Завтрашний царь. Том 2 - Мария Васильевна Семенова
Сам он был опухший и страшный, весь сизый от ядовитого пойла.
– Дома радостно, когда у семьян головы с поклонами, уста с приговорами! – слышались голоса. – А у нас, горемычных?
– А у нас хлеба ни куска, стол – доска…
– Всей-то радости нам что кружало да кружка! Как снесут «Пыжа»…
– Оставь, сказано, брата нашего Малюту, щеня!
Верешко было попятился, но потом вдруг упёрся. Да и рука, пихавшая в грудь, показалась не особенно сильной. Он толкнул синемордого. Тот, не ждавши отпора, в изумлении сел.
– Не дам отика моего обижать! – рявкнул Верешко.
Закинул себе на плечо руку отца, вздёрнул, вялого, со скамьи и со злым отчаянием потащил вон. Может, раб подоспел и ждёт у крыльца, готовый помочь?..
На улице никого не было.
«Я что, насовсем бездельника отпустил? Придёт, накажу!»
Всё же Верешку повезло. У Ойдригова Опина их догнали черёдники. Парни отдали копья предутренней страже, сделавшись просто весёлыми горожанами, кузнецами и угольщиками, спешащими к домашнему угощению. Они с шутками и прибаутками подхватили Малюту, помчали к Ломаному мосту.
По дороге заметили быструю лодку, выскочившую из Веретейной ворги. На просторе плёса над лодкой одним рывком взвился парус – узкое судёнышко полетело в сторону Ватры, чуть не прыгая с волны на волну.
– Кийца нашего лодка, – присмотрелся старший дозора. – Путиньюшку повезли.
– Эк спешит…
– Молодёнке его срок, знать, пришёл.
– А что не за Грибанихой послали?
– Куда ей, самой удачи не стало.
– Догада, сказывают, к ворожее бегала дитя просить, вот и…
– Цыц! – оборвал старшина. – Лучше помолимся, дурни, о счастливом разрешении!
На угол Полуденной и Третьих Кнутов дошагали скоро. Верешко сам отпер калитку, сам отвёл Малюту в дом, уложил. В деревянной клетке стоял немного остывший жбан с кипятком. Верешко заглянул в ремесленную. Раба не было.
«А если сбежал?.. Да ну. Не пригнетал я его…»
Уморившись за день, Верешко всегда засыпал тотчас и крепко, без памяти ронял голову на махальчатую подушку… Не в этот раз! Может, оттого, что подушку опять-таки сделал кощей, натаскавший из Дикого Кута камышового пуха. «И дом выметен, вымыт… и жбаны… забавки в торговый день с руками рвут… кувыки приходят ремесленную нанимать…»
Верешко то погружался в неверную дрёму, то опять выныривал к тревоге и страху. «Калека же… Вдруг да на обизорников наскочил?!»
…А потом он услышал пение дудочки. Очень тихое, ласковое и грустное. Колыбельная попевка обняла Верешка, укрыла, как одеялом: спи, всё хорошо. Он улыбнулся и уплыл в тёплую тьму.
Утром хозяйский сын выполз во двор, как старый старик. После вчерашней гоньбы ныла каждая жилка, но куда денешься? Красный праздничный день настал и отстал, а грево людям подавай без задержек. А значит, вези, тележка ночевщика, мирским трудникам перекус! И на Лапотный кипун, и на Гремячий, и куда там ещё!
Он знал, что разойдётся, воспрянет, но пока было тяжко.
В ремесленной пахло свежими травами, развешенными для сушки. На верстаке дожидались толстые куговые стебли. Часть уже обратилась свистульками и дудками на продажу. Кадочка с глиной, деревянные рамки и чеканы для плашек – остроугольные, звёздчатые, прямые…
Виноватый раб, стоя на коленях, подал кружку взвара, горячего, горького и противного. Верешко сел и стал медленно пить, чувствуя, как в тело возвращается жизнь. Ерепенить кощея расхотелось.
«Ну и что теперь? Допросить, где болтался? А толку?»
– Добрый… господин…
– Чего тебе?
– Позволь… к белой рученьке… прикоснуться…
– Зачем ещё?
Раб замялся. Знать, ответ был слишком долог для безголосого.
