Юрий Брайдер - Особый отдел
— Где всё это произошло?
— В городе.
— Я понимаю, что не в деревне Клюквино. В каком районе, на какой улице?
— Будто бы я знаю!
— Как вы туда добирались?
— До города автобусом. Потом пешедралом.
— Долго шли?
— Долго. Пару раз отливали по дороге.
— Может, там рядом какое-то приметное сооружение было? Кинотеатр или памятник?
— Не знаю. Темно, говорю, было. Да и зенки у нас от газа слезились.
Тут уж Ваня, до этого старавшийся держаться тише воды, ниже травы, не выдержал:
— Если надо будет, ты этим путём опять пройдёшь?
— Если надо, пройду, — на этот раз Удушьев даже не удостоил его взглядом. — Только мне не надо…
— Пройдись, ведь не велик труд, — посоветовал Павианыч. — Я тебя за это травкой отблагодарю.
— У меня своя есть.
— Тебе, говоришь, не надо! — Ваня соскочил с ящика. — А мне надо! Если ты за своего друга не собираешься мстить, тогда я отомщу! За всех сразу!
— Теперь я тебя знаю, — сказал Удушьев. — Слушок про змеёныша-крысолова давно ходит. Дескать, есть такой шкет, не то пацан, не то пацанка. Промеж деловых людей вьётся и всё подмечает. И если вдруг где-нибудь вурдалак мохнорылый заведётся, пощады тому уже не будет.
— И я тебя, Душняк, теперь узнал, — не остался в долгу Ваня. — Твои прогулочки по городу многим боком вылезли. Котлами да лопатниками ты не ограничивался. Случалось, людей голышом по морозу пускал.
— Что было, то прошло. Как Марадона загнулся, я с этим делом завязал. Намертво, — голос Удушьева был совершенно спокоен. — Потому и на свалке безвылазно ошиваюсь. У кого хочешь спроси. Только не подумай, что я перед тобой оправдываюсь.
— И ты не подумай, что меня обмануть можно. Я вашего брата насквозь вижу. И снисхождения ни к кому не имею — ни к людям, ни к котам. А если есть на тебе невинная кровь, лучше сам удавись. Что касается гоп-стопа, то я всякой мелочёвкой не интересуюсь. Порядочные люди ночью должны дома сидеть, а не лопатниками на улице трясти… Может, мы с тобой и поладим. Но сначала ты меня на старика выведешь.
— Место, где мы на него нарвались, покажу, — сказал Удушьев. — Ну а если он туда случайно забрёл?
— Старые люди от своего порога далеко не отходят. Это даже Пахом Вивианович тебе подтвердит… Там его берлога, тут двух мнений быть не может. Полагаю, что откладывать дело в долгий ящик не стоит. Прямо сейчас и отправимся. Тебе ведь, Филя, долго собираться не надо?
— Не надо. Всё моё — при мне, — он извлёк из кармана массивный никелированный кастет, которым, наверное, очень гордился.
— Вот и отлично! — Ваня хотел хлопнуть Удушьева по плечу, но достал только до локтя. — Поблагодарим хозяина за приют и в путь-дорожку.
— На посошок не желаете? — предложил Павианыч.
— Ни в коем случае! Сейчас от меня карамельками «Чупа-чупс» должно пахнуть, а не водярой…
Уже трясясь на заднем сиденье рейсового автобуса, Ваня спросил:
— А куда котлы подевались, которые вы со старика сняли?
— Той же ночью на траву у цыган сменял, — ответил Удушьев.
— Скурил, короче говоря… Какая-нибудь надпись на них имелась?
— Особо не присматривался. Я только те надписи разбираю, которые из одного слова состоят.
— Багаж знаний у тебя, прямо скажем, скудненький. И как ты только им обходишься?
— Очень даже просто. Ты за меня не переживай. Если только где-то жареным запахнет, я за версту учую. Случись какая беда, вы ещё газету читать будете, а меня здесь уже давно не будет.
— Ничего удивительного. Первыми с тонущего корабля бегут крысы. Это давно известно.
— Если я крыса, так ты мышонок дохлый.
На этом обмен любезностями закончился и весь дальнейший путь прошёл во взаимном молчании.
Автобус доставил их на конечную станцию метро, однако спускаться под землю Удушьев наотрез отказался.
— Там продохнуть нельзя, — сказал он так, словно прибыл сюда не со зловещей свалки, а с горного альпийского курорта. — И мусора со всех сторон пялятся. Меня сразу тормознут. Доказывай потом, что ты не клоун. Лучше пешочком пройдёмся.
— Пройдёмся, — вынужден был согласиться Ваня. — Надеюсь, нужный нам старик живёт не в районе Красной площади.
Уже спустя час он пожалел о своих опрометчивых словах.
