Часть их боли - Д. Дж. Штольц
Все паломники вокруг смятенно закивали головами. Они начали молиться, проникаясь этими идеями, чтобы разнести их дальше по всему южному свету.
Юлиан тогда сидел у костра, нахохлившись под плащом. От огня по его лицу скакали тени, и своим спутникам он казался не от мира сего: странным, отрешенным, с каким-то то ли лихорадочным, то ли потухшим взором, ибо у него эти настроения сменялись в течение дня по несколько раз. Он слушал и собирал слухи, гадал, что стало с Абесибо Науром, о котором ходит молва, будто он сошел с ума. Что произошло тогда во дворце? Что помешало архимагу перерезать всю королевскую семью, как это некогда совершил Змеиный король? Будет ли захвачен Нор’Алтел, что положит конец войне?
А потом его мысли сменялись, и он уже думал, как встретится с Раум… Закончится ли там его жизненный путь? Или он наконец-то все узнает? Юлиану казалось, что он борется с ветром. Обдумывая снова и снова все, что с ним произошло, вампир терялся в догадках. Причем догадки эти были безумны и невозможны, и он сам понимал, что так быть не может. Однако как объяснить эту престранную череду событий? С каждым днем пески становились все выше, говор сменялся то на эгусовский, то на мастрийский, а он все сильнее погружался в зыбкую подавленность. Даже душу излить было некому. За пределами Полей Благодати, там, где вырастали барханы, полноводные реки сменились глубочайшими колодцами, откуда приходилось поднимать воду ведрами. Так что Вериатель не являлась к нему по ночам. А когда он все-таки добирался до какого-нибудь тоненького ручейка, прячась от спутников за финиковыми деревьями, то и там он находил лишь укоряющую поддержку. Демоница глядела на него обвиняющим взором. Он пытался объяснять, что иного пути нет, но она только качала головой, а горесть в ее глазах становилась глубже. Как-то она попробовала вновь утянуть его на Север, ткнув туда пальчиком, но он отказал. С тех пор она больше ничего не предлагала – только становилась печальнее.
И вот однажды перед ним выросли желто-песчаные горы.
Настал момент расставания со спутниками, которые следовали иным путем: сначала до захваченного Нор’Куртула, чтобы поклониться священному озеру, а затем до западных берегов континента, где люди верили больше в мудрость вороньей матери Офейи.
К Юлиану подошел один из паломников, тот самый – безусый и молодой. Все эти дни он был рядом, как прочие. Все дни он беседовал, обсуждал новости и слухи, пил разбавленное хлебное вино и веселился, молился, и ничего странного за ним никто бы не заметил. Разве что чересчур неистово он уверял прочих, что Змеиному королю грозит ужасная смерть за его прегрешения, а победа обязательно останется за Элейгией и Нор’Мастри. Сейчас он дернул Юлиана за край хламиды и притянул к себе, шепнув на ухо:
– Иди в Гипорею. Это на северном краю Желтого хребта.
– Что делать там?
– Следуй людским советам…
И, поправив свою раскидистую шляпу, украшенную бряцающими железными символами из мест поклонения, безусый вскочил на своего ослика и поспешил за другими. Юлиану оставалось лишь наблюдать, как группка набожных людей и вампиров, укутанных в хламиды, пропала за горизонтом, словно мираж. Он остался один посреди выжженной солнцем дороги, которая разрезала пустынные земли и тянулась из бесконечности в бесконечность с той лишь разницей, что где-то вдалеке на юго-западе виднелись утопленные в пылевой взвеси острия гор.
* * *
Спустя неделю он с трудом отыскал Гипорею, это крохотное поселение у подошв солнечно-желтых хребтов. Остановился он в лачуге крестьянина, и разместили его в жалком углу. Запустелое это было местечко, полное песка, смешанного с грязью; да и люди его окружали молчаливые и не очень приветливые. Когда хозяин дома поднес ему из колодца бадью для омовения ног и рук, ни одного услужливого слова Юлиан так и не услышал. Позже с ним никто не говорил, хотя сам он со стороны казался одержимым, с которым опасно заводить беседы.
Так и сидел Юлиан вечером в этой тесной лачуге, в углу на соломе, обвитый плащом, и глядел исподлобья на хозяина, а хозяин – на него.
– Куда путь держишь? – наконец заговорил крестьянин.
– Путь как раз и ищу.
– Тяжелое это дело – искать в такой глуши. Хм… Давненько мы здесь не видели ни одного паломника. Только порой торговцы заглядывают, чтобы вьючную животину напоить. Тебя что-то привело сюда? Чего молчишь? Ох, и неразговорчивый же ты вампир.
– Жизнь такая, – отозвался холодно Юлиан, понимая, что с ним играют. – Каждый из нас свои тайны имеет. Только собака всем вылаивает свою жизнь, а разумное существо должно секреты беречь. Я вижу, ваше поселение тоже ревниво оберегает свои тайны.
– Не без этого…
– Дай мне какой-нибудь мудрый совет, человек. Куда мне идти дальше? Где пролегает тропа, которая приведет меня в нужное место?
Криво улыбнувшись, как не подобает безропотному созданию, которое влачит жалкое существование, крестьянин пригладил просторную рубаху, под которой выпирало брюхо. Затем ответил:
– Хочешь совет? В полночь подходи к колодцам – туда прибудут напоить животину проезжающие мимо мастрийские торговцы. Говорят, путь их лежит неблизко. Полезай к ним в арбу, укладывайся промеж мешков, но так, чтобы не заприметили. И может, куда-нибудь да прибудешь… Если только не побоишься встречи…
Юлиан кивнул.
* * *
Уже посреди ночи, когда месяц скользнул в небо, чтобы выхватить в своем бледном свете очертания подъезжающих грохочущих повозок, Юлиан вышел из лачуги. Снаружи он увидел, как пыхтящие рабы принялись заботиться о лошадях и быках, высвобождая их ненадолго из упряжи.
Все происходящее напоминало обычный привал посреди выжженных жарой пустынь, но Юлиан понимал: обоз не совсем обычный. И путь его необычен… Выждав удачный момент, он скользнул под плотный тяжелый льняник, укрывавший одну арбу – благо она была огромной, – и лег между мешков. Чуть погодя на облучок вскочил возничий. Арбы, груженные зерном, вяленой верблюжатиной, солониной, бобами, сушеным инжиром и финиками, двинулись дальше, пока не растворились во тьме. Они направились по неширокой старой тропе куда-то вглубь горных цепей.
В течение нескольких дней Юлиану пришлось наблюдать картину запустелой горной местности, где господствовал лишь воющий ветер. Всю дорогу, ровно пять дней, он лежал в едва колышущейся повозке между мешков с пшеницей. Солнце просачивалось сквозь полотнище,
