Наоми Вуд - Миссис Хемингуэй
Вскоре прибыла Файф со своей купальной униформой – стиль Риверы – и рыбацкой кепкой, модными словечками вроде «ребята» и «неземная» и перчатками из кожи козленка. Обе старались не упоминать об Эрнесте и о Париже, о Джинни и Шартре. Вместо этого они принимали солнечные ванны, с аппетитом обедали, играли с Бамби и ждали, когда май сменится июнем и прибудет Эрнест.
7. Антиб, Франция. Июнь 1926
Антиб залит полуденным светом. Предметы не отбрасывают теней, и даже стены, даже кафель в ванной кажутся горячими на ощупь. Темно-серые ветви олив, и те сверкают на солнце.
Горничная закрыла ставни, вилла погружена в полумрак. Из спальни на втором этаже Хэдли слышно, как в кустах роз и кронах фруктовых деревьев жужжат насекомые, словно в них беспрерывно вращаются маленькие шестеренки.
Бросив пляжную сумку на кресло, она стягивает купальник. Злится на себя, что не ушла вовремя из-за дурацкой ревности и в результате порядком обгорела. Облачившись в халат, полощет купальник под краном, размышляя, чем сейчас могут заниматься те двое.
Шагнув под слепящее солнце, Хэдли вешает купальник на веревку. А снова войдя в дом, словно погружается в чернильный раствор, из которого медленно проступают очертания предметов. Хэдли окликает Мари, горничную, но та не отзывается. Возможно, они играют с Бамби на заднем дворе или отправились в поселок отпраздновать окончание карантина. В доме застыла тишина, и кажется, что тут столетиями ничего не менялось. Хэдли снова окликает Мари, и снова нет ответа.
Тогда она отправляется на кухню, чтобы соорудить себе нехитрый салат из зелени, помидоров, ветчины и оливок. Там стоит прекрасный французский буфет и славные длинные дубовые столы с корзинами фиолетовых луковиц и пергаментного чеснока. Хэдли всегда восхищалась дорогими вещами, но в отличие от Эрнеста не стремилась их заполучить. Их парижское жилье так плохо обставлено, что другие женщины-иностранки наверняка над ней потешаются, но до нынешней весны Хэдли не слишком волновало, что о ней думают другие. Хемингуэи были очень бедны, но оставалась надежда, что со временем все наладится. А что еще нужно? На самом деле она всегда считала себя счастливицей, с тех пор как получила право зваться миссис Хемингуэй.
Хэдли ест в одиночестве за круглым столом под книжной полкой. Одна из первых книг Эрнеста – сборник рассказов «В наше время» – соседствует с новым романом Скотта «Великий Гэтсби». Хэдли хорошо запомнила один рассказ. Образы в нем такие свежие и живые, что кажутся ее собственными воспоминаниями: рыбина разбивает поверхность озера, удар хвоста – точно грохот порохового заряда. Хэдли отчетливо видит каждую подробность – вот парень и девушка в лодке ловят форель «дорожкой», проплывая мимо развалин лесопилки. А потом парень говорит девушке, что ему стало скучно. «У меня такое чувство, будто все во мне оборвалось», – в отчаянии произносит он. Не о них ли это с Эрнестом? Неспроста ведь рассказ назван «Что-то кончилось».
Теперь Эрнест закончил свой первый роман, который между собой они называли «Солнце». В романе появляются все их друзья и знакомые, абсолютно все, вплоть до английских туристов из Памплоны и бродяг, что вечно спят на тротуаре перед их домом. Весь этот год она наблюдала, как ее имя медленно исчезает со страниц – ей не нашлось места среди дерзких потаскух, богачей, гомосексуалистов и bon viveurs[5]. Персонажи «Солнца», все как один, подозрительно напоминают Файф своей манерой разговаривать, у них всегда под рукой бокал шампанского, всегда заготовлен изящный ответ. И что забавно, никакого похмелья!
То, что Хэдли не нашлось места в романе, было наказанием за тот злосчастный день, которого ей никогда не забыть. В то проклятое утро она упаковала машинописные рукописи нескольких рассказов Эрнеста и его первого романа в маленький кожаный саквояж, удостоверилась, что положила туда же вторые экземпляры, чтобы он мог править и их. Эрнест становился невменяемым, когда ему было не над чем работать.
На Лионском вокзале она оставила чемоданы в купе и вышла купить бутылку воды. После, в сотый раз пересказывая эту историю, она признавалась, что купила пачку сигарет, но выкурила лишь одну, прежде чем вернуться в вагон. Вновь оказавшись в купе, она распустила волосы и ощутила, как напряжение отпускает голову. Она представляла себе, как поезд прибывает в Лозанну, Эрнест нетерпеливо высматривает ее среди других пассажиров, потом опрометью бросается навстречу и принимается жарко целовать прямо там, на платформе. Некоторое время Хэдли сидела в сладком предвкушении их встречи.
