Андрей Уланов - Автоматная баллада.
— Это безумие, — тихо проронил Старик. — Наверное, ты прав, — безмятежно отозвался Швейцарец. — Но это настолько безумно, что просто не может, не имеет права не сработать. — Снова твоя любимая логика идиотизма? — Ты видишь другой выход? — Да. — Оставить все как есть, — зло возразил Швейцарец, — это не выход! Это — трусливая низость! — Возможно, — после короткой паузы добавил он, — признательные потомки выпишут за нее благодарность в учебниках истории. Что–нибудь вроде: «На фоне всеобщей раздробленности Орден был, по сути, единственной структурой принципиально более прогрессивного типа. И нет ничего удивительного в том, что именно ему довелось стать главной консолидирующей силой общества постапокалипсиса, противовесом дальнейшему распаду и скатыванию во тьму». И про торжество идей общественного блага над личными интересами чего–нибудь напишут… так ведь, Старик? Историю ведь пишут победители, одна из твоих любимых фраз — а у них очень хорошие, просто отличные шансы на победу. Тайна почти не вслушивалась в их спор — затаив дыхание, она с ужасом и восторгом смотрела на огромную угловатую тень в глубине ангара. Там, где, надежно закутанная брезентом, дремала в ожидании машина, способная расколоть небеса ударом сверхзвукового грома… — Когда ты в последний раз держался за штурвал? — сухо осведомился Старик. — Ты знаешь это не хуже меня самого, — усмехнулся Швейцарец. — За неделю до. — Ох, Павел, Павел… — Павел… дядь Паша был Человек–Птица, этим все сказано! Для него «не летать» означало то же, что и «не дышать», «не жить». — Я не возражал против его полетов, — проворчал Старик. — А вот зачем он тащил в кабину тебя… — Но ведь ты ни разу не сказал нет, — улыбнулся Швейцарец. — И, кажется, я знаю — почему. Ты просто не мог… разве можно было лишить мальчишку неба? — Должен был. Планер еще этот ваш дурацкий… только парашюты зря перевели. — Нет. Если бы ты это сделал… это был бы не ты. А планер — ну как же зря, если он — летал. Старик тяжело вздохнул. — Ты ведь прекрасно понимаешь всю степень риска, — сказал он. — По пунктам: состояние машины… Они неторопливо шли к самолету, и Тайне вдруг показалось, что какое–то неведомое волшебство перенесло ее назад, в прошлое — в дни, когда полет на этой стальной птице считался не чудом, а был всего лишь работой. Кто–то пропалывал огород, а кто–то мчался сквозь облака. Всего лишь обычной работой… — Издеваешься? — Ничуть. — Павел был пилот, — повысил тон Старик, — летчик, а не техник! — Он был влюблен в эту машину, — возразил Швейцарец. — И потому знал ее, знал о ней больше, чем любой техник, да что там — любой инженер вашего бывшего полка. — Блажен, кто верует. Пункт два: топливо. — Топливо, благодаря кое–чьей предусмотрительности, есть, и ты об этом прекрасно знаешь. — Если ты думаешь… — Я думаю, что пробы ты будешь брать лично. — Не сомневайся. Далее — полоса. — Проползем. На четвереньках. Вдвоем. Каждый метр. Мне ведь только взлететь, за посадку ответит «К–36ДМ». — Ну, хорошо, — досадливо сказал Старик. — Предположим, нам вдвоем каким–то невероятным чудом удастся расконсервировать машину и приготовить ее к вылету. Предположим — только предположим, — что тебе и впрямь удастся оторваться от земли. И что дальше? Как ты выйдешь на цель? По пачке «Беломора»? Он шел на Одессу, а вышел к Херсону… Старик особо выделил слово «цель», оно прозвучало хлестко, словно одиночный выстрел, и лишь тогда девушка, наконец, поняла… …что хищная стремительная птица рядом с ними — это война… смерть… …и она точно знает — для кого. — Ты, — слова выходили с трудом, как тяжелый груз, — хочешь разбомбить Храм. — Я уничтожу их, — просто ответил Швейцарец. — Сотру с лица земли. В пыль, в прах. — А как же… — Тайна не окончила фразы. — Что «как же»? — Как же девушки… те… которые — как я. — Никак. Слово упало в тишину… которая с каждой секундой казалась все более давящей. — Никак, — повторил Швейцарец. — Те… тем, кто уже оказался там… им я не могу помочь. Я могу лишь думать о тех, у кого еще все впереди, и сделать так, чтобы это «все» не включало в себя выпавшее на твою долю. САШКА
— Они собирали данные для Москвы, для Академии наук, и не просто собирали, а проводили также их первичную обработку, понимаешь? — Анну будто прорвало, она тараторила взахлеб, словно боясь, что вот сейчас, когда мы дошли до цели, произойдет нечто, а она так и не успеет рассказать. — Михаил Дмитриевич говорил, что, наверное, это все делалось по заказу военных. Тогда почти любой крупный научный проект был так или иначе завязан под «войну». Шемяка слушал ее вполуха — большую часть его внимания сейчас аккумулировал обнаруженный нами механизм. — Котел здесь был изначально, — бормотал он себе под нос. — Они его просто переделали с угля… ну–ка… ага, тут открываем, здесь закрываем… а в бочке у нас мазут… — Ядерные взрывы происходили регулярно. Оружие совершенствовалось. Но это были единичные взрывы, а главное — испытания велись в пустынных местностях… — Хоть на это ума хватило… — Да, только именно поэтому никто не мог предвидеть все последствия. Боялись радиоактивного заражения, но военные уверяли, что их новые бомбы «чистые»… — Чистые?! Млин, в ЗКЗ бы их на пять минут, больше и не надо… — Это тоже никто не предвидел, но главное — главное было в том, что никто, почти никто не знал, какие последствия могут вызвать пожары. — Пожары? — с удивлением переспросил Айсман. — Ну да. Ты ведь помнишь Зиму, Темные Дни… — Еще б не помнил… все запомнили, кто выжил. Небо черное, холод и тьма, чуть не вымерли на хрен. Только, — добавил Сергей, — при чем здесь пожары–то? Если атом бабахает, он сам по себе такой дымный грибок дает, что всякие там мелкие пожарчики в округе уже ничего толком не добавят. — Все дело в саже. — В чем, в чем? — В саже. Я, — почти с отчаянием проговорила Анна, — тоже не смогла понять всего, что рассказывал Михаил Дмитриевич. Проблема в размере частиц. Облако самого «гриба» выпадает обратно довольно быстро, а дым от горящих городов уходил наверх, в стратосферу. — Анют, — раздраженно заметил Шемяка, — много умных слов, это вовсе не то, что мне сейчас необходимо. — Извини… — Да ладно… так, пар идет сюда… на вот эту хрень. И что ж это у нас за хрень?
