Туллио Аволедо - Корни небес
Долгое время никто не произносит ни слова. Мы наслаждаемся молча, каждый погрузившись в свои мысли. Еда, которую мы ели, кажется вдруг тяжелой, неперевариваемой. Мешать с этой будничной едой нектар такого вина — это сущее преступление.
За столом происходит волнение. Ностальгия по утраченному миру, который уже не вернуть.
Дюран прочищает горло.
— Надо отнести стакан Егору.
— Но он при исполнении, — возражает Венцель.
— Мы не фанатики, сержант. Ну, кто пойдет?
Я встаю из-за стола.
Дюран поднимает бровь.
— Вы, святой отец?
— Почему нет?
— Как хотите. Спасибо. Достаточно подняться по лестнице. Пошумите немного, прежде чем войти. У Егора легкая рука.
Я выхожу из-за стола.
— А Бун?
— Что Бун?
— Ему не достанется?
— Бун наказан. И потом, не кажется ли вам, что сейчас не самый подходящий момент для того, чтобы выходить наружу?
Тот факт, что из окон не идет свет, снова обманул меня. Трудно представить себе, что там, за закрытыми ставнями, мир окутан солнечным светом. Так естественно думать, что снаружи ночь. Ночь, когда мы спим, и ночь, когда мы выходим. Как будто мы живем на планете без света.
Я беру бутылку и стакан.
Я уже стою на пороге, когда Адель Ломбар поднимается.
— Я пойду с тобой.
Росси и Греппи обмениваются понимающими взглядами и полуулыбками, исчезающими, как только капитан Дюран поворачивается в их сторону.
— Спасибо, но в этом нет необходимости.
— У тебя заняты руки, нужно, чтобы кто-нибудь посветил тебе.
Женщина берет керосиновую лампу.
— Идем?
17
ЧЕРДАК
Внутренние стены здания очень старые. На ощупь они грубы, как кожа крокодила.
Здесь нет ни одной прямой стены, ни одного прямого угла. Все строилось вручную, с искажениями, характерными для зданий, складывавшихся постепенно в ходе многочисленных перестроек и ремонтов. В некоторых местах стены светлее, как будто когда-то здесь висели картины и украшения. На стенах многих комнат на нашем пути, в свете лампы, которую Адель держит довольно высоко и опускает, только когда сомневается в целости ступеней, видны следы снятых крестон.
Мы молча идем по пустым коридорам, в которые выходят темные комнаты, пугающие, как раззявленные в немом вопле рты. Адель инстинктивно прижимается ко мне, как будто ища успокоения в моем присутствии.
Шум ветра проникает сквозь стекла и закрытые ставни. Это сильный ветер, похожий на вой волка.
Мы поднимаемся на три этажа и оказываемся на просторной площадке. Три деревянные ступеньки ведут к чердачной двери.
Я останавливаюсь перед ступеньками.
Дотрагиваюсь до виска.
Может быть, я переборщил с вином. Я отвык от него. Чувствую пульсирующую боль, проникающую в мой мозг, и тошноту, на которую я пытаюсь не обращать внимания. Мои ноздри принюхиваются к воздуху, как будто почуяв дурной запах.
Адель растерянно смотрит на меня.
— Прошу, — говорю я ей, жестом предлагая войти первой и чувствуя себя невероятно неуклюжим.
Адель улыбается. Поднимается по ступеням, открывает дверь.
Дневной свет врывается на площадку, ошеломляя нас, а ледяной ветер атакует, как будто мертвый зверь — адская тварь изо льда — ворвалась между нами. Адель отбрасывает назад, и она падает. Лампа выпадает из ее рук и разбивается. Пламя извивается на полу, ярко освещая происходящее.
В дверях, занимая все пространство проема, стоит неимоверное создание.
У него блестящее черное тело, сверкающее почти как металл. Его длинные руки оканчиваются страшными когтями. На его лице нет ни глаз, ни носа, ни рта. И все же ощущение, что оно смотрит на тебя, почти невыносимо. Смотрит внутрь, в самую глубину твоей души.
Я испытываю странное чувство. Как будто меня вывернули, как перчатку, и обнажили все мои мысли.
Я сосредотачиваю все свое сознание на молитве: «Богородице Дево! Радуйся, Благодатная…»
Хватка, сжимающая мое сознание, слабеет, отступает.
Я прихожу в себя как раз вовремя для того, чтобы осознать, что монстр спустился на площадку и направляется к Адель, которая молча уставилась на него, окаменев от страха.
— Ты… та… женщина…
Создание поднимает руку, пальцем указывая на доктора. Его слова выходят не изо рта, учитывая, что у него его нет, но каким-то образом я все равно прекрасно слышу их.
