Вадим Проскурин - Взлет индюка
— Демагог ты, Джон, — сказал Герман. — А я — дурак. Ты меня столько времени за нос водил…
— Зато ты первый, кого я перестал водить за нос, — сказал Джон. — Можешь гордиться оказанным доверием.
— Это Скользкому Джеку надо гордиться, — возразил Герман. — Если бы не он, хрен бы ты мне открылся.
Джон покачал головой и сказал:
— Все равно открылся бы, но попозже. Это мероприятие в подвале я уже очень давно запланировал. Знал бы ты, как я мечтал об этом дне…
— Догадываюсь, — хмыкнул Герман. — Может, трубку мира раскурим?
— Давай, — кивнул Джон. — Только не здесь. Там внизу Невилл с Алисой мнутся, тоже хотят на Джудаса поглазеть, а нас беспокоить стесняются.
— Через спутник углядел? — спросил Герман.
Он очень старался, чтобы в этом вопросе не прозвучала затаенная зависть, но зря старался, не получилось.
— Угу, — ответил Джон.
Некоторое время они молчали, затем Герман сказал:
— А интересно, этим людям новоявленным, им же какие-то фамилии придумать нужно…
— Они уже все придумали, — сказал Джон. — Россы они теперь, как я. Говорят, ты, типа, нам как бы отец, потому и фамилия у нас будет, как у тебя.
— Оригинально, — хмыкнул Герман. — А сам что думаешь по этому поводу?
— А мне пофигу, — сказал Джон.
— Пойдем, что ли, отсюда? — предложил Герман. — Слушай, Джон, прикажи Невиллу, пусть он эту антенну распутает, а то я как на нее гляну, сразу поджилки трястись начинают. Того и гляди сам вниз сверзишься. О чем этот мудила предательский думал, когда сюда лез? Предавать тоже надо с умом!
— Когда он сюда лез, тут был ровный камень, — сказал Джон. — Сверху ни одной трещины не было видно.
— Тоже через спутник углядел? — спросил Герман.
— Нет, через робота, — ответил Джон. — Вон он сидит.
И указал пальцем наверх.
Герман задрал голову и не увидел ничего, кроме камней. Один камень выпростал металлическую руку, помахал в воздухе и снова спрятал.
— Тот самый, которого лопоухие богом Каэссаром прозвали? — спросил Герман.
— Да, тот самый, — кивнул Джон.
— Я тебя ненавижу, — сказал Герман. — Как вспомню, что ты успел уже натворить… Это же в голове не укладывается!
— У меня тоже в голове не укладывается, — сказал Джон. — И я тоже сам себя ненавижу. А что делать? Если бы оставил все как есть — ненавидел бы еще больше.
— Тяжела участь героя, — сказал Герман.
— Тяжела, — согласился Джон. — И это совсем не смешно.
— А я не смеюсь, — сказал Герман. — Я тебе сочувствую. Не дай боги на твоем месте оказаться!
Они покинули расщелину, и следующие несколько минут в ней не было никого, если не считать робота, по-прежнему изображавшего камень. А потом в расщелине появились Невилл и Алиса. К этому времени их орочьи татуировки поблекли почти до неразличимости, а кожа вокруг раскраснелась от прилива крови. У Невилла правая щека была расчесана и кровоточила, время от времени он слизывал очередную капельку крови.
— Чего ты чешешься все время, как орк шелудивый? — обратилась к нему Алиса. — Не чешись, имей силу воли!
— Сама ты орчанка шелудивая, — пробурчал Невилл в ответ. — Сейчас я тебя поимею, а не силу воли.
— Не поимеешь, — возразила Алиса. — Джона побоишься.
Невилл облизал палец в очередной раз, постоял в задумчивости, затем кивнул.
— Ты права, побоюсь, — сказал он. — Ревновать тебя он вряд ли будет, но все равно побоюсь.
— Почему это вряд ли? — возмутилась Алиса. — Он меня любит! А кто любит, тот ревнует! Это закон природы!
— Ну-ну, — пробормотал Невилл. И вдруг воскликнул: — Ого!
— Чего ого? — не поняла Алиса.
— Рацию увидел, — объяснил Невилл. — Над самой пропастью болтается. Легко говорить: «Пойди, сними»…
— Да ладно тебе, чего тут сложного? — сказала Алиса. — Ловкость рук и больше ничего.
Она подошла к краю обрыва, и тут непрочный пористый камень затрещал и захрустел под ее сапогами.
— Ой! — воскликнула Алиса и отпрыгнула назад.
