Душа Бога. Том 2 - Ник Перумов
— Но-но, милочка! Ты всерьёз хочешь прокатиться на вот этом коньке? Я там и угольков могу подбросить, для пущей весёлости. А? Хочешь?
Сильвия скрипнула зубами. Она не выдержит пытки. Сойдёт с ума или что похуже — у неё сейчас нет сил даже покончить с собой.
Что ей оставалось делать? Только лежать да, как получается, загонять внутрь злые слёзы.
«Следуй за белым зверем», — сказала мать.
Тану Хагену ложились под ноги неверные, лживые тропы Железного Леса. Ученик Хедина ощущал, что идёт по следу смерти, и в то же самое время смерть сама торопится за ним по пятам. Не как у скальдов, нет — смерть, сущность, воплощение, существо.
Вот раздвинулись деревья, вот открылось свободное пространство, да не простое: над туманным лугом поднимается к небесам призрачное древо, двойник того, что он, Хаген, видел во владениях великого Демогоргона — Древо, иначе именуемое Иггдрасилем, Мировым Ясенем.
Местность перед Хагеном понижалась, и там, среди туманного моря, он чётко видел протянувшиеся далеко в стороны три главных корня, вздутые, словно вены на руках молотобойца.
На одном из них застыла груда словно бы каменных костей, будто тут испустило дух какое-то исполинское чудище, громадный змей.
Мировое Древо и три его корня, питаемые тремя источниками: Урдом, что в Обетованном, Кипящим Котлом, что в Нижних мирах, и Источником Мудрости, где стражем стоял великан Мимир до того мига, пока не решил, что долг его исполнен.
Конечно, Хаген помнил саги. Про корни зачарованного ясеня, про чёрного дракона Нидхёгга, что подгрызает его снизу… Старый Хрофт — отец — любил эти рассказы. Не забывал добавить, что, дескать, на самом деле всё совсем не так, но…
Но оказалось всё равно близко. Символы в последний день сущего ожили, обрели силу.
Хаген поднял Голубой Меч, начал спускаться с откоса. Сапоги быстро погрузились в плотную серую мглу, земли не стало видно, но тан шагал смело. Здесь была битва, он знал.
…Змей, или дракон, или змеедракон — всё вместе — казалось, шлёпнулся вниз с огромной высоты, или же кто-то сбросил его сюда. Кости разбиты, растрескались, плоть обернулась камнем и тоже покрылась трещинами.
— Сильный воин тебя поверг, — сказал Хаген безмолвному чудищу.
Глаза змея оказались выбиты меткими ударами чего-то острого, но очень небольшого. Словно это был нож, а не меч. Да, точно, нож — вот он, торчит из пронзённой глазницы.
Такие ножи Хаген знал. Северный нож, puukko — без крестовины, с гладкой рукоятью и наплывом — упором для ладони.
Тан потянулся, бережно взял оружие. Непрост он, ох, как непрост, если им свалили этакое страшилище…
Хаген обошёл громадное Древо. Из трёх корней цел был только один, ещё один — перегрызен, и в третьем остались вонзёнными окаменевшие зубы. Тан попробовал вытащить один, поддевая мечом — безуспешно. Задумался, вложил клинок в ножны, пустил в ход puukko — небольшой, словно под детскую или женскую ладонь — и окаменевший клык змея, длиной в целую руку, а толщиной у основания в бедро, с лёгкостью выскочил из лунки.
Корень казался даже не корнем, а словно частью тела какого-то исполина — в глубине угадывались словно бы жилы, а на самом дне — что-то вроде кости.
Хаген положил обе руки на тёплую кору. Нет, не просто тёплую — скорее это ощущалось как жар у больного, когда загрязнилась и была заражена рана.
В сагах вещие норны поливали корни священного древа водой из чистейшего и светлого Урда; у тана Хагена не было ничего, кроме…
«Кроме того, что я — сын владыки Асгарда и чародейки народа йотунов».
Странно было произносить о себе такое. Он, Хаген, сын бедной нищенки, не мыслившей дня без хмельного, никогда не знавший отца — Учитель Хедин всегда был «дедом» — и на самой уже грани бытия узнал, что наследует разом и славе Асгарда, и бесстрашию йотунов.
Старый Динтра не зря слыл одним из самых искусных врачевателей Долины; маска, приросшая намертво, умение, пригодившееся множество раз. И сейчас он решительно протянул обе руки над зияющей в корне раной.
Привычно дрогнули, затанцевали пальцы, улавливая требующие закрытия внутренние разрывы, ощущая, где и что надлежит срастить, а что, наоборот, рассечь. Сила столь же послушно потекла, повинуясь Хагену, и он невольно поразился — так легко заклятия исцеления ему не давались никогда и нигде.
Корень шевельнулся, словно исполинский змей, но совсем не злобный, не как тот, что ранил его. С негромким шелестом отверстие закрывалось, корень вновь становился целым.
Хаген не думал, какое это имеет значение. Он просто лечил, обеззараживал рану, затягивал её, что проделывал множество раз в облике немолодого одутловатого Динтры.
Конечно, врачевать корни Мирового Древа ему доселе не приходилось. Но, в конце концов, даже в последний день мира можно успеть сделать что-то впервые.
И, когда рана закрылась окончательно, ему показалось, что великое Древо вздохнуло с облегчением. А может, это были просто шутки тумана. Или ветра.
Зато теперь перед ним появилась тропа, словно могучее дерево само указало ему путь.
…Железный Лес кончался. Хаген знал это так же твёрдо, как своё собственное имя. Стволы деревьев сделались тоньше, сами деревья — ниже. Поднялся робкий подлесок; перекликнулись беззаботные пичуги над головой.
Хединсейский тан теперь чётко ощущал чужой след. Впереди шли двое, и там, откуда они явились, только что всласть погуляла смерть. Был с ними и кто-то третий, но кто — Хаген сперва не понял, он лишь ускорял шаги.
А потом лес сменился безжизненной каменистой пустыней; за ней на горизонте поднимались мрачные серые горы, их вершины, не белые, как положено бы, сверкали иссиня-чёрными остриями, словно выкованными из знаменитого тёмного железа гномов.
След уходил дальше, прямиком в пустыню.
Хаген, тан Хединсея, торопился. Время истаивало, уходило, словно кровь в песок, и, если рану не закрыть, скоро всё сущее истечёт этой незримой кровью. Увы, все умения Динтры бы тут не пригодились. Оставалось надеяться, что залеченный корень священного ясеня (или же его отражения) даст им продержаться ещё хоть сколько-нибудь.
Тан вспрыгнул на подвернувшийся валун, вгляделся: так и есть, вдали смутно белело крошечное, едва заметное пятнышко. «Белый зверь», о котором успела предупредить мать.
Оставалось лишь следовать за ним.
Сколько прошло времени, Сильвия не знала. Мессир Архимаг приходил, уходил, возвращался, раздражённо морща лоб:
— Остолопы. Какие всё-таки остолопы!.. Ну дети, милочка, сущие несмышлёныши. Честное слово, оставил бы тебя с ними управляться, не окажись ты такой дурой в других делах.
