Часть их боли - Д. Дж. Штольц
– Я… я…
– Нравилось девок насиловать? Каково это, против воли брать женщину, видя, что ей мерзко, но она хочет жить и оттого терпит… Небось силу почувствовал? Уверенность?! Мужчиной себя возомнил? Пытался подражать дружкам, чтобы быть не хуже их, да? А потом просто понравилось водворять в квартале свои порядки благодаря угрозам?
Момо промолчал.
– А убивать с твоим даром крайне легко – всего лишь обратиться братом, отцом, матерью или сестрой. Потом подойти, ласково приобнять, заглянуть в глаза доверчивой жертвы. И нанести подлый удар… И ведь жертва умрет с мыслью, что ее предал родной и любимый человек. О-о-о-о, это во власти мимиков – рушить чужую жизнь и лишать ее. Многих ты убил?
Момо снова угрюмо промолчал. Взгляд его был уперт в пол, руками он обхватил себя за костлявые плечи.
– Я тебя спрашиваю, Момо, скольких ты убил?
– Одного…
– Врешь, собака!
– Не вру! Не вру я! – упрямо вспыхнул юноша, уронил голову, но от всхлипа сдержался.
– Как же не врешь? Знаешь, скольких я таких невиновных иссушил на своем веку? Никто никогда не считает себя в случившемся виноватым! Всегда у таких виноваты родные, жизнь, даже убитый – все, кроме них… А мне одно время хотелось верить, что есть какой-то луч надежды в душах таких людей… – И Юлиан, поглядывая на того, кого собирался убить, подпер ладонью лоб. – Кого теперь я вижу перед собой?
Чуть погодя он добавил:
– Самое страшное, что такие, как ты, не только уродуют свою жизнь, но и тащат за собой других. Лея… Лея… Та хорошая, добронравная девушка… Небось тоже взял ее, когда понял, что свое можно добыть силой и угрозами, да?
– Нет!
Момо вновь заставил себя умолкнуть. На его опухшее лицо падали курчавые волосы, да и сам он глядел исподлобья темным изможденным взглядом. Он не знал, что можно говорить, а что нельзя, потому что ход мыслей Ралмантона был для него загадочен. За долгие два года жизнь научила его соглашаться, терпеть. Ему казалось, что силы покинули его, а внутри что-то сломалось. Поэтому, сдержавшись от возражений, он все-таки не удержался от слез и принялся рукавом вытирать лицо, сжав губы.
– Снова врешь! – отрезал Юлиан.
– Неправда! Не касался я ее и пальцем! – Тут Момо по-настоящему расплакался после всего пережитого. – Не касался… Это они говорили, что подловят ее в переулке… А я, дурак, им зачем-то сказал, где она живет… Дурак я… Болван… – И его слова слились в какое-то невнятное бормотание, переплетенное с рыданиями и всхлипываниями. – Не хотел я! Угрожали… Лея звала. А я… Притащить ее грозились… То был оборотень. Он прыгнул, а у меня нож в руке… Не знаю, как так вышло… Я бежать хотел… кожу на руках резали… пальцы… говорили. Сойка угрожал…
Юлиан глядел жестко, не понимая невнятных лепетаний. До того жалостно плакал перед ним этот вор, неудачник и убийца, до того откровенно, чистосердечно, как не способен плакать ни один уличный артист на представлении. Но разве есть вера подлым мимикам?
– Что значит сказал про Лею? Кому? – спросил он грозно.
– Я на Колодцах поселился с ними… – рыдал Момо. – Амай и Дор… Они говорили, что девок пользуют против их воли… Ну и я говорил им, будто так делаю… Они Лею увидели, как мы гуляли с ней. А я… Я тогда на склад залез. На меня оборотень кинулся… Прыгнул с воем… А у меня в руках нож для мешков, чтобы потрошить содержимое… Я уйти потом хотел, не хотел больше так… а они не дали. Сойка уговаривал, обещал, что еще раз – и все. И так постоянно… Я бежать пытался. Они побили, пальцы на ноге отрезали, чтобы убежать не мог… Потом о Лее сказали. Что если уйду, то они к ней придут… А я не мог. Они и руки мне резали, чтобы отличить меня… На выходы перчатки давали… Не мог я иначе… А потом Дор спалился… Его на месте порвали.
– Дурак, ой дурак, – закачал головой Юлиан, наконец понимая, что к чему. – Вот ты дурак, Момо! Мало того что позволил себя использовать, бить и унижать, как тряпку, так еще и Лею подставил под удар.
Оба умолкли. Момо безостановочно рыдал у стенки, тер глаза пальцами с черными обломанными ногтями. А его разглядывали уже как обыкновенного дурака, а не негодяя. Этот дурак за пару лет успел стать долговязым, растерять в облике юношескую округлость, зато приобрел угрюмость и забитость, которые изобличают человека, которого жизнь безостановочно лупит по спине палкой.
Долго тянулось время. Непонятно было, сколько часов прошло с тех пор, как юноша попал в эту гостиную без окон.
Наконец Юлиан заговорил:
– Раз уж так вышло, что ты не виноват во всех преступлениях и жалеешь сам себя, то мне стоило бы пощадить тебя и отпустить? Что думаешь?
– Отпустить? – тихо удивился Момо.
– Да, да, отпустить. Я ведь давал обещание наказать тебя, если оступишься. Но твои прегрешения оказались ничтожны, а твои беды порождены усилиями чужих рук, правильно?
– Вы отпустите? Просто так?..
– Почему бы и нет? Ты ведь привык, что удача следует за тобой по пятам. Вдруг мне было суждено появиться на площади, чтобы снова уберечь тебя от неминуемой смерти? Ты уйдешь, свидишься с милой Леей, заживешь сладкой жизнью. А чтобы ты спокойно вернулся в Мастеровой район, я попрошу моих людей провести тебя за ворота.
Момо не верил своим ушам. Его взгляд стал сначала подозрительным, но потом в глазах зажглась слабая искра надежды. Давно ему не везло. Два года жизнь неустанно лупила его, будто наказывая за что-то. Ожидая разъяснений, он неловко потоптался на месте, продолжая размазывать грязь по лицу. Однако Юлиан молчал, а взгляд его сделался отстраненным – это было отголоском принятого твердого решения. Момо так и не смог понять, что имеет в виду этот богатый вампир.
– Мне… Вы отпускаете меня?
– Да. Просто уйди. И тебя проведут.
Нависшие над Момо тучи будто в миг разошлись. Он уже счастливо развернулся к двери, готовый убраться восвояси, но его начали грызть сомнения: в происходящем было что-то неправильное. Юлиан наблюдал эту мучительную борьбу, считывал каждую мысль, которая отображалась на лице мимика. И только юноша ничего вокруг себя не видел. Не замечал он, как пристально его разглядывают, как по тайному знаку хозяина Латхус сделал шаг ближе, а рука его пауком поползла к ножнам с кинжалом.
Когда Момо коснулся бронзовой ручки двери, сомнения все-таки одолели его. Он медленно повернулся к аристократу, который глядел на него исподлобья.