Они стояли и молча глядели на каменный карниз, такой прочный с виду, и такой предательский по сути. Невилл подумал, что многие люди подобны этому камню — на вид надежные, а чуть сильнее надавишь — сразу вся личность в труху рассыпается. А другие люди, наоборот, на вид мерзавец мерзавцем, а приглядишься получше и понимаешь, что это не мерзавец, а герой. А бывает, что человек на первый взгляд мерзавец, на второй взгляд герой, а на третий — снова мерзавец. И чем глубже проникаешь в его душу, тем больше глубинных слоев тебе открывается, и слои эти попеременно то черные, то белые, как шкура мифического зверя зебры. И в конце концов ты вообще перестаешь понимать, какой ярлык следует навесить на эту многообразную личность с богатым внутренним миром, в котором высокие чувства перемешаны с таким мерзким дерьмом, что даже издали смотреть противно. Не зря говорят, что великие люди велики во всем, в том числе и в объеме гадости на дне души. Не зря Джизес говорил: «Кто погубит свою душу ради меня, тот спасет, а кто спасет, тот погубит». И не зря святой Маркс говорил, что в борьбе противоположностей утверждается их единство. Когда Джон цитировал это высказывание, он очень хорошо понимал, о чем говорил. Очень хорошо понимал.
— Чуть, блин, не убилась, нафиг, — сказала Алиса.
— Хреновая из тебя коза, — сказал Невилл.
Алиса посмотрела на него подозрительным взглядом и спросила:
— Ты чего несешь? Какая, блин, коза! Ой, у тебя опять кровь течет!
— Это я чешусь, — сказал Невилл и слизнул очередную каплю. — Чешется жутко.
— У всех чешется, — сказала Алиса. — Но я же не чешусь!
— Значит, слабо чешется, — сказал Невилл.
— Значит, у меня сила воли есть, — возразила Алиса. — Сила воли — она в том и заключается, чтобы не делать то, что хочется, но вредно.
— Потому ты и не куришь, — поддакнул Невилл.
— Да иди ты! — воскликнула Алиса. — Ты тоже куришь! Только за последний час два косяка скурил!
— И хоть бы хрен, — вздохнул Невилл. — Я вот думаю, может, эта микстура, которую нам робот вколол, может, она наркотики отключает? Куришь, куришь, а тебя все равно не прет, потому что эти нано… как их там…
— Наночастицы, — подсказала Алиса. — Биоморфные наночастицы с псевдогенетическим кодом третьего поколения. Вот.
— И зачем ты всю эту фигню запоминаешь? — спросил Невилл.
— Не знаю, — пожала плечами Алиса. — Наверное, потому что память хорошая.
— Память хорошая, а ловкость плохая, — сказал Невилл. — Не получится из тебя коза.
— Да что ты заладил: коза, коза! — возмутилась Алиса. — Причем тут коза?
— Коза — очень ловкое животное, — объяснил Невилл. — На Земле Изначальной козы паслись на горных склонах, отсюда и ловкость.
— Ерунду ты говоришь, — заявила Алиса. — Во-первых, Земля Изначальная — миф. Мне Рон Вильямс говорил, что Земля Изначальная — отражение наивных мифологических представлений о счастливом золотом веке в начале времен, когда цвел райский сад и все такое.
— Не знаю, что тебе говорил Рон Вильямс, — сказал Невилл. — Но Джон мне говорил, что Земля Изначальная — это планета у маленькой звезды в созвездии Каракатицы, и что с этой планеты прилетели на Барнард наши предки. И что на Земле Изначальной солнечный свет был не красный, а желтый, как от костра, даже желтее, и неделя длилась не семь дней, а триста с чем-то, и каждую среду становилось так холодно, что вода становилась твердой как камень.
— Это миф, — заявила Алиса. — Твердой воды не бывает. А козы на горных склонах не пасутся, что они, дуры, по горам лазить? На пастбище удобнее пастись.
Невилл не стал отвечать на последнюю реплику. И вообще, зря он стал спорить с Алисой. Всем известно, что самки не признают поражений в спорах, потому что самка — существо низшего порядка, и оттого испытывает чувство, которое ученые люди называют комплексом неполноценности, а неученые орки — вожжа под хвост попала. И это касается не только орочьих самок, но и человеческих женщин. Вообще, самки и женщины не так уж сильно отличаются.
— У тебя новая татуировка уже проклевывается? — спросила Алиса.
— Не знаю, не смотрел пока, — пожал плечами Невилл.
— Так посмотри! — потребовала Алиса.
Невилл расстегнул рубаху и посмотрел себе на грудь. Ничего там не проклевывается.
— Вон он, прячется! — внезапно вскрикнула Алиса
Протянула руку, отодвинула полу рубахи, и под ней обнаружился красный нарисованный индюк, точь-в-точь, как у Джона. Сейчас индюк повернулся к зрителям толстым задом и покачивал им туда-сюда, будто танцевал под неслышимую музыку. Затем погадил.
— Ух ты! — воскликнула Алиса и расстегнула свою рубаху.
— Ты что-то насчет ревности говорила… — начал Невилл, но внезапно осекся и расхохотался.
На правой груди Алисы, прямой над соском, сидела большая и жирная нарисованная жаба. Большую часть левой груди Алисы занимала нарисованная навозная куча, над которой кружили нарисованные мухи. Время от времени жаба выстреливала нарисованный язык через ложбинку между грудями (язык при этом прикольно изгибался), подцепляла очередную муху и втягивала себе в рот.
