Михаил Белозёров - Атомный век
И Берзалов понял: чего в этом мире только ни бывает — даже та самая метафизика, о которой подполковник Степанов отзывался с величайшим презрением, имеет вещественное проявление — на тебе, вот она — в самом что ни нас есть физическом выражении, на небесной тверди во всей своей красе. Как от такой очаровательной иллюзии отречься?
— Что вы думаете? Что это такое? — быстро спросил он, пытаясь избавиться от страха, который схватил его, как волк в чаще.
— Думаю, что мы вошли в неизведанную область. А ещё я думаю, что нас пугают. Что будем делать?
Голос у него был такой будничный, такой невозмутимый, можно даже сказать, сонный, будто бы речь шла каком‑нибудь заурядном атмосферном явлении. Берзалов был ему очень и очень благодарен за мудрость и ещё раз убедился, что не зря взял старшего прапорщика в глубокую разведку и что никакой Кокурин его не заменит, будь он хоть трижды суперчемпионом в ловкости.
— Сейчас… — пообещал он, успокаиваясь, и вытащил на броню бандитского отпрыска — Касьяна Ёрхова. — Говори, что это такое? — потребовал он, тыча пальцем в луну — череп.
— Пить хочу… — прошепелявил Касьян, заваливая голову набок, как полудохлый воробей.
Берзалов испугался что Ёрхов тут же помрёт, развязал ему руки и дал напиться.
— Манкурты это всё… — сказал Касьян, с жадностью вливая в себя воду и косясь на луну — череп, как на отцовский ремень. — Манкурты…
— Какие, на фиг, манкурты? — удивился Берзалов и почувствовал, как волосы на затылке у него встают дыбом. — Ты чего, сопля, несёшь?
Касьян испугался ещё больше:
— Манкурты… батя сказывал… как бы… ну… это… м — м-м…
— Чего ты мямлишь? — возмутился ещё больше Берзалов, хотя понимал, что неправ, что нельзя отдаваться нервам, но сделать с собой ничего не мог.
Касьян страдальчески вздохнул:
— …это их знак…
Ясно было, что он сейчас заплачет от страха, от безысходности и от того, что очухался наконец и понял, что сотворил.
— Давай подробнее! — потребовал Берзалов.
— Она через день на третий является. Иногда чаще, — сообщил Касьян Ёрхов таким голосом, словно собрался умирать.
— А что за манкурты? — снова спросил Берзалов и отобрал у него бутылку с водой.
И вдруг понял, что поступает точно так же, как и его начальство: тупо, безапелляционно и по — свински. Дурак, обругал он сам себя и отдал парню бутылку. Он уже забыл, например, о том, что Ёрхов — младший садистки избивал лейтенанта Протасова. Отходчива русская душа.
— Так, давай рассказывай подробно! — приказал он и крикнул в люк: — Архипов, Иван, дай шоколадку. — И пока Касьян Ёрхов пожирал её вместе фольгой и бумагой, сказал в микрофон: — Мужики, кто знает, кто такие манкурты? Знак у них ещё — череп.
— Манкуртов съела «умная пыль», — сказал Касьян явно с чужих слов и тупо уставился на Берзалова, моля взглядом об одном, чтобы его только не убили.
Под левым глазом у него чернел синяк, хотя Берзалов аккуратно бил только по челюсти. Не было у него блатной привычки портить людям лица. Значит, или он промазал хотя бы один раз, или к Касьяну уже приложились. Скорее всего, приложились от души, за Зуева, за «дубов».
— Какая ещё «пыль», да ещё и «умная»? — удивился он.
— Я не знаю, батя сказал, что зелёная, и запретил ходить дальше реки Псёл, мы и не ходим. Один генерал Грибакин однажды проскочил до Харькова, а потом едва ноги унёс. Пол — экипажа, говорят, сгорело.
— В каком смысле «сгорело»? — уточнил Берзалов.
— Я не знаю, я не видел, мужики говорили, и Грибакин тоже, те, кто без противогазов были.
— Ишь ты… — нервно сказал Берзалов и в задумчивости потёр небритый подбородок. — Значит, Грибакин, говоришь?..
Было бы интересно взглянуть на этого генерала. Побеседовать, так сказать, тет — а-тет. Однако мы ж его подорвали, вспомнил Берзалов. Хороший, видать, был генерал, но не уберёгся, потому что на каждую силу всегда найдётся другая сила.
— Ага… — подтвердил Касьян, давясь шоколадкой.
— Значит, Псёл?
— Ага… — кивнул Касьян. — Вы меня теперь расстреляете?
— Видно будет, — сказал Берзалов. — Полезай внутрь и сиди тихо, как мышь.
Касьян Ёрхов даже не вздохнул, а как‑то хватая ртом воздух, плюхнулся безвольно в бронетранспортёр. Берзалов покосился на луну — теперь она казалась ему ещё более зловещей, предвестницей бед и страданий, но зато не такой страшной. Ну луна, ну и пусть, решил он, подумаешь, напугали бабу чём‑то там.
