Отблески солнца на остром клинке - Анастасия Орлова
— Проклятий не существует, — сухо ответила Тшера.
За рощей их встретила грубо сколоченная виселица: две опоры, меж ними — перекладина. А на ней, молчаливо и пугающе неподвижно — повешенные: три девицы (старшей не больше семнадцати), мальчонка — совсем ещё дитя, мужчина и женщина постарше. И даже по изувеченным, кое-где уже расклёванным лицам заметно, что все они — родня: слишком друг на друга похожи.
Обоз встал. Выглянув из его хвоста, грязно выругался Кхаб. Невнятно запричитал Биарий, охнул Сат. В перелеске за их спинами просвистела какая-то птица. И наступила тишина.
— Сдаётся мне, неласковые люди живут в этой деревушке, — вполголоса сказала Тшера подъехавшему Тарагату. — Может, стороной проедем?
Купец в хмурой задумчивости огладил ухоженную бороду.
— Я бывал здесь много раз, заезжал и на нынешнем пути, назад тому несколько седмиц, и люди там, сколь мне довелось узнать, как везде.
— Но целыми семьями, вплоть до детей, вешают за воротами не везде, — возразила Тшера. — А уж птицам на расклевание оставляют — и подавно. Эти тут не один день висят. Ты нанял меня охранником, кир Тарагат, и если слово твоего охранника хоть что-то значит, послушай: не надо сюда заезжать, обед не стоит риска. Биарий ещё лучше сварит.
— Если слово моего охранника мне потребуется, я его обязательно спрошу, — тихо и очень любезно ответил Тарагат, не сводя взгляда с повешенных. — Едем в деревню, — приказал уже громче, и добавил себе под нос, глянув на стягивающиеся на горизонте тучи: — вот и дождь собирается, хоть переждём. Заодно и припасы пополним.
— Это их, часом, не за локти на столе покарали? — горячим шёпотом спросил перепуганный Бир, нагнав Тшеру у самых деревенских ворот.
— Если за локти — то ещё полбеды. Хотя бы известно, как самим на той перекладине птичьим кормом не повиснуть. Но что-то мне подсказывает: дело в другом, — невесело ответила Тшера.
В деревне Тарагата знали и пожилой, но ещё не старый бородатый трактирщик, и подавальщицы, и многие из сельчан, что сейчас здесь обедали. Встретили купца приветливо, усадили за лучший стол; спутникам его улыбались, но на Тшеру косились с подозрением. Когда подали обед, сам хозяин присел с торца стола — порасспросить о новостях, разузнать, где какие слухи ходят. Тарагат на вопросы отвечал, но сдержанно, до сплетен не опускаясь. Рассказал и про «веросерка», рыскающего в окрестностях Солбера.
— А у вас звери не безобразничают? — спросил вкрадчиво, щуря подведённые чёрным глаза, словно пригревшийся на солнышке кот.
— До нашенских-то мест от Солбера пешком неблизко, что ихним веросеркам тута делать, — отозвался хозяин, пожав плечами. — А чегось спрашиваешь? Иль неспокойно в округе?
— Неспокойно, — певуче протянул Тарагат, поглаживая бороду. — Под самыми вашими воротами неспокойно — трупы, птицами расклёванные, висят. Вот, думаю, может, хворь какая всю семью забрала, а тела их как приманка, чтобы зверя поймать, используются…
— А, ну… Кхм… — Хозяин нахохлился, упёр кулаки в широко разведённые колени. — Ведьма у нас позавелась, вообрази! Вот как ты в тогдашний раз к нам наезжал, дня в два иль три с её колдунством разошёлся. Сохранил тебя Первовечный, хороший ты, видать, человек, кир Тарагат.
— Так у ворот — ведьминых рук дело?
— У ворот — сама она висит. И всё ейное семейство. — Хозяин шумно вздохнул. — Тут ведь как выходит: раз кровь колдунством спорчена, так ить весь род им клят. Ежели под корешок всех разом не выведешь, так и будут пакостить. Вот мы на народном судилище и порешили: и ведьму, и мамку ейную, и батю, и сестриц с братом — всех — того! — Хозяин жестом изобразил затягивающуюся на шее удавку. — Ну, шоб ещё какого худа не приключилось.
«Да вы любому худу фору дадите со своим народным судилищем».
— Это они сегодня — дети, а завтра — ведьмовы выблевки, — добавил, словно оправдываясь.
Тшера, притиснутая на тесной лавке плечом к Биру, сквозь плащ-мантию почувствовала, как напряглись его мускулы — то ли с испуга, то ли от негодования. Сидевший напротив Верд побледнел и так сжал челюсти, что желваки взбугрились; Кхаб выглядел так, будто хотел услышанное отхаркнуть и сплюнуть; и только Дешрайят с Тарагатом в лице не изменились.
— Как же вы ведьму распознали? — спросил купец, и ровность его тихого голоса скорей пугала, чем успокаивала. — Или слову чьему поверили?
— Да нешто словами бы удовольствовались — а то ведь она двоих порешила, да как! Жениха своего и подружку. Застигла на любодействе в леске у озера. У девки-то будто косу с заду на перёд дёрнули так, что кожа с головы и лица ажно до горла единым лоскутом сошла. А парню через нос, рот, уши и даже глаза — плети девичьего винограда проросли и, видать, где-то в башке его и переплелись. Когда нашли его, рубить их пришлось — так крепко держали. А изнутри вытащить и не смогли — насмерть засели. Насмерть, хе! — усмехнулся хозяин, заприметив в собственных словах забаву, и для Тшеры это стало последней каплей, как охлест кнута по нежной кавьяльей шкуре.
— Да вы тут рехнулись все, — сказала она, оттолкнув от себя миску с недоеденным тушёным мясом и овощами, моментально потерявшими вкус. — Вы совсем дальше своего забора ни о чём не знаете? Про солберского веросерка вам, допустим, только что рассказали. А Тисары, Большая Ульча, Малая Ульча не так от вас далеко, чтобы слухам не долететь — и там подобные смерти случались. В Кестреле и рядом с Талунью — тоже, и последнюю я своими глазами видела: сосна корнями задавила крепкого воина — переломала и изуродовала, что не узнать. Тоже «ведьма» ваша виновата, скажете? — Она впилась яростным взглядом в хозяина, но тот так опешил, что с ответом не нашёлся.
В харчевне повисла тишина: все разговоры стихли, все головы повернулись к ним, а глаза уставились на Чёрного Вассала, жахнувшего ладонью по столу так, что глиняные кружки подскочили.
— Вы невинных убили, дела не разбирая, сучьи дети! — уже тише, но всё ещё зло добавила Тшера. — Надеюсь, каждому за то отольётся.
Она хотела выйти из-за стола, но хозяин встал первый, да так, что сбил, поднимаясь, стоявшую на краю миску и будто не заметил. Его глаза потемнели и словно пошли красными трещинами — налившимися кровью прожилками.
— Ты думай, вероломная тварь, на кого свой чёрный язык вытягиваешь и голос возвышаешь, — прошипел он. — Как будто сама в
