Владимир Махов - Смертник
Сталкер сидел не шевелясь, глядя прямо перед собой. Длинные худые пальцы лежали на коленях. Сбитые каблуки грязных ботинок зарылись в землю.
– Привет. – Девушка решилась и подошла к сталкеру, но садиться, впрочем, не торопилась. – Ты кто?
– Человек. Сталкер. Я Берецкий.
– Как? – Ника села рядом. – Сам Берецкий? Вечный сталкер?
– Так получилось.
– Я все видел. – Ника говорила о себе в мужском роде. – Но как же такое возможно? Это же была аномалия, изнанка, а ты возник…
– Ладно. – Он хотел махнуть рукой, но она его не слушалась. – Изнанки, карусели, мельницы, всякие штучки, слепые пятна!.. Сколько их было!
– Берецкий, надо же… – Ника глупо улыбалась. – Я не знал, что ты есть на самом деле, думал, ты легенда что ли…
Берецкий молчал. Ника тоже. Она не знала, о чем с ним можно говорить.
– Ты даже не ври себе, что пришла сюда затем, чтобы приятеля выручить из беды, – едва слышно сказал он. – Не надо. Я брехни не люблю. Мне все врали. Всегда. Даже Зона обманула.
У Ники перехватило дыхание оттого, что легендарный сталкер так запросто ее раскусил.
– А зачем же я сюда пошла? – сдавленным голосом спросила она. – Ты знаешь?
– Я знаю. И ты не ври. Ненавижу брехню.
– Тогда зачем, скажи?
Сталкер повернулся, посмотрел на нее левым глазом, потом глянул куда-то в сторону. На его шее резко обозначилась жила.
– В Зону изгои ходят. Те, кто места в мире не нашел.
– И ты? – Ника почему-то обиделась. – Для тебя тоже места в мире не нашлось?
– Тоже. Я в Зону за чудом шел. Не хватало в нашем мире чего-то особенного. Мне, знаешь, лет десять было. Один мой друг похвастался, что полтергейст видел. В доме вещи перемещались, рубашка по комнате летала. Врал, наверное. Все брешут. А я поверил и в Зону пошел, думал, доберусь до шара желаний и такое загадаю!..
Он надолго замолчал и Ника не выдержала:
– Так что, загадал?
– Загадал.
– Исполнилось желание?
– Исполнилось.
– А что загадал, сказать можешь?
– Могу. Вечную жизнь себе загадал.
Ника неопределенно хмыкнула:
– Не знаю. Так что здесь плохого?
– Сама видишь. – Он посмотрел в сторону изнанки. – Я же не знал, что к вечной жизни еще и такая же смерть прилагается. Видишь – живу и умираю.
– Да уж. – Ее передернуло от воспоминаний. – Врагу не пожелаешь!
– Точно.
Они помолчали.
– Ты, наверное, Зону, как никто другой, знаешь, – негромко сказала она. – Что вообще о ней думаешь? Какова она, эта Зона?
Девушка не надеялась на ответ, но Берецкий сказал:
– Прививка.
– В каком смысле? – опешила она.
– В прямом. Тебе в детстве БЦЖ делали?
– Это от чего?
– От туберкулеза. Да делали, знаю. Рукав задери. На левом плече наверняка шрам остался. У меня, например, есть.
Вечный сталкер закатал рукав костюма. На его плече белела горошина шрама, стянутого узлом.
– Ну и что? – Она пожала плечами. – При чем здесь Зона?
– Это тоже прививка. От страшной и неизлечимой болезни. Для выработки иммунитета в дальнейшем. Как младенцу. А знаешь ли ты, что крайне редко, но такое бывает?.. Делают ребенку прививку, но у него никакой иммунитет не вырабатывается, а наоборот. Он заболевает. Туберкулезом.
– Что-то не верится.
– Бывает. Так и наша Земля. Еще неизвестно, как она себя поведет – иммунитет на Зону выработает или, наоборот, заболеет. Страшно и неизлечимо. Вот и я вижу, что Зона растет.
– Интересная теория. Так кто, по-твоему, сделал эту прививку? Инопланетяне?
Берецкий опять повернулся и долго смотрел ей в глаза.
– В нашем полку прибыло, – невпопад сказал он и тяжело поднялся. – Пора мне.
– Подожди. – Она попыталась задержать его, перегородив путь. – Что ты сказал? Я не поняла!..
Берецкий обошел ее и направился вверх по тропе.
Ника долго смотрела ему вслед. Вечный сталкер шел прямо к комариной плеши, и девушка до последнего думала, что он свернет.
– Берецкий! Осторожно! – крикнула она за секунду до того, как он ступил в аномалию.
Но тот не обратил внимания на ее крик. Раздался хлопок, и его не стало.
Ника отвернулась, поправила мешок и пошла дальше. У нее не было желания наблюдать за грядущим возрождением сталкера, как и за его смертью.
Собака, огромная, страшная, в холке практически доходившая Нике до пояса, некоторое время жалась к ее ногам, потом успокоилась и побежала рядом.
Когда впереди открылись развалины деревни, означающие конец пути, Ника остановилась. Силы покинули ее. Уже пятеро суток, в которых по насыщенности событиями поместилась бы не одна жизнь, девушка старалась не думать о Красавчике: как он, жив ли? Вскоре ей предстояло убедиться, не напрасно ли был проделан весь этот путь.
