Валерий Волков - Блатные из тридевятого царства (СИ)
Заплясали длинные тени в пламени костра. Словно свора собак десяток разбойников кинулись на Подельника. Свалка получилась отменная, ком из человеческих тел катался по поляне из одного конца в другой. В его центре, отчаянно размахивая руками и ногами, бился Федька.
Какое-то время кроме мощного пыхтения не было слышно ни звука. Но вскоре дикий вопль Подельника известил о конце схватки. Не успела осесть пыль после кучи-малы, Федор стоял уже возле меня в обнимку с соседней сосной. Пытаясь хоть как-то подбодрить друга, я прошептал:
-- Ты как?
-- Нормально, -- отдуваясь, ответил Подельник.
-- А чего орал?
-- Да понимаешь, Пахан, -- зло выдохнул Федор, -- они крутили-крутили меня, ломали-ломали, вдруг вижу перед носом задница. Думаю, укушу гада напоследок ... Своя оказалась...
Покончив с Федькой, разбойники накинулись на Лёньку. И тут сволочная натура графа проявилась в полный рост. Едва цепкие пальцы коснулись графского тела, тот взвыл, словно пожарная серена, пугая лесное зверье на десятки верст в округе:
-- Я не тот, я не этот! Я не с ними, они не со мной! Я все скажу, все! Господин Косой! Господин Косой!!!
Бац! Донесся до нас хлесткий удар и следом Ленькины всхлипы.
-- Чего дразнишься, -- насупился атаман, -- Кривой меня кличут и ни как иначе.
-- Да, конечно, -- согласился Лёнька.
-- Чего звал? -- полюбопытствовал Кривой.
-- А бить больше не будете? -- пролепетал Лёнька.
-- Еще как будем, -- пообещал атаман, доставая из-за голенища плетку.
Граф заговорил. Рассказал кто мы и откуда. Указал местонахождение тайника, надеясь золотом купить свободу. Кривой лично выдрал с корнем седушку пролетки, под которой хранились княжеские червонцы. Но Леньки и этого показалось мало. Указав корявым пальцем на меня, он безжалостно заявил:
-- Этот самый главный. Паханом зовут. Перво-наперво его повесить следует, остальных можно после.
-- Ничего, -- ухмыльнулся атаман, пересчитывая червонцы, -- не баре, до утра потерпят. А ты, -- потрепал он графа по щеке, -- вижу парень не плохой. Как кличат-то?
-- Леопольд, -- с готовностью ответил Лёнька.
-- Эй, Косолапый, -- позвал атаман рослого разбойника, -- налить Леопольду, с нами гулять будет, заслужил.
Довольные богатой добычей лесные пираты уселись пировать. Ветерок доносил запахи жареного мяса и сладкое чавканье двадцати глоток, которое изредка перебивал тоненький голосок захмелевшего Лёньки:
-- Я, Леопольд!
-- Знаю, -- смеялся атаман. -- Косолапый, налей гостю.
После короткого затишья Лёнька опять напомнил о себе:
-- Леопольд я!
-- Помню, -- оскалился Кривой. -- Косолапый, чарку Леопольду!
-- Н-нет, вы не п-поняли, -- еле ворочая языком, лепетал племянник Старобока. -- Я Леопольд де Билл, граф, наследник двух престолов...
-- Эй, Косолапый, Леопольду больше не наливать, заговариваться начал.
К рассвету пьянка пошла на убыль. Часть разбойников, те, что пьяны в стельку, заснули на месте, вторая половина, пьяная в доску -- расползлась по поляне. Атаман сумел добраться до избушки.
В воздухе повеяло прохладой. Близилось утро. Все чаще слышен звонкий пересвист лесных пичуг, радовавшихся новому дню. Я дышал полной грудью, копил силы, чтоб мужественно глянуть смерти в глаза. Господь от плахи уберег, а от петли видно не судьба...
-- Слышь, Пахан, -- зашептал Васька, -- может уже пора?
-- Чего пора? -- не понял я.
-- Ну, это, стрелку забивать.
-- Да чего там, -- вмешался Ванька. -- Давай, Пахан, нынче без стрелки обойдемся, сразу рожи всем разобьем.
-- Вы чего, -- ошалел я от наглости братьев, -- а веревки?
-- Подумаешь, -- фыркнул Васька и напряг мускулы. Случилось чудо, путы лопнули как нитки. Мне чуть дурно не сделалось, показалось, что с ума схожу.
-- Где вы раньше были?! -- Зарычал я, еле сдерживая восторг.
-- Так команды твоей ждали. Боялись планы командирские сорвать, вдруг чего другое замыслил.
-- Мы, ежели, что, обратно охомутаемся, -- поддержал брата, освободившейся секундой позже Ванька. -- Подождем коли надо. Обидно только, эти поганцы проснуться и дожрут наш провиант, потом завтракать нечем будет.
