Часть их боли - Д. Дж. Штольц
* * *
Все в келье настраивало на размышления: и отсутствие других дел, и скупая обстановка, и постоянная тишина. Юлиан пролежал всю ночь и следующий день не шелохнувшись. Даже когда светильник потух, он продолжил уже из тьмы наблюдать за ногами проходящих мимо жителей храма (в качестве двери использовался завешивающий проем ковер). Наконец он попросил двух прислужников сопроводить его до подземного водного хранилища. Когда его вели по лабиринту песчаных коридоров, он пытался понять, как восприняли слухи о возможном союзе божества с прибывшим из ниоткуда незнакомцем.
«Удивительно, – думал он, наблюдая покорность в глазах прислужников. – Они должны понимать, что случится со всем храмом, если церемония рождения пройдет успешно. Они перестанут быть нужны Раум. И без них она сможет таиться здесь, в глубинах, не подвергаясь риску быть преданной, а ее будут окружать лишь покорнейшие любимые детища. Но они смирились… Безропотно, будто привыкшие овцы. Неужели после побега Иллы из храма вместе с ним исчезли все интриги? Хотя может статься, что смирение жрецов сменится страхом, а вместе с ним и решительной ненавистью, когда отдаленная смерть станет ближе, перейдя порог…»
Вериатель явилась к нему, когда он остался один. Юлиан тут же кинулся к ней в полутьме, нежно приобнял как мог, погладил по плечам. Ему не хватало ее – демоница стала для него единственной, кому он мог вверить себя, не боясь удара в спину. А еще он чувствовал, что близок к разгадке, однако она выскальзывала из его рук, как горная рыбина в реке.
Тогда он тихо спросил демоницу, пока она покачивалась в его объятьях, уложив головку с мокрыми черными волосами на его плечо:
– Вериатель… Знаю, я говорю тебе это постоянно, но у меня действительно нет выбора. Я жажду выяснить правду, хотя бы часть. Не хочу больше терпеть всю эту неопределенность, жить под затянутым тучами небом в ожидании шторма, не видеть солнца над головой. Пойми же меня, душа моя. Если все пройдет как должно, то я решу, куда двигаться дальше и есть ли у меня вообще путь. Может, я постигну тайны, что гложут меня… Выясню, что это за Праотцы? Обман ли? Или они существуют на самом деле?
Он и раньше с ней так говорил. Пытался объяснить, расспрашивал. Но после его отказа идти на Север она не отвечала ни движениями, ни взглядом, который говорил лучше всяких слов. Вдруг она кивнула.
– Как? Подожди! – спросил Юлиан, поглядев на нее сверху. – Выходит, все это время я искал ответ, а он был здесь, у меня в руках?
Опять кивок.
– Раум правду сказала, значит, насчет их следов в истории и того, что они появлялись в различные эпохи? Что у них есть свои планы на мою судьбу?!
Демоница никак не отреагировала, лишь опустила взор. Глаза ее укрылись за пышными ресницами, и она притихла, будто ничего не ведая.
– Вериателюшка… Вериатель, скажи мне, пожалуйста! Душа моя…
Однако она молчала и глядела вниз, грустная и отрешенная. Юлиан понимал, что ей должно быть известно много больше. Тогда почему она так упрямо продолжает хранить тайну? В конце концов демоница вышла из сплетенных вокруг нее объятий, взмахнула рукавом серой рубахи, с которого плеснула вода, и пропала в озерце, куда собирались подземные родники со всех пещерных окрестностей.
Юлиан остался в одиночестве.
Вздохнув, он присел на скрипящую скамейку, что стояла у стены пещеры. Здесь отдыхали водоносы перед разносом ведер по кельям. В хранилище воздух был насыщенный, мерзлый, поэтому из-за намокшей после демоницы одежды по всему телу приятно разлился холод. Он сидел на лавочке и вспоминал былое, как вдруг перед ним ярко заиграл красками тот день, когда Вериатель потянула его на Север. Ему тогда ничего не оставалось, как отшутиться про побег в Фесзотовские северные горы, что он пошел бы с ней туда, став отшельником. Но, правда, думал Юлиан, в юности он часто поддавался опьяняющим мечтам, будто сможет так же ловко нырять за своей подругой в воду, плыть за ней в бурном потоке, обнимая, целуя, пропуская мокрые пряди между пальцев. Это было тогда самой великой мечтой, пока с годами он не осознал, что ему не суждено следовать за ней всюду. Что он просто человек… А теперь… Он коснулся горла, жаждущего крови, потом скользнул ко рту и нащупал под пальцами острые удлиненные клыки. К ним он уже давно привык, научившись хранить на губах сдержанную улыбку. Увы, несмотря на крепость тела, он не может отправиться с Вериатель куда захочется – он вынужден жить среди людей. Выбор невелик, однако Юг подарил ему возможность жить спокойно, не чувствуя большой разницы между человеческим бытием и демоническим. Чтобы жить подобным образом на Севере, нужно обладать титулом и землями, как старейшины вроде Филиппа фон де Тастемара.
А если его найдут: и на Севере, и на Юге, – то не лучше ли обрести ответы на свои вопросы там, где он проживет хотя бы сносно?
В любом случае, если он соберется вернуться в Земли олеандра, то для начала ему нужно узнать больше о Ноэле, потому что из россказней паломников он понял, что там случилось что-то неладное. Но что именно? Что вообще могло произойти страшного там, где тысячелетиями правит умелая рука графини Лилле Адан?
Ощутив, как яростная решительность снова захлестывает его, он резко поднялся со скамьи. У него не было выбора – он сам себе его не оставил. Есть только один путь из этих известково-песчаных глубин. Подойдя к двум ждущим снаружи пещеры прислужникам, которые грели руки в рукавах, он твердо заявил:
– Передайте мохадан, что я согласен! И готов!
* * *
Во всех этих неторопливых приготовлениях ему отчего-то вспомнился суд в Йефасе. Его тогда тоже окружили вниманием, но сейчас он сам явился, чтобы получить желаемое. Он принес клятву верности мохадан, вступив в культ. Ему коротко обрезали длинные черные волосы, и он задумчиво глядел на падающие к его ногам пряди, которые сворачивались серпом. После этого его обмыли. Только, в отличие от Йефасы, он чувствовал в действиях жрецов невольное уважение и робость.
Вскоре Раум начала собираться с силами, чтобы явить из своего безобразно раздутого чрева дитя. Не обычных сотрапезников, которые рождались, чтобы тут же обрести дом внутри людей и расселиться по Югу, а дитя истинное – такое же, как она сама. Это призвано было стать ее наследием, которое придет ей на смену, пожрав ее саму и забрав память.
Юлиан тогда днями сидел возле нее, пребывая в каком-то странном состоянии опустошения и угасшей злости. На
