Сергей Малицкий - Вакансия
– Может, это инопланетяне какие-нибудь? – спросил, пытаясь попасть спичкой по коробку, Урнов. – Зараза инопланетная? А мы все вроде как ее корм?
– Это мы инопланетяне, – икнул Мещерский. – Мы ж из нее энергию сосем? Ты куда, Дорожкин?
– Посмотрю, – прошептал Дорожкин, – оставайтесь здесь.
Он сам не смог бы объяснить, зачем он пошел вперед. Просто где-то в глубине ожила мысль, что если он теперь не пойдет вперед, то однажды ему придется повторить весь этот путь еще раз: через помойку, заброшенные тепличные корпуса, отстойник, вонючие тяжелые валенки и лохмотья резины на лице, – и эта неоформленная еще мысль сама стала переставлять его ноги и двигать туда, к мглистой паутине из корешков. Дорожкин поднялся по стальным ступеням к основанию сооружения и медленно пошел вперед. Не доходя до заполненного клубящейся взвесью объема десяти шагов, он остановился. Волосы на его руках и на голове наэлектризованно встопорщились. По изогнувшемуся над головой обручу, ветвясь, пробежал электрический разряд.
Дорожкин отступил на шаг, вытащил пистолет, прицелился и выстрелил в то место, где, сплетаясь из бледных сосудов, кабель становился кабелем. Пуля пробила отверстие в пластиковой оболочке, выбив из-под нее сгусток какой-то жидкости или лохмотья изоляции, но уже в следующее мгновение корешки шевельнулись, задрожали, поползли и зарастили повреждение. Дорожкин перевел пистолет в самую гущу сплетений, в наполненный взвесью объем, и снова нажал на спусковой крючок. Он еще успел заметить, что пуля прошла насквозь, потому что грохот выстрела отозвался звоном осыпавшейся лампы, которая бледным пятном сияла на противоположной стене ангара, но уже в следующее мгновение тяжелый удар обрушился на него, и все погасло.
Пришел в себя Дорожкин уже почти у главных ворот. Его тащили на плечах, волочили расслабленными ногами по асфальту, а навстречу, в полумраке, двигались все те же согбенные фигуры с тачками и носилками, наполненными распиленными на пилораме досками.
– Очнулся, вот и славненько, – пробурчал с облегчением Урнов. – Я ж говорил, что он очнется. Живучий инспектор. Теперь давай сам ножками, сам. Ну отбросило, приложило о стену, а кто тебя просил в силовую установку стрелять? Нет, ну я бы понял – заминировать и отойти. Знаешь анекдот, как одна обезьяна пилила атомную бомбу…
– Где пистолет? – встал на ноги Дорожкин. На языке скопилась какая-то горечь, все тело ломило. Не от удара, а от знакомого с юности ощущения ломоты, которая бывает на следующий день после тяжелой работы. Особенно когда идешь с бригадой крепких мужиков по убранному картофельному полю и забрасываешь через борт тракторной телеги огромные кубинские мешки, набитые картошкой.
– На месте твой пистолет, – пробормотал Мещерский. – В кобуре. Минус два патрона и твои мозги. Ты думаешь, тебя молнией шибануло? Как бы не так. Вот эти самые корни сплелись во что-то типа огромного кулака и приложили тебя со всей дури. Еще легко отделался. Но без сотрясения мозга, думаю, не обойдешься.
– Что скажешь? – спросил Дорожкин.
– Бежать отсюда надо, – прошептал Мещерский. – Но не сегодня. Сейчас ко мне домой, отсыпаться. Тут рядом.
– Тихо, – приложил палец к губам Урнов. – Выходим через главные ворота. Сейчас они открыты, там колхознички с пилорамы, как всегда, дровишки доставили. А эти их, значит, таскают в складской цех и жгут там. Зачем – не знаю, спрашивали уже. Не разбегаются, потому что там у выхода охрана. Но она натаскана только на колхозничков. Зайти мимо нее в промзону нельзя, а выйти – сколько угодно. Главное, ни звука!
Все стало ясно, едва Дорожкин вслед за Урновым и Мещерским миновал приоткрытую створку ворот. Чуть-чуть дальше, за кучей пиленых досок, возле которых возились колхознички, у закутанных в брезент автоматов газированной воды лежали сфинксы из института. Они по-прежнему казались каменными, только их головы поворачивались и в каменных ртах подрагивали каменные языки. Выдохнуть Дорожкину удалось только тогда, когда чудовища стали неразличимы во мраке.
– Ну что? – спросил Урнов. – А мне понравилось. Инспектор, а давай ты себе оставишь ту резину? Ну мало ли, зима все-таки. Куда ж без шипов? А если прогуляться еще куда, то зовите. В охотку.
Золотозубый скрылся в темноте. Мещерский потянул Дорожкина за рукав:
– Пошли, Дорожкин. Мне сейчас надо обязательно напиться, а то, чувствую, мой кулер на грани перегрева. Пошли, мы уже у моего дома стоим.