Верешко поколебался немного. Протянул левую руку.
Мгла живо завернул нарукавники. Он повивал пясти тряпичными полосами, пряча уродство. Уцелевшие персты были мозолистыми, длинными. Они взяли руку Верешка и стали мять большой палец. От этого по хребту разбежались тёплые токи, захотелось выпрямиться, приосаниться. Мгла перешёл к безымянному пальцу и шишу, и ноги постепенно обрели лёгкость. Не то чтобы прямо потянуло плясать, просто Озаркино кружало перестало казаться недостижимым. Клешни Мглы осторожно примяли плоть возле большого пальца.
– Кугиклы новые скоро ли уставишь? – спросил Верешко. – Я бы послушал.
Мгла отнял руки. Согнулся на полу, низко свесил серую голову.
«Ну сделает, – вздохнул про себя Верешко. – А отик тут же снова пропьёт…»
Из калитки Верешко вышел бодрым, но судьбе было угодно, чтобы до «Барана и бочки» он добрался не скоро. Вместо привычного утреннего безлюдья по тёмной улице тёк, набирая силу, торопливый людской ручей. Кто-то быстро шёл, кто-то вовсе бежал.
– Кабрина ворга, – слышались голоса.
– Угомонились досадники.
– Да кто ж их угомонил-то?
Верешко даже не стал пускаться в расспросы, просто побежал вместе со всеми, одержимый дурнотным предчувствием. Он ещё не очень понял, что там произошло. Было лишь ощущение большой и общей беды. Чего-то непоправимого и такого, что многим судьбам проложит новое русло.
Кабрину воргу поминали недаром. В её вершине, точно в том месте, где когда-то нашли деревянное перо, стояла длинная, богато отделанная, красивая и приметная лодка. Люди теснились по берегам и на ближнем мосту, рассматривая судёнышко. Оно тихонько покачивалось на мелкой волне, дёргало привязь, но волосяное ужище держало надёжно.
В лодке лежало четверо мертвецов.
Все в рогожных плащиках с колпачками, в таких же портах, скрывающих нарядные сапоги. Только личины валялись на поликах, снятые с лиц. И там же – дубинки с боевыми ножами, какие добрым людям не потребны на праздничных поясах.
– Вона кто у нас, оказывается, обизорничал, – шептали в толпе.
– Ой ли, желанные?
– А ну как загубленных обрядили?
– Да полно. Ты глянь, как одёжки рогозинные ловко сидят. Не с чужого плеча.
Радослав косо привалился у болочка, ветер шевелил русые кудри. Плащик, балахон и штаны – всё залубенело от крови.
– Охти-горюшко… В людях срам непомерный!
– Востры были топорики, да и сук зубаст.
– Кто ж лихих молодцев залобанил?..
– Поди, с маданичами не сладили.
– Нет, желанные. Обизорнички сдуру не нападали.
– Искали, кто ответа не даст.
– Да и витязи содеянное объявили бы сразу. Того их честь требует.
– Вот же дело неладное, – ругнулся подошедший черёдник. – Злых убийц одолев, зачем в съезжую связанных не оттащили? Для казни-то!.. Не придумаешь лучше!
– Ну да. Откупились бы и ушли в иных местах озоровать.
Черёдник нахмурился:
– Ты, мил человек, тяжкими речами бросаться остерегись. Обиду возьмём, не рад будешь.
– А может, их камышнички покарали? Парнишка тот, как бишь его, из плавней на челпанке приходил…
– Скажешь тоже. В плавнях свой суд – «в куль да в воду», мы бы и тел не нашли.
– Надо жреца Владычицы звать! Они жизнь и смерть знающие.
– А ещё слыхали, желанные? Кийцева молодёнка инно четвернёй мужа порадовала.
– Да ну? Это кузнецу за обет его славный, за кровь пролитую награда!
– Четверо убыло, четверо прибыло. Уж не знак ли?
Верешку повезло оказаться среди людей рассудительных и спокойных, но на другом берегу появились неразлучные подруженьки, Ягарма с Вяжихвосткой. Уличанские сплетницы припоздали на бедень, зато решили первыми её истолковать.
– Охти, знамение дурное к стрете царевича!
– Скверна страшная,