Они осторожно поехали дальше, минуя государственные трассы и радиоактивные зоны. Только один раз Филатов ошибся, въехал, должно быть, в разбомбленный узел связи, потому что уровень радиации сразу зашкалил за двести рентген, и когда СУО заверещала на весь отсек, то пришлось срочно возвращаться и искать объездной путь. А СУО нет — нет да и возмущённо подавала жуткие сигналы, словно досадуя на то, что её хотели подло и мерзко обмануть. Берзалов только и делал, что ругался чёрными словами:
— У тебя ж дозиметр под носом! Вашу — у-у Машу — у-у!.. Ты нас всех так угробишь!
А Гаврилов высказался в том смысле, что Филатов — глаза и уши экспедиции, а если он ещё, «дурилка картонная», влезет, куда не надо, то его лишат причинного места, и Берзалов приказал всем принять по три таблетки заморского зелья и вообще, больше пить воды и быть осмотрительней на предмет личной безопасности.
Кец, который чувствовал радиацию кожей, тоже крик поднял, только за общим галдежом его трудно было услышать. Смысл его крика сводился к тому, что, мол, «помрём молодыми». Хотя, наверное, мы ему кажемся старыми — старыми, подумал Берзалов. Даже Сэм задорно гавкнул, хотя чувствовал себя проштрафившимся и больше помалкивал, переваривал свиные шпикачки. Касьян Ёрхов, естественно, молчал, как пленный и как человек, ожидающий казни.
Перед Ольшанкой, однако, фон нормализовался до боевых двадцати пяти рентген, и Берзалов вздохнул с облегчением, не надо таскаться, как минимум, в противогазе и, как максимум — в АЗК.
Иногда они видели огни, в самом центре, как им казалось, радиоактивного пятна, но, памятуя о неведомых опасностях, а самое главное, о зловещей луне — черепе, к огням не приближались, а следили издали.
На рассвете, где‑то в районе Щигры, когда Берзалов объявил короткий привал, чтобы экипажи справили естественную нужду. Владимир Жуков облегчился и вдруг заорал так, что многие испугались и едва не задали стрекача на обочину в ближайшие кусты:
— Товарищ старший лейтенант!.. Товарищ старший лейтенант!..
— Чего ты орёшь, козел?! — зашикали на него, нервно вздрагивая и косясь на луну — череп, которая хотя и поблекла, но выглядела всё ещё зловещей. К счастью, местность вокруг стала приобретать зримые очертания, хотя туман и полз между кустами, как живой, и невдалеке блестела река. — Чего ты орёшь, дурак? Поэт недоделанный! «Англетера» тебе мало?
— Я вспомнил! Я вспомнил! — не унимался Жуков, гордо вскидывая свой есенинский чуб.
— Говори, — приказал Берзалов.
— Я когда в универе учился…
— Гляди, умный нашёлся, — прокомментировал кто‑то, вылезая из кустов, в которые успел сигануть сдуру, и вытирая грязь с коленей.
— Давай, не томи душу, — прошипел злой Берзалов, — хватит трепаться.
— В общем, манкурты… — таинственно сказал Жуков, торжествующе скашивая глаза на нервных товарищей по оружию, — это человек, который не помнит ни родины, ни своих корней.
— Не верю… — заявил Колюшка Рябцев и почти что разрядив обстановку, определив общее мнение: «Не верим, заливает Жуков, студент хренов».
Однако все засмеялись. Уж очень ловко, а главное ко времени и обстоятельствам вставлял Колюшка Рябцев эту свою присказку.
— Ничего себе… — подошёл Гаврилов. — Это что ж такое получается? Мы столкнулись с нелюдями? — он взглянул на луну — череп и показал ей кулак.
— Почему сразу с нелюдями? — ещё больше разозлился Берзалов, на которого вовсе не подействовали шуточки экипажей.
Не любил он, когда все вокруг друг друга пугали. Ведь договорились не считать луну — череп чём‑то страшным.
— Товарищ старший лейтенант, — сказал с горящими глазами Жуков, — а вдруг это мутировавшие американцы?
— Это так быстро не происходит, — высказался старший сержант Архипов. — Вернее, конечно, происходит, но не за год и не за два.
— Ты нам ещё лекцию по генетике прочти, — ядовито заметил кто‑то.
— Ну а всё‑таки?.. — не унимался упрямый Жуков и с надеждой смотрел на Берзалова, уж очень ему хотелось оказаться правым, к тому же он не доверял в таких важных вопросах даже Архипову, которого страшно уважал и побаивался.
— Если они забили на родину, какие же они люди? — добавил масла в огонь всё тот же Гаврилов.
— Ну? А я о чём говорю! — обрадовался Жуков.
У Архипова и Юпитина загорелись глаза, они уже открыли было рты, чтобы сообщить миру свою версию, но Берзалов прервал дискуссию:.
