Михаил Белозёров - Атомный век
— Ну и ладушки, — сказал он. — Покинуть машины и рассредоточиться. Всё, мы пошли. Связь не выключаем.
Его беспечность передалась экипажам. Даже Гаврилов отнёсся спустя рукава к своим обязанностям заместителя командира. Привыкли они к опасности: к кванторам, Скрипеям и всякой другой мишуре, а это было плохо, это ещё на один шаг приблизило их в смерти. Все почему‑то решили, что раз дела идут, как идут, то смерть мы в последний момент обязательно обманем, и очень надеялись на командиров, ну и на себя любимых, разумеется.
Берзалову же больше всего почему‑то захотелось размяться и заодно расспросить Бура, что он там такое болтал о каком‑то Комолодуне — самое время разобраться и расставить все точки над «i», а то сплошные намёки и страшилки. Он невольно покосился на луну — череп, сплюнул и подумал: «Ну и дура!»
— Есть рассредоточиться, — словно опомнился Гаврилов, и в наушниках было слышно, как он отдает приказы.
— Архипов, ты старший, — Берзалов выскочил через верхний люк и тут же окунулся в запахи ночного леса и реки: пахло прелой листвою и рекой. Последний раз, невольно вспомнил он, так пахло, когда у нас с Варей был медовый месяц, в переносном смысле, конечно, потому что отпуска дали всего неделю. И они, не мудрствуя лукаво, махнули в Лосево. Рыбалка была хорошая, и ночная уха на берегу Вуоксы тоже. И ночи — ночи у них тоже были. Так вот там, в Карелии, пахло точно так же, когда они лежали на веранде и окна были распахнуты настежь, и им было хорошо вдвоём.
Ефрем Бур вылез следом, чём‑то недовольный и, как всегда, расхристанный до невозможности. И на этот раз он умудрился оставить автомат в бронетранспортёре. Клим Филатов ворчал:
— Не таскай! Не таскай гря — я-я — зь, тютя!
Берзалов уже порядочно отошёл, когда Бур, запыхавшись, нагнал его.
— Чок! — сказал Берзалов. — Быстрее!
Но Бур только дёрнулся, хотя по этой команде, следовало было оглядеться, не говоря уже о том, чтобы изготовиться к бою. Бур же тащил автомат, как лопату, а гранаты висели на нём, как игрушки на новогодней ёлке.
— А?.. — отозвался он, как самый бестолковый солдат на всём белом свете.
Похоже было, что глубокая разведка подействовала на Бура вовсе не лучшим образом, не заставила его собраться, сконцентрироваться, а напротив, расслабила до невозможности. А может, он и был таким? — подумал Берзалов, а я не замечал.
— Поправь лифчик и оружие, — с безнадежностью в голосе приказал он.
Он уже жалел, что взял Бура в глубокую разведку. Горбатого могила исправит. То есть он осознал бессмысленность своей жалости и теперь мучился, потому что исправить ничего уже было нельзя, разве что расстрелять Бура перед строем за его природную тупость и вечное ворчание. Ну родился таким человек, ну бывает. А может, его, наоборот, беречь надо как редкий феномен? Может, его в музеях надо выставлять в качестве образца тупиковой ветви?
— У меня, товарищ старший лейтенант, не лифчик, а разгрузка, ага, — полез в бутылку Бур.
Если бы в его словах была независимость, Бура ещё можно было простить, но в них сквозила одна принципиальная вредность.
— Вот и поправь свою разгрузку, — вполне миролюбиво приказал Берзалов. — А то не солдат, а пугало огородное.
— Ничего не огородное, — надулся Бур, как мышь на крупу. — Я, товарищ старший лейтенант, клятву давал не вам, а родине, ага.
— Чего — о-о… — удивился Берзалов и даже не успел разозлиться. — Сейчас живо научу эту самую мать — родину любить, и меня заодно.
— Есть поправиться, — словно очнулся Бур, но обиделся ещё больше, будто не знал, что на обиженных чёрти воду возят.
Некоторое время шли молча: Берзалов, устремившись вперёд к неведомой цели, Бур — тяжело сопя, словно его волокли на казнь. Естественно, Берзалов забрало не опустил за бесполезностью, он больше опасался волков, фосфоресцирующие глаза которых обычно сопровождали их в любой чаще, но здесь волков почему‑то не было.
— Я, товарищ старший лейтенант, только одного не пойму, — вдруг сказал Бур своим обычным тоном недовольного жизнь человека, — зачем этот череп на небе? Ага. А Скрипей? Он что, ловит заблудшие души?
— Какие души? — спросил Берзалов.
— Я не знаю… — так искренне признался Бур, что сил не было его пытать. — Мальчиков, например?
— Я тебя предупреждал, что будет страшно? — ответил вопросом на вопрос Берзалов.
— Да, — подумав, согласился Бур, — предупреждали, но я не предполагал, что вот такое… — он помахал руками, изображая нечто невообразимое, что отворилось у него в душе.