Еще не очнувшись от грез, Хэдли потянулась к багажной сетке – саквояжа не было. Она подумала, что он мог провалиться куда-то вниз, но и внизу оказалось пусто. Она встала на противоположную полку, оттуда ей было хорошо видно: напротив ничего нет, только пустота. Хэдли охватил легкий ужас. Его роман. Его рассказы. Все, что он когда-либо написал. Наверное, это кто-то из пассажиров ошибся. Наверняка саквояж просто переложили в другое купе.
В других вагонах на нее смотрели круглые физиономии: никто даже не попытался ей помочь. В соседних купе – равнодушные лица. Je n'ai pas vu[6]. По-английски она говорила или по-французски? Странно, все вокруг – типичные крестьяне, ничего общего с парижскими эстетами, какое им дело, что пропал роман Эрнеста.
От тревоги внутри все сжалось. Состав должен был вот-вот отправиться, а она все умоляла по-английски начальника поезда: «Пропал саквояж с важными бумагами моего мужа! Все его работы! Пожалуйста, помогите!»
Начальник поезда попросил проводника проверить купе. К поискам подключилась женщина, которая продавала на перроне пледы и бутылки коньяка. Стрелки больших часов на станции неумолимо двигались вперед, показывая, что до отправления осталась лишь пара минут. Начальник поезда трусцой побежал к билетной кассе. Хэдли в ужасе мерила шагами свой вагон.
По громкоговорителю объявили, что поезд до Лозанны отправляется, и проводник попросил пассажиров занять свои места. Торговка коньяком что-то возбужденно втолковывала другому торговцу, показывая на вагон Хэдли. Мимо прошел мужчина с тележкой, распространяя вокруг себя тошнотворный запах пончиков. Начальник поезда подошел к окну и покачал головой: «Мы ничего не нашли, мадам».
Хэдли, тяжело дыша, опустилась на скамейку.
– Вы желаете остаться? – Раздался свисток, уведомляющий об отбытии поезда. – Мадам, вам надо решить, остаетесь вы или уезжаете. Поезд… сейчас отправится. – Юные голубые глаза неотрывно глядели на нее.
– Нет, я поеду, – ответила она по-английски, а может, по-французски.
Снова свисток. Роман. Рассказы. Копии. Все. Она забрала все.
Наутро Эрнест стоял на том самом месте, где, как она представляла, он и должен был стоять, в холодном белом свете, возле штабеля дров, сложенного на зиму на платформе. Поезд подъехал ближе, и она увидела, что он вглядывается в проплывающие мимо вагоны. Хэдли вышла из поезда и остановилась, не в силах подойти к нему. Наконец он заметил ее, стоящую с опущенными – пустыми – руками, и лицо его побелело.
Как бы ей хотелось, чтобы Эрнест разозлился! Чтобы он взбесился и накричал на нее. Но вместо этого он молча побросал вещи в сумку и прыгнул в ближайший поезд до Парижа. Когда через некоторое время он вернулся без саквояжа, то сказал, что не хочет об этом говорить. Все кончено. Ничего не поделаешь.
Хэдли отрывает засохший лепесток – розы в вазе уже завяли. Лепесток крошится в пальцах. Хэдли, доев свой салат, моет тарелку в большой мраморной раковине.
Потом поднимается по мраморным ступеням. В пролетах центральной лестницы – открытая каменная кладка, эта часть дома самая прохладная. Крона инжира достигает верхнего окна: Эрнест говорит, что в середине лета бабочки хмелеют от его млечного сока и летают как пьяные. Примерно как странная семейка из этого дома, думает Хэдли.
В спальне она сбрасывает халат, чтобы подремать нагишом. Вдруг подумалось, что этот роман может и не иметь ошеломляющего успеха и Эрнест не обретет славы и богатства, к которым так стремится. Но чтобы он стал менее знаменитым, чем Скотт, – этого и представить себе невозможно.
Легкий бриз колышет абажуры. Впервые за этот день она сможет прикрыть глаза, не ощущая горячих лучей, бьющих в веки, точно через увеличительное стекло. В комнате тихо и темно. Хэдли лежит, слушая собственное дыхание, и ждет, пока придет сон.
В самую жару они всегда забираются в постель. Эрнест называет это время «убийственным». Несколько дней назад оба задремали днем, слушая, как Бамби играет внизу в розовом саду. Хэдли проснулась через час от ощущения, что за ней наблюдают.
В комнате было пусто, но когда она подняла голову, то обнаружила, что Файф стоит совсем близко к кровати, глядя на них настороженными серыми глазами. Она оскалилась, как тогда в Шартре, и Хэдли показалось, что Файф уже готова заползти к ним в постель. Трое в постели, не считая… Прошло несколько секунд, а может, минут, прежде чем Файф выскользнула из комнаты.