«Айсман сегодня определенно не в лучшей форме, — озабоченно подумал я. — Пять минут стоять и тупо пялиться на «хрень», так и не опознав троллейбусный мотор… который, как я понял, в данном агрегате должен был исполнять роль генератора». — Тысячи городов по всему миру горели одновременно, понимаешь? — Угу. А дальше что? — Дальше выяснилось, что их расчеты были неправильны. АННА Чертов следопыт почти не слушал ее, это было видно. Ему было неинтересно. Вот агрегат вдоль стены — другое дело, а то, чем занимался какой–то переучившийся, да еще наверняка с поехавшей в Судный день крышей типчик… какое Сергею до него дело, почти с отчаянием подумала она. И как убедить его, где найти слова — ведь он мне нужен, нужен, нужен… потому что в одиночку шанс дойти слишком ничтожен! А мне так нужно дойти… а он даже и не представляет, что путь еще толком и не начат! Что мы еще в самом начале… и все еще впереди! Анна закрыла глаза и обессиленно привалилась к стенке… — Мы были чертовски самонадеянны, — Михаил Дмитриевич стоял у окна, задумчиво глядя, как полтора десятка послушников под личным присмотром иерарха Фань высаживают очередную драгоценную сосну. — Создали матмодель… упрощенную до предела, с параметрами, в большинстве взятыми «от балды». И возомнили, что с помощью этого примитива можно пытаться предсказать неизмеримо более сложные вещи. — Михаил Дмитриевич, а что получалось по вашим расчетам? — Жуть получалась, девочка. Куда более жуткая жуть, чем случившееся в реальности. — Страшнее Апокалипсиса? — Страшнее репетиции Апокалипсиса. По нашим расчетам, переход «порога» в 100 примененных по городам мегатонн означал гибель всему живому. И когда наступила Ночь, и Зима… она могла… должна была затянуться на годы. Мы рассчитали, что сажа, нагреваясь солнечными лучами, станет подниматься вверх вместе с нагретыми ею массами воздуха и выйдет из области образования осадков. Приземный воздух окажется холоднее находящегося выше, и конвекция значительно ослабеет, считали мы, осадков станет меньше. Так что весь этот пепел будет вымываться гораздо медленнее, чем в обычных условиях. Из–за отсутствия света погибнет фитопланктон в океане. Из–за холодов погибнут леса. Впрочем, думаю, в тропиках и субтропиках растительность и большая часть животного мира была уничтожена и в реальности — ведь тропические леса могут существовать лишь в узком диапазоне температур и освещенности. Мы, — горько усмехнулся учитель, — даже сумели догадаться, что резкие термические контрасты между охладившейся сушей и океаном вызовут серии чудовищных по силе ураганов. Вот про землетрясения не сообразили, да… вернее, некому было сообразить, тектоников позвать забыли… — А Лето? — Лето, — вздохнул Михаил Дмитриевич, — это щелбан от природы. Мы даже не смогли толком понять, что именно запустило механизм глобального потепления. Григорьев говорил о «зачернившей» Антарктиду саже, о подскочившей вулканической активности… Марина утверждала, что причина в углекислом газе, образующемся при разложении мертвых лесов — только вот анализ атмосферы не показал настолько радикального изменения состава… жизнь среагировала быстрее. В чем–то ее, возможно, подхлестнула радиация, тот самый пепел, хотя… — учитель отвернулся от окна, неторопливо прошелся вдоль книжного шкафа… достал темно–зеленый «кирпич» фолианта, взвесил на ладони. — Эволюционная теория… участь растопки эту книжицу миновала, а зря. Что–то господин Дарвин недодумал. Хотя, конечно, персонально для него такой замечательный глобальный опыт по экстремальной приспособляемости Господь не ставил, это нам «посчастливилось». Все эти новые виды, этот потрясающий всплеск биологической активности… нет, не думаю, что дело в одной лишь радиации — скорее всего, мать–природа припасла на этот счет какой–то механизм, инструкцию по действиям в аварийной обстановке. Жизнь на этой планете пытались угробить далеко не один раз. И с чего мы, олухи, взяли, что несколько термоядерных хлопушек добьются успеха там, где спасовал Его Величество Астероид… гордыня обуяла, недаром ее в число смертных грехов записали. ШЕМЯКА
