Школа боевой магии. Том 2 - Антон Кун
Нас было много, но он успевал работать со всеми, и это было удивительно.
Именно в тот момент, когда я удивился, как он так справляется, мужичок довольно разулыбался в косматую бороду:
— Ожил, значит!
Я вспомнил, как Чёрный говорил мне поприветствовать лешего и поблагодарить древесницу, и, как только слез с полка, в память о Чёрном поклонился:
— Спасибо, банник! Это лучшая баня на свете!
— Вот и ладно! — ответил мужичок и исчез, прихватив веник и мыло, которые старуха поднесла ему перед баней.
Я сидел на скамейке возле дома в штанах и рубахе, которые старуха выдала взамен моей одежды. Точнее, чистое она выдала всем. И откуда у неё столько запасов? Наши вещи же заставила скидать в бак. Сказала: банница позаботится. Нам, мол, всё равно спешить некуда, а грязную одежду на чистое тело надевать негоже.
Так-то она права, в чистом лучше, хотя спешить… спешить было куда. Но я сидел на скамейке и мне не хотелось шевелиться. Казалось, уйти отсюда — это всё равно что признать: Чёрный уже никогда не появится.
Я сидел на скамье и смотрел за реку, туда, где остался мой друг и брат.
Нет, я не вёл с ним мысленных разговоров. Я знал, что не услышу ответа, и это было невыносимо. Я смотрел за реку и вспоминал разные моменты: вот я угощаю его квасом, вот он спрашивает, что такое попкорн и говорит, что хочет попробовать… вот древесница, леший… разговор Чёрного с Чернобогом… вот Чёрный предупреждает о подслушивающем устройстве, советует, как помочь Григорию Ефимовичу, тому, кто его запер в подвале… вот помогает мне открыть портал в торговом центре… подсказывает жечь мост через Смородину… жертвует собой…
Чёрный так много для меня значил. Я раньше не задумывался об этом.
Подошёл Арик, сел рядом. Помолчал немного и спросил:
— Я что-то могу для тебя сделать?
Я покачал головой. А потом поделился:
— Чёрного больше нет.
— Наверное, он был хорошим… — посочувствовал Арик.
— Да. Он был мне настоящим другом.
Арик застыл. Потом кивнул и сказал:
— Пойдём, Яга зовёт есть.
Голос его прозвучал так, словно тьма Исподнего мира на излёте зацепила Арика, хлестнула в самое сердце.
Я поднялся и пошёл за Ариком к столу. Стол был накрыт во дворе, под яблоней с жёлтыми наливными яблочками — протяни руку и сорви.
Уже вечерело. Было прохладно. «Чива-чива-чивачик чи-чива» — заливалась большая синица. «Чи-чи-чи-чи-чрррр» — отвечала чечётка. «Фитивач-фитивач-фить-фить-фитивач» — вступал щегол. Я понимал, что различаю их голоса остатками памяти Велеса, ещё догоравшими во мне.
Я слышал птиц и не слышал.
Ну как не слышал? Слышал прекрасно! Хоть и старался подавить в себе — чего это я слушаю их пение, когда Велес не слышит! А он скотий бог! Он заботился о животных и об этих пичужках тоже. Теперь о них некому позаботиться.
— Ну и чего встал как истукан? — проворчала старуха. — Неча стоять, садись, ешь!
Я вспомнил, как Григорий Ефимович говорил, мол, в Исподнем мире есть не надо. Но мы же уже в мире живых?.. Я глянул на Григория Ефимовича, он пропустил на скамью Агафью Ефимовну и сел рядом. Боря с Игорем Петровичем усаживались тоже. И все наши… А я почему-то ждал, что кто-нибудь скажет: есть всё ещё нельзя.
Но тут старуха подтолкнула меня в спину, и я опустился на скамейку.
Угощенье было простым: щи в чугунке стояли на подставке и вкусно пахли, из чугунка торчал половник. В большой миске лежали вареные яйца, в соседней миске — нарезанное тонкими ломтями сало, рядом — малосольные огурчики… И хлеб! Душистый хлеб, явно не из магазина. И ещё кувшин с квасом…
Как только я увидел квас, в душе засвербело.
Естественно, я первым делом налил в чашку квасу и…
Я встал, поднял чашку и громко сказал:
— Посвящаю этот квас Чёрному. Во славу великого Велеса! Ибо нефиг!
И когда все наши, включая Ефимычей, меня поддержали и помянули Чёрного, выпив ему квасу и сожрав для него первую ложку, я решил, что отныне буду всю пищу посвящать ему! Поэтому, как только Баба-яга протянула мне миску со щами, я так и сделал — первую ложку сожрал другу и брату.
— Вот и правильно! — улыбнулась старуха, ласково похлопав меня по плечу. — Ешь на здоровье!
Не зря говорят, что аппетит приходит во время еды. На первые ложки вкуснющих щей организм отозвался зверским аппетитом. Мне даже странно стало, что я раздумывал, стоит ли есть.
После бани и особенно после ужина в душе помимо воли появилась радость жизни. А ещё появилась сонливость, я с удовольствием сейчас вытянулся бы даже на подстилке из лапника в нашем лесном лагере, не говоря уж о кровати.
Мне стало стыдно за мои желания: Чёрный больше не сможет спать. Он больше ничего не сможет — ни радоваться, ни печалится.
Поэтому я вышел из-за стола, опять же в память о друге и брате поблагодарил Ягу за угощенье и пошёл на скамью у крыльца.
Чугунок со щами Бабы-яги оказался бездонным — всем хватило добавки. Сытые парни один за одним тоже выходили из-за стола, благодарили хозяйку, и кто-то шёл к ручью, кто-то ложился в стороне на травку, кто-то лакомился наливными яблочками. Девчонки же остались помочь хозяйке убрать посуду.
Агафья Ефимовна тоже хотела помочь, но старуха зыркнула на неё и проворчала:
— Мне не перед кем хвастать, что саму Лелю в судомойках держала. Так что пусть девки справляются. Ты посиди. Ну а я пока на всех постелю.
Погода была по-летнему чудесной — тепло, безветренно, хотя, едва солнце село, сразу потянуло осенней свежестью.
Баба-яга сновала то в избушку, то во двор, а я сидел и наблюдал за Дёмой. Он, задрав хвост, крутился вокруг хозяйки.
Едва не запнувшись о Дёму, старуха рявкнула:
— Брысь, паршивец, наступлю! Иди вон, встречай мамку, она тож по тебе соскучилась…
И я увидел, как по тропинке со стороны леса, точно так же задрав хвост, чешет второй Дёма… Точная копия моего. Вернее, копией был Дёма… уменьшенной копией. А по тропинке бежал трусцой прообраз.
Мой паршивец с громким мявом кинулся навстречу.
Столько нежности, ласки, мурчания я не видел никогда!