О, Господи! Дай мне силы, -- стиснул я зубы, давя в себе бешенство. В Шестерках спал гений, причем один на двоих и с каждым днем все крепче и крепче. Кто мне может объяснить -- почему для умственной деятельности предел существует, а для идиотизма нет? Осмыслив увиденное и услышанное, я понял лишь одно -- количество разума на земле величина постоянная, а население как известно растет... Ну, да ладно. На судьбу, дураков и женщин принято не обижаться, к тому же времени нет, светает.
-- Всех связанных освободить, свободных связать, -- приказал я. -- И поживее, иначе всю жизнь в шестерках бегать будете!
Угроза подействовала. Через пять минут, растерев затекшие руки, мы принялись за банду Кривого. Сопротивляться никто не думал, пьяный сон вещь крепкая. Лишь Косолапый попытался открыть глаза, но Васькин кулак надежнее любой пилюли от бессонницы погрузил его в прежнее состояние. Управились быстро. На траве у потухшего костра остался лишь Лёнька. Да еще из хижины доносилось неясное бормотание атамана. Покосившись на графа, дед Кондрат попросил:
-- Разреши, Пахан, этим выродком я займусь лично. -- Заметив в моих глазах настороженность, он тут же добавил: -- Не бойся, не собираюсь грех на душу брать, но проучить стервеца следует, чтоб на всю жизнь помнил -- каково быть предателем.
Я махнул рукой, поступай, как знаешь. Дебилу все едино, что в лоб, что полбу. Из него б гвозди делать, как советовал товарищ Маяковский, а лучше шурупы и молотком, молотком по пустой головке.
Кондрат Силыч потащил безвольное тело графа в лес, мы пошли на штурм резиденции атамана. Попасть внутрь обычным способом оказалось невозможно. Массивная дверь, подпертая изнутри, и крепкие стены без окон, надежно охраняли сон Кривого, а в месте с ним и наше золото. Опять отличились братья.
Кто бы мог подумать, что они, словно великие маги, могут проходить сквозь стены. Правда, когда это делают волшебники, стена остается целой, а у нас дверь вылетела вместе с косяком. Васька с Ванькой ввалились внутрь. Через минуту последовал доклад:
-- Все обшарили, денег нет.
-- А еще, -- добавил Васька, -- Кривого малость дверью пришибло, кажись, помирать собрался.
И только тут я обратил внимание на громкие стоны, доносившиеся изнутри. В груди противно екнуло, вдруг и, правда, атамана задавили. Жить или умирать -- его личное дело. Да кто нам скажет, где червонцы спрятаны? За чей счет в Волынь ехать? На что коней покупать?
-- Сюда его! -- Крикнул я.
Пока разгребали груду досок, поднимали дверь, слабый голосок Кривого резал уши:
-- О-о-о-ой!.. О-о-о-ой!.. О-о-о-ой!...
Наконец завал разобрали и Евсей с Федькой подняли атамана. Тот всплеснул руками и раззявил рот так, что гланды наружу полезли:
-- О-о-о-ой!.. О-о-ой цве-е-е-е-тет калина-а-а-а-аа в поле-еее у ручья!...
...тихая Варфоломеевская ночь подходила к концу, начинало брезжить спокойное, мирное утро стрелецкой казни...
Ближе к обеду, упрев на солнышке, разбойники начали приходить в себя. Первым ожил Косолапый. Еще не поняв, что произошло, он покрутил опухшей мордой и задал риторический вопрос:
-- Кто пьянствовал с моей рожей и помял ее?
Выждав, пока и остальные начнут воспринимать действительность хотя бы в черно-белых тонах, я поднялся с земли. Скрестил руки на груди и прокурорским тоном произнес:
-- Все ни так уж плохо, как вы думаете, все гораздо хуже. -- Такое начало произвело нужное впечатление. Не снижая оборотов, я продолжил: -- Начинаем первую игру сезона в вопросы и ответы. Для тех, кто не пробьется в финал, в качестве поощрительных призов братья Лабудько приготовят свои любимые блюда: отбитые почки по-таежному, жаркое из поломанных ребер, сломанная челюсть под майонезом и так далее. С полным перечнем меню проигравшие ознакомятся позже. А теперь внимание! Первый и единственный вопрос отборочного тура -- где наши деньги? Время на раздумья истекло. Атаман, кто будет отвечать?
Кривой долго и тупо смотрел в мою сторону. Пытался сообразить, чего от него требуют. Наконец тяжело вздохнул и произнес:
-- Опохмелиться дайте.
-- Перебьешься. И так без меры укушались, весь стратегический запас выжрали.
-- Не, -- икнул главарь, -- меру мы знаем, но разве ж ее выпьешь.
-- Короче, -- рявкнул я, прекращая дискуссию, -- где деньги?
-- Тебя, Пахан, помню, Леопольда помню, деньги -- не помню.
Я медленно досчитал до десяти. Старый как мир способ помог немного успокоиться. Что делать? Вдруг Кривой и правда амнезией с похмелья страдает. Как не хотелось учинять допрос с пристрастьем, но другого выхода я не видел. Ни в моем вкусе шастать по белу свету в облике побирушки. Стараясь не сорваться на крик, я поинтересовался:
