Елена Старкова - Поцелуй Морты
Однако Лену это нисколько не смутило, она обняла Шпиля за шею и шагнула вперед так решительно, что тот потерял равновесие и рухнул вместе с ней на жалобно заскрипевшую кровать. Лена оказалась сверху, одним рывком сбросила с себя белую рубаху, под которой ничего не было. Гарик увидел над собой большие, подрагивающие груди с острыми темными сосками и едва не задохнулся от охватившего его желания…
– Хочу тебя… – прошептала Лена с такой сексуальной хрипотцой в голосе, что у Шпилевского полностью отказали тормоза, которыми, по правде сказать, он и так очень редко пользовался.
«Вот это да! Оказывается, я еще котируюсь!» – успел подумать остроумный Гарик.
Он запустил обе руки в черную гриву волос девушки и притянул ее к себе с такой силой, что та вскрикнула. В ту же секунду их губы встретились: Гарик почувствовал себя наверху блаженства. Эрекция была такой, что Лену буквально приподняло над ним, как подъемным краном. Она обеими руками легко, словно бумагу, разодрала на нем трусы и села верхом в классической позе всадника.
Ритмичный скрип кровати был таким громким, что и мертвого поднял бы из могилы. На соседней кровати открыл глаза проснувшийся Кызылкумов и, чтобы не закричать от ужаса, впился зубами в угол подушки: то, что он увидел, совершенно отличалось от того, что видел перед собой сходивший с ума от наслаждения Гарик.
Михаил зашел в первый попавшийся гастроном и набил продуктами объемистый пакет. До дома добирался, как настоящий барин, на такси. Он так давно не ездил на такси, что получал от этого неподдельное детское удовольствие. Жена встретила его непонимающим взглядом:
– Миша, ты что, банк ограбил? – а губы ее уже сами расплывались в улыбке.
Пока он мыл руки и переодевался в домашнее, Люда разобрала пакет. Чего там только не было! И селедочка в горчичной заливке, которую она только окидывала взглядом, когда приходила в магазин за продуктами, не помышляя о покупке, и колбаса такая и сякая, и маслины, вкус которых она успела забыть за последние полтора года. Да много еще чего.
Люда торжественно накрывала на стол, глотая слюнки. В сторонке поставила торт и тарелку с бананами. Натюрморт венчали бутылки с белым мартини (боже мой!) и бутылка водки «Немиров».
Только им двоим было понятно значение этого жалкого по меркам обеспеченных людей праздника. Почти два года они выживали, а не жили. У Миши произошла неприятность на работе, его уволили без выходного пособия, с тех пор он перебивался случайными заработками. Люда не работала давно, она попала под сокращение в своей библиотеке, обошла все, что можно, но нигде ее не взяли. Она пала духом, приболела и несколько месяцев просидела дома.
Неприятности продолжились, когда соседка устроила ее присматривать за маленьким ребенком в один богатый дом. Зарплату положили хорошую, но Люда не продержалась до ее получения. Хозяйка потеряла сумочку и решила, что ее утащила Люда, которая была ни при чем – ни сном ни духом. Ее с позором выгнали, а соседка перестала с ней здороваться. Люда плакала так, что не могла поднять голову с подушки от невыносимой боли.
Миша подался в бомбилы, эксплуатируя и в хвост и в гриву старенькую «Ладу». Проездил он недолго. Старую машинешку занесло на мокрой дороге, и от «Лады» остались рожки да ножки, а сам Миша просто чудом отделался незначительными ушибами. Машину продали на запчасти за медный грош, деньги проели и оказались в жутком положении.
Занимали и перезанимали, закрыв глаза на стыд, прятались от заимодавцев, юлили. Были должны родителям, которые жили на пенсию и сами нуждались в помощи.
Миша обносился до такой степени, что было неловко прийти в приличное место искать работу. Люде редко приходилось выходить из дому, поэтому ее гардероб был в более приличном состоянии, но вот обувь! Обувь была ее настоящим кошмаром. У Люды были только босоножки, которые еще почти не развалились, и жуткие теплые сапоги, которым уже лет пять как не было сносу. А вот ботинок не было никаких, не говоря уже о туфлях. Поэтому… как бы домашний арест. Сколько слез льется в этом бессердечном городе – кто знает?
Одно было хорошо: они с Мишей любили друг друга и никогда не обвиняли в неудачах, молча страдая один за другого.
Михаил встретил старого друга и однокурсника прямо на улице. Это было очень неожиданно. Они с Толиком кинулись друг другу в объятия: сколько лет, сколько зим! Друг сказал, что очень торопится сейчас, но обязательно позвонит вечером. По правде сказать, Михаил не очень-то надеялся, но Толик позвонил, сказал, что совершенно свободен и хочет заехать к нему домой поговорить в мирной семейной обстановке.