Асфальтовое шоссе кончилось, перечеркнутое полоской выжженной земли. Где-то вдали гнездом аиста на фоне светлого неба выделялась водонапорная башня. У обочины, в жесткой траве, словно в подтверждение того, что девушка не сбилась с курса, валялся указатель. Ника приблизилась к нему и не поленилась счистить носком ботинка ком земли, приставший к первой букве. Название «оровая» ей не нравилось.
Девушка осторожно подходила к Боровой, ожидая любых неприятностей от деревни, державшей Красавчика в заточении. Подтверждая ее невеселые мысли, собака повела себя странно. Она втянула воздух, рыкнула и села, не сводя с Ники слепых глаз.
– И правильно. – Девушка остановилась в двух шагах от собаки. – Прощай, собака. Там нет ничего хорошего. Я знаю. Но идти надо.
Слепая собака задрала морду в небо и завыла.
Ника обошла покосившиеся ворота и сквозь дыру в заборе попала в деревню. Звуки приглушились. Под ногами шуршала галька, но слух не сразу улавливал этот шум. Как будто она после купания забыла вытряхнуть воду из ушей. Да и ощущение накатило то же – мерзкое.
Если здесь когда-то и были улочки, дома, приусадебные участки, по-хозяйски обнесенные заборами, даже школа, магазин, быть может, дом культуры, то все перемешалось, потеряло форму и лишилось предназначения. Изуродованный, разбитый поселок городского типа. Даже смерч не смог бы произвести большего разорения. Из крыш, обрушенных под разными углами, торчали жерла труб. Обожженные бревна танковыми стволами просунулись в оконные проемы.
Ника осторожно перешагивала через ямы, будто вчера разъезженные тяжелой техникой, а сегодня застывшие, словно скованные первым морозцем. След ботинка четко впечатывался в окаменевшую грязь.
Развалины раздвинулись, высвободили некое подобие площади. Ника вышла туда, держа автомат наперевес. Ей почудился тихий шепот слева. Она обернулась и в последний момент едва удержала палец на спусковом крючке. В окошке никого не было.
Девушка двинулась дальше, держась стены дома, которая ее и подвела.
Вдруг у самого уха Ники раздался человеческий голос, такой же хриплый, как на старой заезженной пластинке:
– Я возвращаю ваш портрет.
Ника вздрогнула и отскочила, а стены уцелевших домов взорвались самыми разными репликами:
– Мы пройдем, Кабан, прорвемся!
– Сука! Левее надо было.
– Врагу не сдается наш гордый…
– И не куда-нибудь, а в глаз.
– Вот так вляпался.
– Только не это, блин!
– Четыре тру-у-па возле та-анка!
– Врешь, не возьмешь!
– Прощай, собака.
Ника, совершенно оглушенная, стояла посреди площади. Автомат дрожал в ее руках. Вокруг орали, хрипели, ругались матом разные голоса. Они звенели, кружились, затягивали. Последний возглас, в котором Ника узнала себя, окончательно лишил ее мужества.
– Ну! – Она всхлипнула. – Чего ты ждешь, падаль?
Девушка озиралась по сторонам, не зная, чего ждать от этой аномалии. Может, ей следовало бежать без оглядки или, наоборот, затаиться и переждать. Внутри все сжалось от страха. Сердце билось так сильно, что заболела грудная клетка.
– Забавно, – заговорила вдруг темнота, запрятанная в углу, погребенном под крышей. – Последним, кого я увижу, будет хозяин.
– Эй, – тихо сказала она в темноту. – Выходи, хозяин. Поговорим как мужик с мужиком.
– Еще пара минут, и разговаривать мы не сможем, – голосом Грека пообещало треснувшее оконное стекло. – Это конец, Очкарик.
– Хрен тебе, а не конец. – Ника повернулась на голос. – Выходи, сука.
– Бесполезно. Это конец, Очкарик, – проскрипела дверь, сорванная с петель.
– Я знаю, тебя можно убить, тварь.
– Надо подойти сзади, очень тихо, причем к настоящему, а не к миражу, и выстрелить в затылок, – посоветовало обгоревшее бревно, торчавшее из окна.
– Найдем мы твой затылок, не переживай.
Страх, долгое время сжимавший внутренности в тугой узел, вдруг кончился. За гранью немыслимого ужаса обнаружилась пустота.
– Ты видишь не своими глазами.
– Да знаю я, чем вижу! Катись сюда, тварь! Тащи свою уродливую башку.
– Не трать патроны, Очкарик. Нам его не убить.
– Еще посмотрим, сука.
– Прощай, собака.
Неизвестно, кому предназначалось последнее обращение, но именно слепую собаку Ника и увидела. Зверюга шла прямо на нее, оскалив клыки, то и дело припадая к земле. Ее собака. Из пасти капала слюна. Пленки, закрывавшие глаза, побелели, и Нике показалось, что за ними угадываются черные зрачки. Псина шла на нее. Не оставалось никаких сомнений в том, что она готова была нападать, рвать зубами человеческую плоть, вгрызаться в нее.