Маршрут, которого придерживался Удушьев, ничего общего с законами человеческой логики не имел. Он пробирался какими-то закоулками, переходя из двора во двор, перелезая через заборы, нередко петляя и возвращаясь на старый след. Заворачивая во все парки и скверы, Удушьев тщательно избегал людных улиц и мест массового скопления публики. Так, наверное, бродят волки, которых зимняя бескормица выгнала из лесной чащи поближе к человеческому жилью — от овчарни к овчарне, от хлева к хлеву, от помойки к помойке.
Подтверждением того, что они во всём придерживаются пути, однажды ставшего роковым для грабителя и наркомана Марадоны, были слова Удушьева, сказанные под сводами глубокой арки, соединявшей два проходных двора:
— Вот тут мы с ним отлили.
— Впоследствии надо будет установить здесь мемориальную доску, — съязвил Ваня, но его шуточка повисла в воздухе.
По прошествии ещё получаса, Удушьев проронил:
— На этом углу нас одна босявка газом опрыскала. Шустрая такая… Мы ещё и слова не успели сказать.
— Как видно, вы ей чем-то не глянулись, — посочувствовал Ваня. — Дамы нынче нервные пошли.
— Думаю, она Марадоны испугалась. Он рот вечно не закрывал, а зубы там все железные были, как у лучковой пилы…
Уже стало смеркаться, когда Ваня взмолился:
— Давай передохнём чуток. Этот марафон не по мне.
Филька Удушьев, не видевший особой разницы между марафоном и марафетом, понял его слова превратно и немедленно извлёк на свет божий пузырёк с пагубным зельем, воспетым некогда поэтами-декадентами, понимавшими толк в методах ухода от действительности.
Ваня, уяснивший, какую именно помощь ему предлагают, решительно отказался, сославшись на недолеченную гонорею. Тем не менее отдохнуть ему Удушьев не позволил.
— Скоро уже, — сказал он. — Сейчас придём. Вон за той будкой мы во второй раз отливали.
Это «сейчас» растянулось ещё на добрых двадцать минут. Совершенно не зная города, Удушьев отыскивал намеченную цель при помощи какого-то шестого чувства, словно почтовый голубь или возвращающаяся домой кошка.
Наконец они остановились перед длинным пятиэтажным зданием, построенным, судя по всему, где-то на закате «хрущёбомании», когда и кирпич стал получше, и раствор погуще, и стены «ложили» уже не лимитчики-неумёхи, а каменщики-профессионалы.
Указывая в сторону ближайшего подъезда, Удушьев сказал:
— Вот до этой лампочки мы тогда и дошли… А старик вон там остался, — последовал жест в сторону другого здания, отличавшегося от первого разве что количеством спутниковых антенн на крыше да номерами, намалёванными смолой ещё в те времена, когда водка стоила два восемьдесят семь.
— Давай подойдём поближе, — понапрасну напрягая зрение, сказал Ваня. — Ведь не день уже.
— Я и так всё вижу, — буркнул Удушьев. — А близко соваться мне не с руки. Не ровён час узнают. Старик жуковатый был. Так и ел нас глазами, словно по гроб жизни хотел запомнить.
— Сейчас его не видно?
— Нет.
— Ты пока здесь побудь, а я вокруг прогуляюсь. Справки наведу и всё такое. Если что подозрительное заметишь, знак подай.
— Какой? Свистеть же не станешь…
— Выбирать не приходится. Свисти, как-нибудь помелодичней.
Несмотря на довольно позднее время — уже и фонари зажглись, — двор оставался сравнительно многолюдным — сказывалась, наверное, тёплая и тихая погода. В чистом, светлом небе мерцал молодой месяц, в сочетании с невидимыми пока зодиакальным созвездиями обещавший Ракам (к числу которых, сам того не ведая, принадлежал и Удушьев) сексуальную активность, Козерогам (представленным здесь Ваней) успехи по службе, а всем остальным — рост благосостояния.
Малышню дошкольного возраста успели загнать под крыши, зато старушки, рассевшиеся на лавках, продолжали обсуждать насущные проблемы бытия, главной из которых была грядущая реформа пенсионного обеспечения, лично их уже никак не касавшаяся.
Все старушки почему-то были уверены, что пенсиями распоряжается Чубайс, и очень горевали по этому поводу.
Подростки обоего пола кучковались по интересам — одни в беседке, другие в зарослях сирени, которая на закате дня пахла особенно пленительно. Из беседки доносились переборы гитары, из сирени — звяканье стеклотары.
Невдалеке присутствовал и неизменный персонаж городского фольклора — человек, исследующий содержимое мусорных баков.
К нему-то и направился Ваня Коршун.
— Как делишки? — вежливо поздоровавшись, осведомился он. — Помощь не нужна?
— Сам справлюсь, — буркнул старатель (а как иначе назвать человека, надеющегося добыть нечто ценное из кучи никому не нужного хлама?). — Тебя, пострела, никто сюда не звал.
