?
– Почему? – удивился король.
Девушка еле заметно улыбнулась:
– Посудите сами, сир: чуть ли не в первой строфе этой баллады принц Гаркат объявляет войну Гварлии. Просто так. Не имея на то никаких веских причин. Война – это тысячи и тысячи жизней, отданных Двуликому.
Неддар мысленно поморщился – судя по всему, баронесса Кейвази тоже не избежала влияния ордена Вседержителя. И теперь пыталась доказать, что убивать – это нехорошо.
– У каждого из воинов, последовавших за принцем, была своя Доминика. И у тех, кто воевал против него – тоже. Да, они не были принцессами, но тоже искренне любили своих женихов или мужей. Желание принца распустить хвост перед ее высочеством разбило жизни не одной сотне влюбленных пар. И отняло отцов у сотен ни в чем неповинных детей. А ведь это еще не все!
Услышав последнюю фразу, Неддар, собиравшийся прекратить дискуссию на тему «не убий», решил немножечко подождать. И не ошибся:
– Если бы он отправился на войну, чтобы защитить королевство от агрессора – я бы ему рукоплескала. А так – не с чего: у любого государства заключены договора с соседями. Значит, принц Гаркат, напав на Гварлию, нарушил договор, заключенный его отцом, выставил его лжецом и заставил глав всех остальных дружественных королевств задуматься о целесообразности поддержания нормальных отношений с таким непредсказуемым соседом.
Баронесса сделала небольшую паузу, пригубила из своего кубка и улыбнулась:
– Кроме того, если принц не трус, то должен был сражаться в первых рядах своей армии. Как вы думаете, сир, смерть по глупости – это достаточное доказательство любви?
Неддар удивленно хмыкнул: у леди Этерии был весьма своеобразный взгляд на очевидные вещи. А еще – острый ум и великолепно подвешенный язык. Опять же, и про Вседержителя она не сказала ни слова!
Подумав пару мгновений, король оглядел придворных, нашел самое недовольное лицо и кивнул, давая разрешение говорить.
Графиня Гианея Ирригард тут же набрала в грудь воздуха и возмущенно затараторила:
