Олег Верещагин - Там, где мы служили...
«Вагон» в сопровождении двух «хенгистов» возвращался на базу. До рассвета оставалось около получаса, в салоне царила темнота, но Витька знал, что на полу, у их ног, лежит на носилках под полевой капельницей Ник, а подальше — двое парней из 1-го отделения.
Они погибли в перестрелке днём…
…Чтобы не думать о длинных мешах оливкового цвета, Витька громко вздохнул и обратился к Джеку:
— Слушай, а глухарь?
— Что глухарь? — в голосе капрала было удивление.
— Тот глухарь — он же п… ну, пел. А мы едва не прозевали патруль.
— А, да! — Джек тихо засмеялся. — Вот слушай. Глухарь, когда токует — поёт — ничего не слышит. Как етсь глухарь! Поэтому на него никогда нельзя ориентироваться, если следишь за лбстановкой. А я его просто слушал…
— А-а… Джек, а чей нож ты мне дал?
— Понравился? — кажется, Джек улыбался. Витька кивнул:
— Очень.
— Оставь себе.
— Даришь?
— Нет… — Джек помедлил. — Это не моя вещь… и не подарок это. просто отдаю.
— Чей это нож? — тихо и настойчиво спросил Витька, доставая его и проводя пальцем по выборке.
— Эндрю, — коротко ответил Джек. И пояснил всё-таки: — Русского гитариста, моего друга. Хороший нож.
Кажется, Джек хотел добавить, что носить этот нож нужно с достоинством, не посрамить памяти прежнего хозяина… Но в этот миг застонал Ник, и Джек опустился на колено рядом с ним.
— Потерпи ещё немного, дружище, — попросил он, — мы уже летим, чувствуешь?
— Джек, — тихо позвал Ник, нашаривая в темноте ладонь англичанина, — вы взяли языка?
— Взяли, взяли, потерпи… — ласково проговорил Джек.
— Джек, — канадец что-то проглотил. — Её зовут Клэр. Клэр Ингрэм. Если я… напиши Клэр Ингрэм.
Джек выругался, но Ник этого уже не слышал — он снова потерял сознание.
* * *Витька тоже нёс эти носилки — в очередь, как все, и ничего в этом не было необычного. Но Витька на всю жизнь, навсегда запомнил эту тяжесть, давящую на плечи — тяжесть раненого, истекающего кровью товарища. Когда несёшь его и слышишь редкое, со всхлипами, дыхание, и радуешься ему — значит, жив…
…Ник выжил.
6
Декабрь ознаменовался наступлением… тепла. Можно было только удивляться, как за какую-то неделю бешеные ветры сдули сырость и снег, зазеленела земля, оделись листвой кусты и деревья, и почти каждый день проглядывало в несущихся тучах солнце.
Кроме того, Джеку исполнилось семнадцать, а Эриху — с разницей в два дня — девятнадцать лет, и выяснилось, что Кайса отлично умеет готовить. Парни, которых они с Еленой вышибли из палатки, не обращая внимания на смех других отделений, клянчили «попробовать», что они там наготовили. Но девчонки стояли стеной, пока не «оформили» стол на весь взвод — это было первое за долгое время празднование дня рождения.
Заодно отметили и продолжающееся на фронтах наступление. После взводных посидлок отделение уединилось в блиндаже на «домашние посиделки». Витька, попробовавший самогона, ощутил себя очень добрым, лчень хорошим, а всех вокруг — настоящими друзьями. Он, сбросив сапоги, завалился на кровать и лениво следил, как пикируются Эрих и Елена, как Пётр что-то стругает ножом, а Кайса смотрит ему через плечо, как Майкл, держа гитару на коленях, рассказывает о своём отряде, в котором он воевал в Америке…
— … а он кричит во всю глотку: «Там командиру плохо! Санитарку зовите!» ему: «Да нету её!» А он в ответ: «Зовите повариху, тоже сойдёт!»
Все эти люди, о которых рассказывал остальным каждый боец отделения — все они тоже жили в этом блиндаже, хорошо все были знакомы, являлись общими друзьями или недругами. Все знали, что Эльза боится мышей, а Эйно берёт призы в гонках на вездеходах. Всем было известно, кто такой дед Петко, а старый вояка дед Фостер вообще воспринимался, как старший наставник всего отделения. Петроград и Донкастер, Шарлеруа и Киттиля, Ловеч и Вупперталь — они как бы соединялись в один большой, весёлый, солнечный город, который стоило защищать, о котором приятно было вспоминать…
… - А там на берегу — брошенный луна-парк, — говорил Майкл. — Странно так… Я на колесо обозрения забрался, оттуда видно в океан — далеко-далеко…
— А у нас отдыхают на берегу старого канала, — вспомнил Жозеф. И посыпались воспоминания — кто, как, где и когда отдыхал.