— Не задавай столько вопросов, у меня нет столько ответов.
— Хорошо, — согласился Бур.
— Ты главное, не бойся, — миролюбиво посоветовал Берзалов, обходя кусты боярышника. — Лучше объясни, что такое Комолодун?
Сосны с пожелтевшими верхушками стояли редко и не могли служить укрытием, поэтому Берзалов двигался от куста к кусту, имея план выйти не в лоб предполагаемой цели, а сбоку, чтобы, не дай бог, не оказаться на линии огня. Мало ли что, думал он, стрельнёт кто‑нибудь в спину.
— Я не знаю… — как всегда, начал разводить бодягу Бур. — Оно у меня само собой в мозгу вспухает.
— Лучше бы у тебя в другом месте вспухло, — в сердцах сказал Берзалов.
Такую ахинею мог нести только абсолютный интроверт. Однако Бур не интроверт, вон как меня уговаривал взять с собой, аж из тельника выпрыгивал, вспомнил Берзалов.
— Ага… — признался Бур, — это моя мечта!
— Дался тебе этот Комолодун? — заметил Берзалов.
— А он со мной разговаривает! — бодро заявил Бур.
— Чего — о-о?! — возмутился Берзалов. — Разговаривает?!
В его представлении Берзалова солдат мог «разговаривать» только с уставом, да и то исключительно по приказу командования, то есть боец обязан был знать его наизусть и следовать исключительно ему, не потому что именно так хотелось старшему лейтенанту Берзалову, а потому что в уставе была заключена мудрость всей армейской жизни и только в исполнении устава, а не вопреки ему, можно было выжить в условиях атомного века.
— Ага… — беспечно подтвердил Бур.
— А что говорит? — Берзалов едва не выругался, но сдержался, в надежде выведать у Бура тайну Комолодуна.
— Разное… всё больше стращает… — доверительно поведал Бур, глаза у него при этом стали сумасшедшими — сумасшедшими, и он тяжело задышал, испуганно озираясь.
Всё пропало! — мелькнула мысль у Берзалова, чокнулся Бур!
— Ты хоть меняя не пугай! — грозно сказал он, чтобы отрезвить Бура и привести его в чувства, но тот, напротив, счёл за благо отступить от старшего лейтенанта на пару шагов, ехидно говоря всем своим видом: «Вот сигану в кусты, что будешь делать?»
— Да я никого не пугаю, — ворчливо отозвался Бур, глядя куда‑то вбок и, должно быть, видя то, чего не видел Берзалов. — Показалось, и всё, ага.
В былые времена Берзалов одёрнул бы его ещё суровее или сделал замечание командиру первого отделения — старшему сержанту Архипову, а тот бы уже сотворил чисто моральными средствами из Бура котлету, но в тот момент Берзалов посчитал Бура правым. Ну перемкнуло человека, ну бывает, не убивать же, действительно, за это.
Минут через десять им пришлось свернуть к лесу прямо в туман. Он наползал огромным бескрайним одеялом, и только кусты чернели то там, то здесь, да одинокие сосны торчали, как свечки, и казалось, что этому туману нет ни конца, ни края.
О тумане я и не подумал, сообразил Берзалов. Скорее бы ветерок подул. По его расчётам они уже были где‑то на рубеже целей — ведь не мог же противник танков прятаться в чаще, не мог. Нелогично получалось. Выходило, что «абрамсы» били в упор. А это для них очень плохо. Или американцам навязали невыгодную позицию, или они попали в западню, потому что в ближнем бою «абрамсы» потеряли все свои преимущества скоростных, дальнобойных танков.
Первые признаки сражения они увидели тотчас. Перерубленные сосны, вырванные с корнем кусты валялись тут и там. Хвоя на ветках успела пожелтеть.
Вдруг Бур, который шёл слева, взял да побежал. Молча побежал и даже очень целенаправленно, будто его хлестнули по одному месту. Берзалов приглушенно крикнул:
— Куда?! — и бросился следом.
Однако то ли привычка медленно стартовать, то ли неуверенность первых мгновений сыграли с ним злую шутку: Бур ускакал, как пинг — понговый шарик, а Берзалов к своему стыду элементарно споткнулся о трухлявую корягу. Он всегда был хорош на ближней и средних дистанциях, где важна тактильная реакция. Здесь он был король и пресекал малейшие намёки на атаку, ну и, разумеется, атаковал, получатся, что из засады, с нижнего яруса на верхний. А вот срываться с места не умел. Так или иначе, но Бура он сразу же потерялся в этом чёртовом тумане. Лес словно дыхнул всеми своими страхами, и ватная тишина легла вокруг. Как Берзалов пожалел, что не внял доводам Гаврилова и не захватил хотя бы ещё одного бойца. «Убью, гада! — в запале решил он, — собственными руками убью». Впрочем, от души у него тут же отлегло, потому что не далее, как у кромки леса, он услышал дикое бормотание и с бьющимся сердцем, успокаивая себя на все лады, пошёл на него, гневно сжимая кулаки.
