Валерий Волков - Блатные из тридевятого царства (СИ)

   Я медленно досчитал до десяти. Старый как мир способ помог немного успокоиться. Что делать? Вдруг Кривой и правда амнезией с похмелья страдает. Как не хотелось учинять допрос с пристрастьем, но другого выхода я не видел. Ни в моем вкусе шастать по белу свету в облике побирушки. Стараясь не сорваться на крик, я поинтересовался:

   -- Кривой, ты в школе учился?

   -- Не сподобился как-то.

   -- Оно и видно. Ничего, дело поправимое, -- успокоил я атамана. -- На прохождение полного курса времени, к сожалению, нет, но вот пару уроков по биологии провести успеем. Тема занятий -- внутренний мир человека. Отбросим в сторону духовную сущность и сразу перейдем к более приятным вещам -- осмотру кишечника с дальнейшим наматыванием на ближайший сук.

   Кривой суть сказанного уловил. Видно по глазам и по неприятному запаху, что стал исходить от атаманского тела.

   -- Вы за кого меня, дурака, принимаете! -- Пропищал он дрогнувшим голосом.

   -- Заткнись! -- Заорал я. -- Последний раз спрашиваю -- где золото? Минута на размышление. Потом начнем урок, если биологии окажется мало, изучим ботанику. Будем отделять пестики от тычинок. Это, кстати, -- обвел я взглядом притихших разбойников, -- касается всех. Покайтесь, облегчите душу. Добром прошу.

   А в ответ тишина и мрачное сопенье со всех сторон. Слева обреченное -- банда во главе с атаманом застыла в экстазе, ожидая начала учебного процесса. Справа усердное -- Ванька с Васькой и кузнец Сорока, отобранные Евсеем в преподавательский состав, деловито закатывают рукава. Чем бы все кончилось, не знаю. Вряд ли бы я решился на что-то большее порки. Гнетущую обстановку разрядил невесть откуда взявшийся дед Кондрат:

   -- Плюнь на них, Пахан, нашел я золото, Лёнька его прихватил. Пьяный-то пьяный, а про деньги не забыл.

   -- Уф! -- Отлегло у меня на душе.

   -- Ох!!! -- Обвисли на веревках разбойники.

   -- Эх! -- Досадливо выдохнул Фраер. -- Чего теперь делать?

   -- Прочти лекцию о человеколюбии, а для усвоения материала по десять плетей каждому и пусть катятся восвояси.

   -- Значит так, -- начал Евсей, -- зарубите себе на носу -- человек человеку друг, товарищ и брат. Вы это поняли козлы?

   -- Ай! -- Тоненько взвыл Косолапый, почувствовав на спине жгучий поцелуй вожжей.

   -- Ой! А-я-й! -- Подали голоса остальные члены банды.

   Уяснив, что брошенное семя вошло в благодатную почву, Фраер скромно отступил в сторону.

   Закончив экзекуцию, принялись собираться в дорогу. Несмотря на бессонную ночь и бурное утро решили с выступлением не затягивать. Пообедав, а заодно -- сразу позавтракав и поужинав, уселись в пролетки и двинули вслед за солнцем. Если Кривой не врал, версты через три имелся проселок, а там -- куда русский "авось" выведет.

   Наша команда уменьшилась на двух человек. Где искать Лёньку я примерно представлял, а вот куда делся Пантелей, не знал никто. По всему выходило -- бежал проводник, пока мы с бандитами нянчились. Бог ему судья. Не тот повод, чтоб печалиться.

   Отпущенные на волю разбойники провожали со слезами на небритых щеках. Наверно жаль было расставаться. Атаман пыхтел особо зло и выразительно. Чтоб прощание не затянулось, мы предусмотрительно конфисковали огнестрельное оружие, а в купе с ним и колющие с режущим. Лихое мужичье, сутуля распухшие от порки спины, двинулось в глубь леса.

   -- Флаг в руки, ветер в спину и паровоз навстречу! -- Благословил я их напоследок.

   Не успели мы проехать и сотни метров, пришлось остановиться. Как есть сотворилось чудо -- явился ангел небесный в плоти и крови. Для воплощения, скажу прямо, небесное создание выбрало не самые подходящие телеса. Могло бы и поприличнее облик сыскать.

   Граф, или то эфирное высшее существо, что в него вселилось, был облачен поверх перемазанного землей мундира в белое давно нестиранное рубище. В левой руке, высоко над головой, он сжимал крест, сляпанный из березовых сучьев, а правой отчаянно крестился, бормоча под нос молитву. Завидев нас, Лёнька простер ладони к небу, безумно закатил глаза и принялся вещать:

   -- Покайтесь люди! Отриньте мирское! Утешьте душу молитвой, наполните любовью сердца ваши и Отец небесный простит. Опомнитесь, пока не поздно! Судный день близиться, конец света грядет! Покайтесь как я, усмирите гордыню, простите ближних своих, как Господь и я прощаем вас...

