Часть их боли - Д. Дж. Штольц
Не выдержав, Юлиан опять надавал ему подзатыльников, да так, что обиженный юноша молчал потом весь день и вечер. Впрочем, обиды в этой голове имели свойство долго не задерживаться.
Поутру, когда хозяин ушел испить крови вместе со своим тестем, Момо высунул свою курчавую голову из шатра. Снаружи ненадолго поутих ливень; выглянуло холодное солнце, осветившее красную котловину. Юноша тоскливо огляделся, понимая, что женщины, шествующие вместе с войском, расположились в другой части военного лагеря. Потерев руки, он уже решил пойти выяснить, где же они живут, когда вдруг заметил проходящего мимо мага… Так же как прятался на протяжении нескольких недель, пока вампиры тащили инженерный обоз, Момо и сейчас испуганно отшатнулся под расписной полог.
«Дрянь, шастают тут! Ладно, позже поем и поищу девиц», – подумал он, принимая безобидных мирологов за ужасных демонологов, потому что совсем не разбирался в символах на лицах.
Когда у него скрутило живот и внутри неистово заурчало, он осмелился заверить сторожащего палатку охранника, что ему, дескать, нужно найти для хозяина грамотного портного. Он ушел, настороженно озираясь по сторонам.
В этой жизни менялось все, кроме Момони.
* * *
С третьим рассветом напротив города начало строиться войско. Сверху оно казалось гудящим злым роем, состоящим из мелких точек, готовых начать жалить и кусать. Пусть от этого половина роя и погибнет, пусть даже ужаленная цель сдастся не с первого раза.
Нор’Алтел затаил дыхание…
На его стене собирались защитники: как эгусовские чародеи, так и наги с прославленными змеиными луками. Каждому из них предстояло занять свое место. Каждый как бы примеривался, настигнет ли его смерть? Переживет ли он этот день? Длинными чешуйчатыми руками надевались на луки тетивы. Женщины несли стрелы, камни, не переставая шептать молитвы богам, любым, надеясь, что хотя бы один услышит и снизойдет до их защиты. Под свинцово-низкими тучами парили гарпии. Купаясь в дожде, они наблюдали за тем, как сильное волнение перекинулось из низин на стены, со стены на город, с города под небеса. В голодной жадности эти отродья клацали зубастыми клювами, хватали воздух когтями – скоро грядет пир.
Солнце поднялось, и его лучи поначалу выхватили верхушки холмов, где стоял шум. Там без устали трудились, сменяя друг друга, плотники вместе с рабами. Стучали молотки. Визжали пилы, вгрызаясь в дерево. Скрипели подпилки. Занимая каждый свой холм, на задворках стояли пять остовов, пока еще напоминающих скелеты. Солнце подсвечивало их гигантские силуэты, опершиеся на четыре ноги, их поднимающиеся усилиями дэвов длиннющие балки, прибывшие с Севера, где растут корабельные сосны.
Пока утренняя прохладная тень лежала в равнине, пряча в себе гудящий рой, эти пять остовов, отчетливо выделяющихся в светлеющем сыром воздухе, продолжали достраиваться.
С пением трубы рой двинулся в атаку, стремясь захлестнуть своим количеством и злостью стены, перелиться за них. С губ магов срывались шипящие заклинания, отчего огонь скользил то ввысь, обгладывая, то ответно вниз, на нападавших. В ров срывались ратники: обожженные, облитые горячей смолой. Небо закрыли тучи из огромных стрел, которые разили, подобно копью всадника. Магические щиты трещали. По ним ползли ярко-радужные трещины, а затем все осыпалось вместе с воплями тех несчастных, кого тут же настигала смерть, скользнувшая под купол.
В полдень наступление иссякло. Все так же продолжали стучать молотки, работать пилы, а гигантские остовы росли и росли.
К вечеру трупы пытались утащить из-под обстрела, чтобы отдать на съедение плотоядным воинам. После заката горы, а также город были смертельно-красны. Красными стали и люди. Дождь обозлился. Рассекающая низину река, пришедшая с гор, взбухла багровым цветом, и потоки крови вперемешку с водой захлестнули холмы, где был разбит лагерь. Весь бивуак наполнился страшными стонами. У погашенных костров кричали люди и нелюди, хрипели раненые, силясь превозмочь боль.
Момо обмывал в бадье Юлиана Ралмантона, убирая с его волос, которые упали на лицо, кровь, затекшую даже под шлем. Затем явился лекарь и перебинтовал правую руку: она держала щит с платановым гербом и приняла на себя падающий камень, готовый смахнуть всех с лестницы. Не будь вампир старейшиной, он бы погиб… Но его рука выдержала удар, смогла перенаправить камень так, что он скользнул в сторону, пускай Юлиан и вывихнул запястье. Момо в молчаливом ужасе слышал те волны стонов, что прокатывались по бивуаку за ало-золотым шатром. Глаза его распахивались, однако он не говорил ни слова. Ему вспоминалась жизнь в банде, где он так же страдал в уголке после череды избиений – только здесь было куда страшнее.
А вместе с тем даже ночью стук молотков не прекращался. Не прекратился он и с рассветом, когда поредевшее войско вновь пошло в наступление, чтобы снова отойти.
– Разве не говорил я, что Нор’Алтел не дастся? – усмехался старый солдат-вампир.
С наступлением темноты он выдирал из своего обгоревшего тела приплавленную кольчугу, на которую скопил за время осады Сапфирового города. Кольчуга его и выручила. Наблюдая сквозь ливень точки факелов на стенах, он знал, что там тоже захлебываются кровью. Насмехаясь над происходящим, жадно вдыхая дух резни, он все-таки вырвал из мяса слитые кольца. Ах, до чего больно жжется магия! Не так больно, как у людишек, но доспехи на всех плавятся одинаково. Какое же мучение…
– Что, Мадий? Как тебе шелка и аристократки, чья кровь бархатистее их одеяний, а? А полные дивных скакунов конюшни?
Он приступил к перевязке, чувствуя, как горит огнем. Харкал кровью, плевался ею. Он безразлично вслушивался в стучащие где-то позади молотки, от усталости даже не глядя на эти очертания возвышающихся боевых машин, вокруг которых бегали промокшие мирологи. Пока работы по постройке продолжались, он лежал среди других стонущих у своего костра и видел страдающие лица.
Кому-то повезло, кому-то – не очень.
Люди оказались наголову разбиты, в то время как вампирам удалось ненадолго захватить башню Гайзы, водрузив на нее свое знамя. Но вскоре туда приползли змеи, прибежали защитники, прорвавшись, – и те, кто успел уйти по лестнице вниз, остались живы, как матерый вампир, почуявший смрад смерти раньше прочих и сбежавший. Других зажали в галерее,
