Кредо инквизитора II - Алексей Михайлович Рутенбург
Мы можем быть стократ опаснее и кровожаднее любого хищника. Можем этим внутренним огнём, выпуская его наружу, разрушить, утопить этот мир, всё и всех в крови и в слезах. Но ведь благодаря этому же огню можем создавать произведения искусства, создавать любовь и поддерживать чью-то жизнь. Во всём, в каждом нашем деянии есть частица этого яркого, обжигающего, острого и опасного огня.
Разрушения, хаос. Какой огонь горит во время зверских кровопролитий? Это огонь нетерпимости, огонь злобы, жажды, ненависти; такой огонь горит в глазах патриотически свихнувшихся марширующих солдат, бойцов, идущих захватывать чужую родину. Их так повернули, им промыли мозги, в их венах течёт речь старого маразматика, рвущего глотку с трибуны: во благо своей нации они якобы несут спасение…
Огонь фанатичных приверженцев своей веры, с детства впитавших, что только им принадлежит эта земля, что именно они – оружие своего бога. Для них огонь агрессии и ненависти красиво спрятан за великим смыслом. Из-за них кровь будет литься всегда. Даже если официально война не объявлена и все согласны мирно сосуществовать. Они живут войной, живут слезами и кровью своих врагов. И тут вопрос из вышесказанного: откуда они знают, кто враг? Им сказали «свыше». Мне кажется, это «свыше» не есть проявление внеземных сил…
Но ведь есть и огонь во имя спасения, так скажем, ответная реакция. «Si vis pacem, para bellum», иначе говоря «Хочешь мира – готовься к войне». Этому высказыванию, этой фразе уже больше двух тысяч лет. Вспомним автора – римский историк Корнелий Непот. Так вот, я к тому, что в глазах защитников, что не щадя себя спасают других людей, в их глазах тоже есть огонь, он горит за родину, за спасение любимых людей, за детей, за предков, за всё, что стоит сохранить для потомков. Этим бойцам никто не говорит, что надо делать. Они стоят на последнем рубеже между продолжением жизни и хаосом, за которым только забвение и пыль…
А если рассматривать ситуацию не глобального масштаба, а когда в опасности жизнь одного человека. Я говорю о службах, находящихся каждую секунду в готовности: о спасателях, о врачах. Их невидимые подвиги, о которых мало слагают легенд и не так много пишут песен. Нам в глаза больше бросаются неудачи, мы чаще цепляемся за их провалы. Такие уж мы – люди, больше замечаем негатив.
И меня интересует, а что если бы всем были даны сверхсилы? Во что бы ты направил свой огонь, если бы смог достать его изнутри себя?
Кто убивал и развязывал войны, так бы и продолжал… Кто, слушая их, шёл разрушать – так бы и шёл… Кто защищал то, что дорого его сердцу, так бы и умирал, не сходя со своего рубежа… Всё было бы также, только в другом формате. Единственное отличие, что появились бы те, кто своим огнём сжигал бы себя сам.
Может, поэтому сила дана, но далеко не всем и важно, чтобы эти редкие счастливчики или проклятые неудачники нашли своё значение в этом мире и не сбивались со своего пути, иначе всё изменится…
***
Я как проклятый битый час рыскал по сырой земле этого мёртвого поля в поисках неизвестного. Под ногами хлюпала грязь и хрустели обломки камыша. Близился рассвет, организм в четыре-то утра должен спать, а не бодрствовать, как бабуин окаянный, возможно из-за этого моим коллегам становилось хуже. Хотя они-то как раз ничего не делали, сидели и ждали, когда всё меня достанет, и мы развернёмся ближе к дому, где они получат свой гонорар за прогулку на свежем воздухе. А мне уходить с пустыми руками нельзя, заказ взят! А, значит, надо выполнять, не хотелось бы лишний раз настраивать инквизиторов против себя, ведь клеймо отступника, которого нужно грохнуть, с меня никто не снимал. Ситуация с ними пока непонятная и не хочется её колебать. Меня, вроде, даже всё устраивает: не трогают, жить дают. Мне и скрываться от них не нужно. Инквизиторы, видя меня на улице, только здороваются со мной и всё. Никаких наездов, никаких попыток убить меня. Уже год живу как свободный гражданин, только без работы и немного не существую, но это мелочи.
Шурика тошнило, он стоял на четвереньках, сжимая сырую траву, будто искал помощи в ней. Водила, этот здоровый засранец, стоял над ним и злился, оскорбляя его плаксой, слизняком и удодом. Баху вело, его шея и голова плыли по воздуху, словно он змея. У него расплывалось всё в глазах. Но, несмотря на своё плохое самочувствие, у него хватало сил злиться. Его трясло от ярости без причин, он был весь красный и казалось, что вот-вот взорвётся. Ник стоял и курил, его тоже нервно потряхивало, скорее всего тоже неважно себя чувствует, его пару раз подташнивало, не так сильно, конечно, как Шурика, но всё же. У меня слегка ломило виски, боль была терпимой, и я на неё не обращал внимания. Я продолжал лихорадочно искать то, что мне нужно, понятия не имея, что это.
«Деньги… у него… у него… у него… всё… у него… день… день… деньги… у не… у… него… у… го… не… день… деньги… го», у Бахи помимо и так его плохого состояния добавились яркие галлюцинации. Он слышал, как десяток голосов попадали в его слуховые проходы.
– Деньги, Панк, – громко и отчётливо произнёс он.
– Что? – Я повернулся. Баха стоял в пяти метрах от меня, если принять меня за транспортир, то градусов на сто пятьдесят от нуля, то есть, грубо говоря, спереди-слева. Метрах в двух передо мной стоял Ник и, повернув голову набок, пальцем ковырял ушную раковину, словил контузию. Метрах в десяти в просвете между ними были блюющий Шурик и над ним возвышающийся цербер водитель. От слов Бахи запахло жаренным, поэтому я в несколько брошенных взглядов оценил ситуацию.
– Гони лаве! – Крикнул, стиснув зубы со злостью Баха, и левую руку положил на автомат.
– Ты за идиота меня держишь? Нет у меня денег! – Громко и доходчиво заявил я на повышенных тонах. У меня ведь и правда их не было, а ложиться здесь костями, не входило в мои планы.
«Денег… денег… у меня… держишь… у меня… деньги… держи… деньги…