   Весь отряд, включая лошадей, прошиб столбняк. Евсей от удивления вывихнул челюсть, у Подельника волосы дыбом встали, Васька с Ванькой под пролетку нырнули. Один Кондрат Силыч, еле сдерживая усмешку, был полон спокойствия. Пытаясь унять дрожь, я схватил его за руку:

   --- Дембель, он чего?! Ты что с ним сделал? Он же того... умом тронулся!

   -- Ничего, -- тряхнул бородой старик. -- К вечеру отойдет, зато на всю жизнь памятка в голове останется. А с мозгами, Пахан, у него порядок, нечему там трогаться, одна извилина и та во время родов получена.

   Кореша перекрестили лбы и только после этого погрузили Лёньку в пролетку. Господин граф не сопротивлялся, лишь громко и настойчиво требовал от всех покаяния. Стращал муками ада, концом света и гиеной огненной, в которой все и сгинут, кроме него конечно. Глянуть со стороны -- и прям херувим, без нимба, правда. Чего ж Кондрат Силыч сотворил такого, что бедный граф в одночасье перещеголял дьяка Ивашку по части знаний библейских заветов? Я был готов лопнуть от любопытства, но Дембель молчал, а Лёньку заклинило на одной фразе: "Господи, спаси и сохрани!" Под этот аккомпанемент двинули дальше.

   Вскоре произошло два приятных события. Первое -- утомившись от молитв, господин граф изволил забыться в тревожном сне, жаль не летаргическом. Второе -- колеса пролеток запылили по еле приметной, поросшей травой дороге. Где-то впереди цивилизация. Кони перешли с шага на рысь, но как не старались, заночевать пришлось в лесу. Ужин заменила лекция о вкусной и здоровой пище.

   -- Завтра будет лучше, чем послезавтра, -- успокоил Евсей корешей и принялся распределять ночное дежурство.

   Пустые желудки с завидной настойчивостью напоминали о себе. Я приказал готовиться ко сну. В царстве Морфея голод теряет власть над человеком. Это в темнице хорошо поститься, когда нары под боком, а после дня блужданий по лесу невольно о хлебе насущном задумаешься. Только начали обустраиваться: натащили сосновых лап, расстелили поверху дерюги -- ожил преподобный агнец Леопольд. Чего заразе не спалось, посытнее нашего ведь был, нет же, изволило их гадское степенство в чувство придти.

   Продрав глазки и узрев знакомые лица, граф кульком свалился с пролетки и принялся целовать землю. Лобызал твердь земную с таким стараньем, как редкий любовник возлюбленную -- взасос, испачкав слюнями несколько квадратных метров. Наверно эротических снов насмотрелся, вот плоть и возобладала над разумом.

   Так это или нет -- судить не берусь. Удовлетворив потребности, граф-извращенец поднялся с колен и бросился ко мне. Я шарахнулся в сторону, кто его знает, вдруг Лёнька еще не до конца снял сексуальное напряжение... Пронесло!.. В хорошем смысле слова.

   -- Пахан! Паханчик! -- Разнесся над лесом Лёнькин вопль. -- Я ведь того...

   -- Вижу, -- отступил я еще дальше.

   -- С того света убег, от самого дьявола. Надо покаяться, иначе геенна огненная...

   Пол ведра родниковой воды остудили графа, пожароопасную ситуацию удалось ликвидировать. Но праведная просветленная натура ни как не могла смириться с тем, что наши души погрязли во тьме. Лёнька вытер мокрую голову подолом грязного рубища. Уселся на траву, перекрестился и поведал о свете в конце тоннеля.

Восставший из ада или проповедь светлейшего графа Леопольда де Билла.

   Помню ясно, как божий день -- наступила ночь. Не так, что бы совсем, но глаза закроешь -- темень. Гляжу -- луна падает. Хотел пригнуться, да не успел. Как даст мне в голову! Из глаз искры в горле тошнота, а земля по швам треснула. И пропасть адова разверзлась, а из нее демоны, схватили за ноги и тянут, а мордой тормозить не удобно, утащили сволочи.

   Очнулся -- сыра земля кругом. Куда не ткнись, света белого не видно. А в углу ворочается кто-то, руку протянул -- рога, вторую -- копыта и голос заупокойный: "Гваздец, -- говорит, -- тебе Леонид, сгребай вещички, пошли на сковородке жариться". А мне ж с геморроем нельзя. Я ж не помер еще, за что такие страдания? А этот, в углу, мысли читает: "Ага, -- шепчет, -- живой ты падла, но недолго осталось. Сейчас масло сливочное черти принесут и приступим. Ты как любишь, чтоб подрумяниться или до хрустящей корочки?"

   Сердце у меня в комок сжалось. Дышать нечем, кругом сырость, серой из углов тянет. Над головой ведьмаки летают, в волосы вцепиться норовят, того и гляди -- ухи откусят. Зашептал я молитву, а бесу хоть бы хны, даже и не думает исчезать, издевается: "Раньше, -- говорит, -- Бога вспоминать следовало, когда товарищей предавал".