— Не бойся, — говорит другой голос в моей голове голос, похожий на голос маленькой девочки. Я изо всех сил сопротивляюсь им.
Поднимаю с пола выпавший из моих рук автомат.
Языки пламени освещают спину создания.
При таком освещении промахнуться невозможно.
Я снимаю оружие с предохранителя, прицеливаюсь.
— Не стреляй, — шепчет гипнотический голосок.
Ствол опускается, как будто у него есть собственная воля.
— Не стреляй…
Но в этот момент Адель вскрикивает.
Этот крик как будто разбивает стекло, освобождая замерзшее время.
Я снова прицеливаюсь и выпускаю шквал пуль в спину монстра. В спину насекомого. На ней появляется пять или шесть дыр.
Создание оборачивается, красные отблески пламени играют на его панцире. Оно указывает на меня пальцем, словно собирается что-то сказать. Но в этот момент на него обрушивается град выстрелов, разрывая его пополам и дробя его череп.
Темное существо падает на пол. Двое гвардейцев тут же оказываются над ним и выпускают по меньшей мере две обоймы в это уже растерзанное тело. Сержант Венцель гасит занимающийся пожар при помощи одеяла.
— Все в порядке? — кричит Дюран, наклоняясь к Ломбар и помогая ей подняться.
Затем он в ярости поворачивается ко мне:
— А ты какого хрена делал, священник?! Спал?! Почему ты не выстрелил?!
Но у меня нет времени на то, чтобы придумать ответ. Резкий вопль доносится из-за двери чердака.
Дюран и Диоп бросаются вверх по ступеням и через порог с автоматами наготове.
Грохот выстрелов оглушителен. Теперь, когда огонь потушен, происходящее освещают вырывающиеся из дул «шмайссеров» вспышки. Венцель бросает покрывало и тоже кидается к чердаку.
Но там битва, видимо, уже закончена. После шума выстрелов наступает пронзительная тишина.
Я тоже поднимаюсь на чердак. В ушах у меня стоит звон. Я ожидаю самого худшего.
Но Егор жив. Он сидит на полу с широко раскрытыми глазами, болтающимися по бокам руками и кататоническим выражением на лице. Одно из окон разбито вдребезги. Из него хлещет дневной свет, великолепный и смертельный.
Адель наклоняется к неподвижному телу Битки. Она щупает его пульс, проверяет глаза.
Я же, как под гипнозом, иду к выбитому окну.
Его разрушил не взрыв. Нет ни следов огня, ни характерного запаха взрывчатки. Должно быть, стекло и дерево, как снаряд, пробила… эта вещь. Существо, которое застрелили Дюран и Диоп.
В этот момент, словно восставшее из ада, лицо монстра появляется в окне. Дюран опустошает магазин своего пистолета. Лицо исчезает. Невозможно определить, попал ли он.
Следуя указаниям офицера, мы бросаемся баррикадировать окно, придвигая какие-то ящики, полные газет и мышиного дерьма. Должно быть, они стоят здесь уже кучу времени. Может, еще со времен до Великой Скорби. Теперь мы выращиваем мышей в подвалах, чтобы уберечь их мясо от заражения. Здесь, наверху, дозиметр показывает минимальный уровень радиации. Живший здесь проделал отличную работу, превосходно изолировав крышу и сделав в полу чердака воздушный прослоек.
Пространство снова погружается в темноту.
Я опускаюсь на колени рядом с Егором. Адель зажгла спичку и водит ею перед глазами парализованного солдата. Зрачки Битки не реагируют. Они продолжают смотреть в пустоту. Голова солдата словно заброшенный, даже хуже — населенный призраками, дом.
— Егор! Послушай меня, Егор. Приди в себя! Вернись!
Капитан говорит громко, но не сурово. Скорее, даже заботливо. Он трясет солдата за плечи, словно пытаясь снова завести его. В конце концов Егор приходит в чувства. Он с криком раскрывает рот, и этот крик длится вечно. Дюран бьет его по щекам, два раза, и солдат останавливается. Его подбородок дрожит, глаза бегают туда-сюда, как испуганные зверьки. Его взгляд безумен.
— Мертвецы! Мертвецы! — твердит он, стуча зубами. — Я знаю, где находятся все мертвецы!
18
ГДЕ НАХОДЯТСЯ МЕРТВЕЦЫ
Мы выходим за десять минут до заката. Как когда-то, до того, как все изменилось, мы вышли бы на восходе. Солнечный свет касается верхушек холмов, оставляя в тени небольшую долину. Тени постепенно снова овладевают городом.
Мы в боевом снаряжении: защитные плащи, противогазы, автоматы со снятыми предохранителями. Мы прикрываем друг друга. Передвигаемся быстро, несмотря на то, что нас обременяют найденные в доме канистры с водой.
