Отблески солнца на остром клинке - Анастасия Орлова
«Но не детской».
— Может, и беды эти, о которых ты сказываешь — кара за церосово убийство и ваши злодеяния после! — не угоманивался хозяин. — А скорби терпят простые люди, ведь всегда ж так: натворит, кто повыше, а достанется, кому поближе, и за злодейства владык простой люд отплачивает! Верно я говорю? — хозяин оглянулся по сторонам, и притихшие односельчане согласно закивали.
Тшера резко поднялась из-за стола, пальцы привычно легли на рукоять Мьёра, хоть клинок обнажать и не собирались. Но трактирщик посчитал иначе, отшатнулся в явном испуге, а потом схватил со стола первое, что под руку подвернулось — кружку с ягодником — и плеснул содержимое в Тшеру. Разваренная ягодная гуща шмякнула по лицу, сползла и отвалилась; с ресниц, носа и подбородка на расстёгнутую плащ-мантию полились кисло-сладкие ручейки, застучали частыми каплями по защитному жилету. Бир ойкнул, прижав пальцы к губам, Дешрайят дёрнулся, словно хотел перехватить её руку, если Тшера решит вытащить Йамараны, Тарагат тяжко вздохнул, поджав губы, и потянулся за полотенцем, племянник его сполз на скамье почти под самый стол, а Верд остался сидеть как сидел, но по напрягшимся мускулам было видно: готов к любому повороту. Тшера прикрыла глаза, вдохнула глубоко, медленно и неслышно. Потом так же медленно, не сводя взгляда с хозяина, шагнула на лавку позади себя, а с неё — на стол. Трактирщик весь вытянулся, как-то нелепо выгнулся грудью вперёд, выпучил глаза, разинул рот и задышал мелко-мелко, словно его пронзили копьём. Тшера не спеша прошла по длинному столу меж мисок и кружек до самого края, у которого едва уже не агонизировал хозяин, и, посмотрев на него сверху вниз, криво усмехнулась.
— Мои руки в крови, — сказала она. — Но с детьми, стариками и полудурками я не дерусь, — и, спрыгнув на пол, в полнейшей тишине вышла из трактира.
— Ну и гниль ты себе в обозе завёл, кир Тарагат, — услышала она, ещё не успев закрыть за собой дверь. — Эдакая тварь вас всех по пути перережет наживы ради…
Тшера остановилась на просторном крыльце, скрестила руки на груди, унимая клокочущую внутри злость. На деревню наползли сизые, почти чёрные тучи, готовые вот-вот поглотить высокое солнце. Трактирный двор стоял пустым.
«Хоть тут не служить становьем для косых взглядов».
Налетел порыв ветра, принёс запах грозы и зашелестел листьями раскидистого старого дуба, росшего посреди двора.
«Не стал хозяин рубить. Пожалел дерево, а мальчишку пятилетнего и сестёр его не пожалел. Видно, летом столы в тени дуба ставит…»
Сквозняк от неслышно приоткрывшейся за её спиной двери шевельнул выбившиеся волоски из свёрнутой в пучок косы, и они защекотали шею.
«Вот только Дешрайята мне сейчас не хватало».
Но на крыльцо вышел Верд, а следом вывалился, запнувшись за порожек, Бир. Оба молча остановились у Тшеры за плечом.
— Ай, ты их не слушай, — сказал чуть погодя Бир. — Они не знают тебя, чтоб судить. И делом своим, которое за околицей висит, доказали, что не им судить надо, а их.
Тшера сдержала нервный вздох.
«Удумал утешать, словно оскорблённую хисаретскую деву в шёлковых юбках, аж тошно».
Клокочущая внутри злость сгустилась до состояния варенья, и теперь надувалась пузырями, готовыми взорваться и обжечь. Но тут откуда-то из-за угла раздался женский вопль, за ним — отборная, переполненная возмущением брань, и на двор грязно-красным вихрем вылетела Ржавь. Её глаза горели торжеством, а в клыках доживал свои последние мгновения растрёпанный индюк. За кавьялицей гналась, размахивая полотенцем, возмущённая баба.
— Ай, — тихо и как-то слишком спокойно сказал Бир. — Тыковка… Отвязалась, наверное.
«Ага. И намордник расстегнула».
Ржавь, метнувшись по двору и не найдя достойного убежища, полезла на дуб. Из-под мощных когтей полетели кусочки замшелой коры, из фыркающей пасти — индюшачий пух. Улёгшись на одной из нижних веток, до которой человеку и со скамьи не дотянуться, она выпустила околевшего уже индюка из пасти, перехватила передними лапами и с наслаждением облизнулась, готовясь вкусить плод своей незаконной охоты.
— Да я вашу паскуду сейчас!.. — Хозяйка добежала до дерева и, раскрасневшись, запыхавшись, умудрялась не сбавлять громкости воплей, но дыхания на полную фразу уже не хватало. — Да она индюка мово!.. Да он же ещё молодняк совсем!.. Да она ж ещё все гряды мне!.. Да там же!.. Да она!..
«Что за досада, совсем юным индюк погиб, пожить толком не успел…»
Тшера утомлённо прикрыла глаза, сунула Биру несколько монет и шепнула:
— Разберись.
Тот посеменил к тётке, о чём-то примирительно ей заворковал, показал монеты, робко погладил её по плечу, вытащил из копны её кудрей, подвязанных над ушами платком, упавшее сверху индюшачье перо и на что-то всё-таки уговорил. Повёл её, кидавшую скорбные, но уже не злющие взгляды на пирующую Ржавь, прочь с трактирного двора, бережно поддерживая под круглый локоток.
Тшера опёрлась о резные перила. Ржавь, сочно чавкая, оторвала индюку голову.
«Да, подруга, благорасположенности местных ты мне не прибавила».
Страшно хотелось курить, но трубка лежала в седельной сумке, которая, вместе с нерассёдланной Ржавью, сейчас висела высоко над землёй — и со скамьи не дотянуться. За спиной всё так же молчаливо стоял Верд.
«И чего пришёл?»
— Если ты меня подбодрить вышел, то оставь. Кто такие сейчас Чёрные Вассалы, тебе наверняка известно, — сказала, не оборачиваясь. — И я была там, когда Астервейг снял голову Найрима-иссан, — добавила едва слышно.
Верд не ответил, но и не ушёл, и Тшера поймала себя на мысли, что ей почему-то очень важно, что он о ней думает.
— Поэтому ты теперь не с ними? — тихо спросил он. — Потому что была там?
Она резко глянула на него через плечо.
— Предположим, ты арачар, — спокойно продолжил Верд, — и тогда ты можешь путешествовать одна, хоть Вассалы так обычно не делают, особенно сейчас. Но возить с собой кухаря, при том что твоя плащ-мантия поизносилась, защитный жилет не раз чинен, да и сапоги видали лучшие времена… Не слышал, чтобы даже состоятельные Вассалы держали при себе слуг.
— Бир не слуга.
— Тем более. Вассалам запрещены отношения, даже дружеские, если они лежат вне Чёрного Братства.
— Татуировки и Йамараны при мне — главное доказательство того, кто я, тут и спорить не о чем.
— Йамараны при тебе — это значит, что ты не изгнанница. Ты дезертир, и догадаться об этом несложно, если смотреть на тебя внимательно.
«А ты,