Дорожкин оглянулся. У обычного кузьминского дома в свете тусклой подъездной лампы возились двое колхозничков. Один скреб метлой брусчатку, другой набивал собранным полиэтиленовый мешок. Каменные рожи на стене дома косились глазами на припозднившихся гостей с подозрением.
– Дурдом, – прошептал Дорожкин.
– Дургород, – поправил его Мещерский. – Психушка. Знаешь, я бы лучше перешел на амбулаторное…
Глава 8
У смертного одра
– Мальчики, подъем!
– Сейчас, – пробормотал Дорожкин.
Какой день-то? Ведь воскресенье? Ну когда еще Машка могла позволить себе встать раньше Дорожкина? Только в воскресенье. Тогда почему он не помнит субботы?
– Подъем, подъем!
– Дай поспать! – проворчал Дорожкин и тут же открыл глаза.
«Почему мальчики»?
Мещерский лежал на соседней кровати и смотрел на него глазами больного пса. Так. Сегодня было не воскресенье, а пятница. Он не у себя дома, а у Мещерского. Машка не его жена, а жена опять же Мещерского, но и от того она уже ушла, поэтому тот и смотрит затравленным взглядом брошенного, опять поднятого и обласканного перед новым вбрасыванием. Или броском? Или бросанием?
– Сколько времени? – спросил Дорожкин.
– Восемь утра, – просипел Мещерский, вытащив руку из-под одеяла и дав понять, что, по крайней мере, до пояса он спит одетым.
Дорожкин, в отличие от Мещерского, спал раздетым и совершенно точно принял еще вчера ночью душ. Или сегодня ночью?
– Мальчики! – Голос Машки стал более настойчивым. – Хороший кофе. Тосты. Яичница с хрустом. И тонкие… тонюсенькие… тончайшие полоски бекона. Зато много.
Через пять минут все трое сидели за столом на просторной кухне теперь уже холостяцкого жилища Мещерского. Машка глотала черный напиток и смотрела то на Дорожкина, то на Мещерского. Те отдавали должное яичнице и бекону. И кофе.
– Дорожкин, как ты относишься к многомужеству? – спросила его Машка.
На ней была белая водолазка и черные джинсы. Нет, до Маргариты Машке было не близко, но значительно ближе, чем девяти из десятка симпатичных девчонок. А может, даже и девяноста девяти из ста. Дорожкин прикрыл глаза, представил лицо Жени Поповой, ее силуэт в движении к ящику с почтовыми карточками, ее голос и улыбнулся. Нет, конечно же в сравнении не имелось никакого смысла. Просто была Женя и все остальные, как бы они ни казались хороши.
– Плохо он относится, – кашлянул Мещерский. – Мужчина по своей натуре моногамен и монотеистичен.
– Мужская моногамия штука такая… – Машка пощелкала пальцами, извлекая слово из воздуха, – декларативная. А монотеизм… График, ты опять услышал звон где-то не там. Монотеизм – это… что-то для женщины. Хотя я бы предпочла все-таки стереотеизм. Полноты ощущений хочется!
– Квадро, – буркнул покрасневший Мещерский. – И сабвуфер побольше.
– Фу, График, – сморщила носик Машка.
– Есть еще команды «место», «к ноге», «сидеть», «рядом», «лежать», наконец, «гулять», – перечислил Мещерский. – Тебе какие больше нравятся?
– «Взять», – бросила Машка, но бросила таким тоном, что Дорожкин и Мещерский немедленно переглянулись. – Хороший мужик должен отлично выполнять команду «взять». Только отдавать он должен ее себе сам.
– А что должна хорошая женщина? – поинтересовался Мещерский. – Какую команду она должна отдавать себе сама? Ты бы просветила недостаточно хороших мужиков. Для пользы дальнейшей жизни.
– Хамство – естественная защитная реакция мужчины на внешние раздражители. – Машка задумчиво выпятила губу. – Впрочем, на внутренние тоже.
– Это ты сейчас про хорошего мужчину говоришь или про обыкновенного? – не унимался Мещерский.
– Обыкновенных мужчин не бывает, – пробормотала Машка, разглядывая лицо Дорожкина. – Ведь так, Евгений Константинович?
– Не могу сразу ответить, – пожал плечами Дорожкин. – Надо посоветоваться с Евграфом Николаевичем. Господин Мещерский, тут одна милая девушка интересуется, спрашивает, бывают ли обыкновенные мужчины?
– Вопрос нуждается в проработке, – пробурчал Мещерский, взглянув на Дорожкина с благодарностью. – Возможно, потребуются стендовые испытания…
– Вот так вот, весело перекликиваясь, они и катились по жизни, насаженные на одну ось, – пробормотала Машка. – Двое из ларца…
– Цитата? – обеспокоился Мещерский. – Откуда?
– Отсюда, – приложила руку к груди Машка и ушла в прихожую шуршать пальто.
