Эпоха мертвых - Михаил Ежов
Была метель: холодный ветер дул в лицо, поднимая в воздух и нося над мостовой тучи снега. Тускло горели фонари ратуши, но они были далеко и походили на затерявшихся в тумане светляков. Ольгерд поплотнее запахнулся, поднял меховой воротник и побрёл по улице, не глядя по сторонам, но прислушиваясь к каждому шороху. Тот, кого он искал, должен был встретиться с ним, но кто знает, какой будет эта встреча.
Миновав пару переулков, Ольгерд свернул на аллею, по обе стороны которой торчали чёрные голые деревья, чьи раскидистые ветки, укрытые снегом и провисшие под его тяжестью, чертили на земле только им самим ведомые знаки. Время от времени попадались редкие прохожие, спешившие по своим делам. Ольгерд не пропускал ни одной фигуры, провожая глазами даже детей, но человек, необходимый герцогу, не появлялся. Возможно, он решил проигнорировать весть старого знакомого, а может, не считал себя настолько обязанным Железному Герцогу, чтобы прерывать ради него игру? Занятый подобного рода мыслями Ольгерд остановился и в ту же секунду ощутил позади чьё-то присутствие. Чтобы развернуться, одновременно кладя руку на эфес меча, понадобилось не более мгновения, и вот уже Ольгерд встретился глазами с худощавым, но, очевидно, довольно сильным, человеком лет тридцати, одетым в тёмно-синий костюм, из-под которого виднелся ворот тонкой кольчуги. Плечи незнакомца укрывал длинный плащ, отороченный мехом рысогоргоны, а на поясе висел в простых железных ножнах полуторный меч с эфесом, выполненным в форме усевшегося на шар паука.
Тёмные глаза смотрели прямо и внимательно, бледная кожа туго обтягивала скуластое лицо с тонкими, благородными чертами — красиво очерченный рот, нос с лёгкой горбинкой. Коротко подстриженные волосы на висках, несмотря на молодость их обладателя, были тронуты сединой.
— Это ваше, — проговорил человек негромко, протягивая Ольгерду жетон, матово сверкнувший в обтянутой чёрной перчаткой руке.
— Герцог Эл просил вас оставить это у себя до тех пор… пока вы с ним не встретитесь, — ответил воин, не сводя взгляда со второй руки незнакомца: вдруг в ней оружие?
— Как его светлости будет угодно, — ответил человек, пряча жетон за пояс. — Что ещё он просил передать?
— Герцог желал бы, чтобы вы следовали за мной. Мне поручено проводить вас в дом его светлости, — Ольгерд не знал толком, как следует обращаться с этим господином (а в том, что перед ним не простой наёмник, сомневаться не приходилось — слишком спокойно и уверенно тот держал себя).
— И я охотно исполню его просьбу, — мужчина слегка улыбнулся. — Простите, что не представляюсь вам, но мне пока не известно, входит ли это в планы герцога.
— Меня зовут Ольгерд Эрнадил, — проговорил Ольгерд, спохватившись. — Прошу извинить мою невежливость, — добавил он на всякий случай.
— Не стоит, мы оба оказались в… необычной ситуации. А теперь, если нас ничего не задерживает, давайте отправимся в дом герцога. Он не любит ждать и никогда не приглашает по пустякам.
— Так и есть, — согласился Ольгерд.
Он заставил себя повернуться спиной к незнакомцу и направился к главной площади. Мужчина двинулся следом, отставая самое большее на шаг — он предпочитал держаться немного позади. Вероятно, из привычной осторожности.
Глава 60
Десятки вампиров, закутавшись в тяжёлые плотные плащи, бежали через Кадрады на юго-запад. Солнце палило их, обжигая на секунду обнажавшиеся части тел. Носферату двигались подобно чёрным точкам: по отдельности, различными путями. Никто их не преследовал. Они стремились в Кар-Мардун, чтобы встать в ряды новой армии и исполнить любой приказ своего Создателя, Молоха.
Но был один, кого не коснулась эта война. Он не находился в Бальгоне во время его штурма, не принадлежал он и к клану Валерио, ожидавшему исхода осады в хорошо спрятанных от людских глаз укрытиях. Его звали Мейстер арра Грингфельд.
Смуглый юноша стоял перед зеркалом, робко трогая кончиками пальцев своё отражение, до сих пор не смея поверить, что это — ОН. Потом он склонил голову набок и счастливо засмеялся. При том, что Мейстер сохранил все остальные свойства вампира, его новое тело могло отражаться — вероятно, потому что во время перемещения духа было живым.
— Я красив, красив, красив! — шептал он, заливаясь счастливым хохотом.
Юноша повалился на пол и распластался, скаля белые ровные зубы в улыбке.
Затем поднялся, одёрнул светло-жёлтую куртку, провёл ладонью по бордовой шёлковой рубахе и подмигнул испуганно уставившейся на него темноволосой девушке, сидевшей в разобранной постели.
— Не бойся, просто… Впрочем, тебе не понять. Вот, держи! — он бросил ей звякнувший кошель. — Приходи завтра снова, ты мне понравилась.
— Мне уйти?
— Да. Подожди! Скажи: я красив? Говори правду!
— Конечно, господин, вы очень хороши. Редко встретишь кого-нибудь столь же симпатичного, — девушка, отбросив одеяло, начала одеваться, время от времени с опаской поглядывая на Мейстера.
— Ладно, — он сел за стол и обмакнул перо в чернильницу. — Сойдёт. Пошевеливайся, ты меня отвлекаешь! — добавил он с раздражением.
Перед ним лежал наполовину исписанный лист, и Мейстер, аккуратно разгладив его, принялся водить пером:
'Что такое красота? Разве не сами люди придумали её, разделив изначально целостный мир пополам? Уродство как антоним прекрасного появилось только благодаря человеку. Это он внёс его в мир так же, как ввёл в свою душу понятия зла и добра, хотя очевидно, что на самом деле не существует ни того, ни другого — всё зависит от того, с какой стороны смотреть. Для человека носферату зло, а их уничтожение — добро. Для вампира же собственная смерть расценивается, разумеется, как зло, так же, как и пытающийся расправиться с ним человек.
Я заметил, что многих художников, живших в разное время, тянуло к так называемым патологиям. Вспомним хотя бы Босха, Гольдаса или Кубина. Кто осмелится сомневаться в том, что их картины — искусство? И, тем не менее, они воспевали уродство. Каждый в своё время, но с одинаковой страстью. Это свидетельствует о том, что человек с каждой эпохой всё более возвращался к теме смерти и страха перед собственной гибелью, ибо ему трудно представить себе нечто более ужасное, чем небытие. В этом видится непреодолимое желание человечества оправдать смерть, перекрасить её в другой цвет, чтобы доказать самому себе, что она не так страшна'.
Мейстер отложил перо, перечитал написанное, удовлетворённо кивнул и посыпал бумагу мелким белым песком, чтобы лишняя часть чернил впиталась.
За окном, на чёрном небе, висел месяц, снег
