Операция "Берег" - Юрий Павлович Валин
Слушал ранбольной Иванов невеселые новости из тарелки репродуктора, читал газеты, шутил, поддерживая остатки боевого духа, с соседями по койкам. А на душе было… скверно, как принято говорить в старинных, с «ятями» романах. Иных, кстати, в госпитальной библиотеке было не так уж много, такое себе заведение попалось, заштатное, ретроградное.
Помог комиссар госпиталя — старичок, вечно кашляющий, ему бы самому на койке лежать, молочной кашей лечиться.
— Ты вот, Иванов, следишь за новостями или нет?
— Бдительно, товарищ старший политрук. Вот — читаю о безуспешных попытках немецкого наступления в Африке. Употели там фрицы.
— Это хорошо. Но может, тебе интересно, что организовано ЦСБ — это новое Центральное справочное бюро страны. Теперь централизованно будут искать потерявшихся в эвакуации родственников и родных. Вот адрес, в Бугуруслан пиши, запрашивай.
Не особо поверил Митрич, но написал в тот же день. Ушел запрос и канул, как водится. А чего еще ожидать в такое время? Новости из репродуктора слушать не хотелось, там их как хочешь формулируй, оно понятно — немец на Кавказ и к Волге выходит.
Меж тем ноги товарища ранбольного пооокрепли, дойти мог уже не только до сортира. Руководил практическим ремонтом бани, сидел, как настоящий бригадир, на бревне, давал команды. Оно так бывает: теоретиков много, на ногах относительно стоящие работники тоже имеются, но с опытными столярами-плотниками не сложилось. Калеки госпитальные, да три бабы и пацан, присланные как «городская строительная бригада». Ничего, разобрались — Анечка там такая была, ух, ей бы опыт, сруб запросто могла единолично сложить.
А ответ вдруг пришел. Никаких предчувствий — раз, и письмо. «Эвакуированная гражданка Иванова Антонина… дата рождения… в настоящее время… проживает по адресу: город Батуми…» Кто-то старательно и официально на машинке выщелкивал, буквы вверх-вниз прыгали, помарок уйма — видать, опыта с пишмашинкой как у Анечки с ножовкой, но учатся там, работают, выручают потерявшийся народ….
Ходил, выписки требовал. Обматерили, но документы дали, форму «третьего срока» и ботинки с обмотками разноцветными. От старого-фронтового уцелела только медаль, документы, да полный набор шрамов. Левая рука оживать не спешила — пальцы что-то легкое сжать-удержать еще могли, но поднять всю конечность и работать — нет, не работница.
Ехал тяжело, долго, голодно. Ну, как все наши граждане, кого война на дороги страны вытолкнула. Но доехал.
* * *Очень теплый город Батум. Горы рядом, море, воздух как влажная салфетка, что раньше в приличных цирюльнях использовали. Натуральные пальмы прямо на улицах растут, а раньше только в оранжереях доводилось видеть. Списанный красноармеец Иванов зашел в парикмахерскую, побрился — по военному времени, а может по местным правилам, влажных салфеток на физиономию не полагалось, но покарябали от души, даже излишне гладко. Хотелось поторопить говорливого мастера, но сидел Митрич, терпел. Ничего, успеем, теперь всё наладится.
А они ведь наверняка выросли. Сашка уже должна все буквы выговаривать, Гришка так и вообще уже почти школяр. Есть тут школа? Да как не быть, непременно организовано, пусть с московскими учебными заведениями и не сравнится. Что ж, время такое, поганое. Ничего, и работа найдется, и с остальными трудностями справимся. Главное, чтобы и на фронте хлопцы не подкачали….
Вроде и небольшой город, а слегка закружил товарищ Иванов. Чуток подвезли на смешной, разноколесой подводе в гору. Снова спросил-уточнил. Смуглая горбоносая тетка энергично замахала рукой, с акцентом объяснила:
— Проулкой иди, потом направо. Дом хороший, сразу увидишь. Сад богатый. А ты им кто? С депешей из порта нынче хворых посылают?
Митрич улыбнулся:
— Нет, я без депеши. Из госпиталя. Иванов я, вроде как муж.
Двинулся в «проулку», тут баба за спиной скомандовала:
— Стой, солдат!
Митрич обернулся.
— Ты жене-то своей писал? — спросила тетка, дергая солидным носом.
— Как адрес нашелся, так и написал. А что такое?
Смуглянка еще резче дернула клювом:
— Ты это, солдат… уж извини за прямоту. Может, и не твоя там жена. Эта красивая, гладкая, нарядная, с флотским живет. Он начальник. Я в ваших значках и петличках не разбираюсь. Но большой начальник.
— С флотским?
— Да бог его знает. Инженер вроде, в порту служит. Говорю ж — не разбираюсь. Просто предупредить хочу. Ты ж солдатик, да битый, а тот… тот с лицом, ответственный.
— А дети?
— Дети? — носатая тетка окончательно смутилась, а заодно рассердилась. — Про детей ничего не знаю! Бездетные они. Сами разбирайтесь.
Пошел товарищ Иванов. «Проулкой» и дальше, не особо видя, куда идет. Но дом с садом пропустить не получилось.
…Тихая улочка, приторные запахи какой-то яркой цветущей дряни, широкий вид на море, на близкий порт. Загудело у пирса что-то мореплавающее. А здесь тихо, калитка, увитая виноградом, и цикады стрекочут.
— Эй, хозяева?
Тишина, надрыв цикад, да в порту снова загудело. И как они тут живут, словно на железнодорожной станции?
— Хозяева? — Дмитрий взялся за калитку. Войти да глянуть, а то на душе уж совсем…
Идут. Мелькнуло за виноградом и яркими кустами что-то тоже очень цветастое…
Тоня вообще не изменилась. Такая же, как на даче подмосковной, довоенной, даже платье летнее, сарафанное, то же самое. Нет, врут глаза: и платье иное, и сама постройнела, похорошела. Видимо, похудела малость.
— Вы, товарищ, к каперангу?
Узнала. Сбилась с шага, за ветвь ухватилась. Нет, не дошло письмо — после предупреждающих писем так резко не бледнеют. Лицо вовсе меловое.
— Ты⁈
— Вроде как я. Изменился или что?
— Да… Нет… — Антонина вдруг села — тяжело, прямо на вымощенную дорожку, не подбирая подол. — Тебя же нет. Нет тебя. Тебя на фронте убили. Мне отец похоронку переслал, он в Москве проездом был. Нет тебя. Может, и не было.
Комиссованный красноармеец Иванов понял,