Люда ударилась в панику. Уж очень стыдно было за облезлые стены, за обшарпанную мебель, за дешевый сыр на тарелке. Сначала все вели себя скованно, но, немного поболтав и выпив отличный коньяк, принесенный Толиком, Миша неожиданно для себя рассказал старому приятелю, как дошел до жизни такой.
– Да понял я сразу все, не дурак, – сказал сочувственно старый приятель, – ты же золотая голова, Миша! Хочу предложить тебе хорошую работу. Оклад небольшой будет на испытательный срок, всего тысяча долларов, а дальше будешь преотлично зарабатывать, дружище!
У Михаила перехватило дыхание. Тысяча долларов! Это же целое состояние! Он бы помчался сломя голову и за половину! Люда тоже застыла с принужденной жалкой улыбкой на губах.
– Это тебе, Миша, аванс, – сказал Толик, вынимая из бумажника деньги и протягивая Михаилу, – не обижайся, дружище, но тебе надо приодеться, чтобы произвести впечатление на босса…
Миша даже не думал обижаться. Какая глупость – обижаться! И от аванса отказываться не стал. Еще чего! Теперь он больше всего хотел, чтобы Толик поскорее ушел, – так ему не терпелось остаться наедине со своим счастьем. Когда за другом закрылась дверь, Михаил с трудом удержался от победного вопля. Он схватил жену в охапку и, приплясывая, бросился обратно в комнату.
– Людка! Мы прорвались, честное слово, прорвались! Мы им еще всем покажем! – завопил радостно Михаил.
Кому «им» и чего «покажем», Миша сам толком не знал, но радость и облегчение требовали каких-то слов, и эти бессмысленные выкрики не отражали сотой доли того счастья, которое так неожиданно свалилось на голову.
По совету жены Михаил сходил в хорошую парикмахерскую, сразу помолодел и похорошел. Зайдя в приличный магазин, приобрел костюм, пару рубашек, два галстука, ботинки. Все не слишком дорогое, но очень хорошего качества, а вот носки купил за бешеные деньги. Он где-то читал, что дорогие носки сводят на нет все недостатки в мужской одежде. Потом заехал в «Арбат-престиж» и попросил милую продавщицу, чтобы она подобрала ему модный одеколон.
Когда он утром оделся и надушился, Люда сказала, почтительно поправляя ему галстук:
– Мишенька, ты просто как Джеймс Бонд! Честное слово!
Он отмахнулся, мол, дескать, пустяки. Но сам определенно чувствовал себя именно так.
– Погоди немножко, Людок, – сказал он ласково, но значительно, – скоро мы из тебя чистую Мерилин Монро сделаем!
На первый взгляд все было по-прежнему в огромной квартире Нугзара и Норы в высотке на Котельнической набережной. Уютный свет от торшера, аромат свежесваренного кофе и ванили… Так пахнет после застолья в спокойных, благополучных семьях с высоким уровнем дохода.
Нугзар, облаченный в черный шелковый халат, курил трубку, развалившись в мягком глубоком кресле, и с недовольным выражением лица просматривал газету. Трубка его была искусно вырезана из темного дерева в виде головы черта с небольшими рожками и живым, реалистично выполненным лицом: казалось, вот-вот он заморгает или чихнет, да так, что из открытого черепа посыплются искры.
Нора в прозрачном и очень сексуальном пеньюаре красного цвета сидела за столом, покрытым бархатной синей скатертью, и раскладывала пасьянс. Карты ее, как и трубка Нугзара, тоже были уникальными, ручной работы. Сделанные из толстой кожи, источающей резкий запах мускуса, по содержанию они совсем не походили на обычные или даже карты Таро.
Орнамент рубашки состоял из отрубленных голов с переплетенными высунутыми языками. На тузах красовались князья и герцоги ада, короли выглядели, как палачи с топорами, валеты были представлены в виде висельников на веревке, дамы – ведьмами: из-за плеча у бубновой выглядывала сова, у крестовой жаба, у пиковой черный ворон, у червовой рыжий кот с зелеными глазами. Губы дам кривились в порочной усмешке. А джокером был сам Люцифер.
Царившее в комнате спокойствие было обманчивым и напоминало скорее затишье перед бурей. После грандиозной ссоры Нугзар почти перестал разговаривать с Норой, хотя внешне они по-прежнему напоминали обычных супругов, коротающих дома воскресный вечерок. Однако оба ощущали витавшее в воздухе напряжение.
– Ты нашла очередного донора? – с трудом пересилив себя, обратился к Норе Нугзар.
