Андрей Уланов - Автоматная баллада.

— Ведь это же так просто — если по дороге туда выяснить координаты нескольких уцелевших полос, которые смогут принять на промежуточную тяжелую машину… — Положим, транспортник или просто какой–нибудь полудохлый гражданский «Боинг» у них может отыскаться. А топливо? — Но для своих нужд они должны были как–то решить топливную проблему. — А если нет? — А если да? Ты ведь понимаешь, что это будет значить! Куда там Колумбу с его Америкой… — Ты просто зациклен на этой идее, — устало произнес Старик. — Опять, — Швейцарец прищурился. — А кто, кто, по–твоему, это может быть? — К примеру, немцы… — Не смешно. Мы уже сто раз говорили об этом — в Германиях, где тактическим ядерным лупили обе стороны, где на пути советских танковых колонн рвали эти твои… атомные мины… там просто не могло остаться ничего живого! Даже в том невероятном случае, если над ней сейчас не гуляют волны Атлантики! Это они! Один из их немецкоязычных кантонов, больше просто некому! — Ты просто зациклен на этой идее, — повторил Старик. — «Зациклен» — это не аргумент, — резко возразил Вик. — По крайней мере, не аргумент в нормальной дискуссии. Мы ведь не вопросы теологии обсуждаем, верю не верю здесь не котируется — ты не Станиславский, да и я далеко не Шаляпин. — Другие аргументы я тебе уже высказал, и не один раз. Да, горы. Да, прямо по ним, скорее всего, никто не бил. Только не спасают горы от радиоактивных облаков, нет ни в Швейцарии, ни вообще на Земле гор такой высоты. А после того, как первый же вознесшийся по соседству грибочек осядет на ледники слоем активного пепла… — Там не было ничего значимого по соседству, — возразил Швейцарец. — Я же смотрел карту… весь этот Баден–Вюртемберг уже предгорья, а то и сами горы. Танкам в них не развернуться, основной удар должен был наноситься много севернее. — Карту он смотрел, — ворчливо повторил Старик. — Линейку к ней ты приложить не догадался? Она же крохотная была, эта Западная Европа, плюнь — на территорию сопредельной державы улетит! Тайна уже минут пять назад перестала понимать, о чем идет спор. Это было странно и обидно, ведь говорили на русском, но при этом отдельные фразы упорно не желали складываться во что–нибудь осмысленное. — Согласен, далеко не Сибирь. Но — и это, опять же, твои собственные слова — в Германиях работало в основном тактическое ЯО, а мощности там были далеко не мегатонные. — Если сравнивать суммарный эффект, еще неизвестно, что хуже… — Качественный эффект, качественный. Применительно к вопросу нас интересует высота гриба, скорость выпадения из облака наиболее горячих частиц… — Шесть километров для боеприпаса мощностью десять килотонн. И двадцать пять километров для десяти же, но мегатонн. Это, чтоб ты не строил иллюзий, высота поднятия облака, а не его след, и высоты этой Монблану хватит, с его–то неполными пятью. Облака, в котором, напоминаю для забывших азбучные истины, сосредоточена основная часть долгоживущих изотопов. И выпадать они оттуда будут до–олго. — Много десятимегатоннок было среди тактической мелочи? — Любое качество, — раздраженно заявил Старик, — можно перешибить количеством. А количество использованных спецбоеприпасов там было… — Ты их лично считал? — перебил его Швейцарец. — Да. Я, представь себе, превосходно знал, что именно являла собой оборона натовцев. И знал, сколькими «грибками» нужно ее прихлопнуть, чтобы выдержать те темпы наступления, которые «дали» наши фронты. Это, представь себе, моя работа была… до тех пор, пока… мною не законопатили здешнюю дыру. Без сотен, вдумайся, мальчик, сотен тактических ударов мы и до Рейна бы ни–ко–гда не дошли! — Ты пессимист. — Я реалист. Я, — с нажимом произнес Старик, — знаю, что говорю. В отличие от… — Нет, — мотнул головой Швейцарец. — Ты не знаешь. Потому что есть лишь один действительно значимый способ что–то знать — и для него надо пойти и узнать. Ты же сейчас манипулируешь вопросами веры, пытаясь при этом опереться на обрывки информации неизвестной степени актуальности. К чему далеко ходить — пару минут назад ты сказал, что радиограмму могли дать немцы! Те самые, которых раздолбали в радиоактивный прах! — Или экипаж какого–нибудь сухогруза, обосновавшийся на свежевсплывшем острове. — Хочешь сказать, — прищурился Вик, — острова у нас всплывали со дна морского с уже сформировавшейся экосистемой? С травой, деревьями, птичками–хрюшками на лужайках? Или все это добро вулкан выбрасывал? — Не передергивай, — строго произнес Старик. — И положи вилку, полстола уже исковырял. — Извини. — Вообще мне надоел этот спор, — неожиданно сказал Старик. — Бестолковый он, да и бессмысленный к тому же. Девушка вон уже засыпать скоро начнет, под наше переругивание. — Нет–нет, что вы, — поспешно возразила Тайна. — Я очень внимательно слушаю. — Очень внимательно, — улыбнулся Старик, — лучше всего слушать пение птиц во втором ангаре. Там наверху, под крышей, какие–то птахи гнездо свили. Не знаю, как зовутся, но трели выдают настолько красивые — часами слушать можно. — Мне и в самом деле интересно, — пробормотала девушка. — Я… — Старик, оставь ее, — сказал Швейцарец, заработав при этом полный благодарности взгляд. — В конце концов, этот разговор ее касается в той же степени, что и нас. — Та–ак… — нахмурившись, Старик откинулся на спинку кресла. — А об этом ты не сказал. — А что? — в тон ему отозвался Швейцарец. — Есть какие–то иные варианты? — Она может остаться здесь, у меня. — Старик, — тихо фыркнул Вик. — Если у тебя вдруг прорезалась сентиментальность, заведи себе щенка. — Я хочу быть рядом с ним, — просто сказала Тайна. — Потому что… нет, вы тоже хороший, даже очень… но только мне нужно быть рядом с ним. — Вот видишь… — Вижу, — буркнул Старик. — А я вижу, что ты, Юпитер, сердишься, — заметил Швейцарец. — Ergo, как говорили старики римляне… — Ну вот что… девочка, — развернулся Старик к Тайне, — слева, на комоде, лежит кое–что небольшое и черное. Это — подарок. Виктор вчера очень живо рассказывал, как ты ловко управилась с наганом, так что, думаю, эта милая вещица тебе подойдет. Возьми ее… и, пожалуйста, оставь нас на какое–то время наедине. — Тайна, сиди, где сидишь! Больше всего девушка предпочла бы сейчас провалиться куда–нибудь. Или хотя бы иметь возможность спрятаться под стол. — Витя, послушай… — Она останется здесь! — прорычал Швейцарец. — Во–первых, потому что изучать твой, весьма не похожий на цветы или набор для вышивки, подарок желательно под присмотром. А во–вторых, и я об этом уже говорил, — этот разговор ее касается в той же степени, что и нас. — То, что я собираюсь высказать, касается тебя. — Говори. — Может, — нерешительно начала Тайна, — мне и в самом деле будет лучше… — Тайна — сиди! Старик пожал плечами. — Как хочешь, — медленно произнес он. — Мое дело — предупредить… — …а мое — не послушать твое предупреждение. — Именно так и поступил ты пять лет назад. — Шесть. — Да, действительно, уже — шесть. И сегодня опять — все, как тогда. Тот же слепой фанатизм, ох, извини, боевой задор горит во взоре. Точь–в–точь такое же нежелание вслушаться в любые аргументы, ставящие под сомнение твою очередную идею. История повторяется? Мальчик мой, неужели ты еще не наелся этих грабель? — Нет. — В самом деле? — Шесть лет, — сказал Вик. — Я сделал первый в своей жизни по–настоящему самостоятельный выбор. И представь себе, совершенно не жалею об этом и до сих пор не считаю его ошибочным. — А сколько еще «выборов» ты сделал за эти годы? — резко спросил Старик. — Каждый раз, когда решал — жить или умирать людям по ту сторону прицела… что ты выбирал? Смерть, смерть, смерть… — Жизнь для других. — Опять… доморощенный Робин Гуд. — Тогда уж Гай Гисборн, — возразил Швейцарец. — Мне всегда больше импонировал ноттингемский шериф, нежели его противник, разве ты забыл? А насчет «кто дал мне право решать»… да ты же мне его и дал, научив стрелять. Вернее так: ты научил меня пользоваться оружием, а уж оно дало мне право решать! — Тварь я дрожащая или право имею… — Да при чем тут Раскольников?! Тайна вцепилась в подлокотники, старательно пытаясь как можно глубже вжаться в спинку стула. Получалось неважно — спинка была деревянная и очень твердая. Они ведь не убьют друг друга, мысленно твердила она, просто спорят, ну, подумаешь, два мужика поспорили за столом, ну, поругаются чуток и наутро все забудут… ох, боже–боже–боже, почему же мне так страшно? — Ты сделал из меня того… то, что я есть, — Швейцарец сбавил тон, но лишь немного. — Больше некому. Ты привел меня на путь оружия. — Путь оружия — это смерть. Потому что оружие убивает. — Угу. Развивая твою мысль до логического финала, приходим к выводу, что жизнь — это тоже смерть — ведь от нее умирают! — Разве, — тихо произнес Старик, — я учил тебя только лишь стрелять? Впрочем… похоже, научить тебя думать мне так и не удалось. — Задумавшихся убивают первыми — разве это не твои собственные слова? — Потому что думать надо раньше, чем наступит время пуль. — А оно теперь всегда и везде! И стало тихо. Настолько тихо, что Тайне даже не составило большого труда перебороть свой страх. Продолжать вслушиваться в эту жуткую тишину казалось ей куда страшнее, чем сказать… — Я только хочу сказать, — начала она. Собственный голос звучал словно бы откуда–то издалека, причем как–то неправильно, непривычно. — Я только хочу поблагодарить вас, — обратилась она к Старику, — за то, что вы сделали его именно таким. Потому что спасти меня мог лишь он, и никто иной. Он это сделал, и теперь я здесь, а иначе меня б уже не было среди живых. Старик устало вздохнул. — Виктор мог стать кем угодно, — с грустью произнес он. — А выбрал… — Я выбрал ту работу, — спокойно ответил Швейцарец, — которую все равно должен кто–то делать. И навряд ли этот «кто–то» мог быть лучше твоего ученика. САШКА