— Я вот думаю, — неожиданно сказал Джек, когда вал воспоминаний подсхлынул, — а ведь кое-кто из нас и сейчас мог бы быть дома…
На него опасливо уставились сразу несколько пар глаз. Джек коварно усмехнулся. И неожиданно спросил:
— Дэниэль, а ты-то что заторопился в армию?
— За новыми ощущениями, — пояснил тот солидно. Кто-то присвистнул. Елена вспомнила:
— У меня приятель был — Павлик Хотюшкин. Мы ещё до школы вместе играли… Так вот он в Манчжурии воевал. Ну и ему ногу срезало пулемётом — выше колена, правую… год назад. Остался парень в неполных семнадцать лет калекой… — Витька поморщился, беспокойно повозился, но Елена продолжала: — Пришёл он домой и лдвинул насчёт трудоустройства. А там сидит такое странное мурло. И делает Пашке козью морду: «Есть место дворника.» А дворник — это ж весь день на ногах. И главное, анкета-то перед этим мурлом лежит! Павлик говорит вежливо: я, как видите, на одной ноге прыгаю. А тот столоначальник и говорит: «На вас всех сидячих мест не напасёшься. Я тебя в шестнадцать лет воевать не посылал!» Взял Паша эту морду за химо, — Елена показала, как, — и вышиб в коридор вместе с дверью.
— И? — с интересом спросил Дэниэль. Елдена пожала плечами:
— Оштрафовали. В пользу пострадавшего.
— Правильно вообще-то, — заметил Дэниэль. Елена кивнула:
— Вот и я считаю — что правильно. Пашка на эти деньги себе велосипед купил с электромоторчиком.
Хохот и свистки обрушились лавиной. Никто не знал Пашку Хотюшкина, но он был из них, из солдат, из Рот — а значит, был он хороший парень. Елена продолжала:
— Сейчас он в той конторе и работает. А столоначальник наш — в жилкомхозе на ответственнейшей должности дворника. Говорят, у него неплохо получается.
Снова хохот. Дэниэль хотя тоже смеялся, всё-таки возразил:
— Но это же неправильно. Как же быть с законами?
— Закон — это мы, Дэн, — сказал Жозеф. — Время, закон, воля — это всё мы, постарайся понять. Нам слишком солоно пришлось в прошлом — нам, Человечеству — потому что нам вдолбили, чт осправедливость добывают поднятием руки строго с определённого возраста. Но это не так. Её завоёвывают, и тот, кто не осмеливается биться за неё — теряет право на справедливость. Она не общее достояние. Она достояние бойцов и победителей.
— А как быть с теми, кто умер и кому она уже не нужна? — настаивал Дэниэль.
— Никак, — отрезал Жозеф. — Мёртвые мертвы.
— Не надо ссориться, вы чего? — выступил в роли миротворца Витька. Жозеф посмотрел на него удивлённо:
— А с чего ты взял, что мы ссоримся?!
— Это точно, — подтвердил Эрих, — когда наш брат ссорится — у столов крылышки вырастают… Майкл, ты бы спел — что ты её обнял, как спасательный круг?
Майкл, как и Андрей, петь никогда не отказывался. Он секунду подумал, потом улыбнулся, хлопнул по гитаре ладонью… И очень тихо, но очень ясно проговорил:
— Ленивое солнце не слепит глаза,В лесах — щебетанье птах,Но скоро над ними пройдет гроза.Ведь завтра — в моих руках…
А потом — ударил по струнам, словно рванув затвор пулемёта…
— Нет, солнце над нами ещё не взошло,Не видно над миром зари…Но время — о, время наше пришло!Вставай и винтовку бери!
Меж мёртвых деревьев потоки бурлят,Но в тучах — лучей вижу взмах!То Солнце и Свет призывают солдат —И Завтра в наших руках!
Чтоб голод от детских кроваток бежал,Чтоб пчёлы звенели в садах —С оружьем в руках я из ада восстал —И Завтра в наших руках!
О Родина, Мать, час великий пришёл —И мы выходим из тьмы!Ведь Завтра станет таким,да, мир наш станет таким,Каким его сделаем мы![32]
Он заглушил ладонью струны гитары и обвёл всех взглядом — внимательным, почти вызывающим. Кажется, хотел он что-то сказать — но тут гулко бухнула дверь.
Елена ойкнула. Пётр обрадованно заорал:
— Никола!
Все — разом — обернулись к выходу. Там стоял и улыбался Ник.
— Что за разгул? — спросил он весело, входя в блиндаж.
— Здорово, чёрт! — Джек первым вскочил ему навстречу.
— Тише! — Ник выставил вперёд ладонь. — Не обниматься! Ко мне в госпитале и так санитар приставал! Но как он уколы делал… — Ник мечтательно закатил глаза, — …шалунишка-а…
