Кристофер Банч - Последний легион
Он вывел Язифь в центр зала, и не успели они стать в танцевальную позицию, как два оркестра вразнобой и не по нотам заиграли что-то в невероятно рваном ритме.
— Ох, — разочарованно сказала Язифь. — Это же новый танец… Для тебя, может, и не новый. Его привезли с Центрума пару лет назад, и теперь это старые новости. Но я все равно не знаю, как его танцуют.
Гарвин подумал, не поделиться ли с Язифью глубоким и подробным знанием ночной жизни столицы Конфедерации, которое он приобрел за три недели чистки унитазов в казармах для рекрутов. Но решил, что незачем разбивать трепетные женские иллюзии. Он уже сообразил, что надо предложить принести ей выпивку, но в этот момент обнаружил в оркестровом шуме ритмический рисунок.
— Ерунда, — сказал он. — Это очень легкий танец. Я тебе покажу. — Он отвел ее в сторонку. — Ты быстро схватишь ощущение. Держись от меня на расстоянии, э-э, пяти-шести сантиметров. Одну руку подними и держи вот так. Я беру тебя за талию, и начали. Шаг в сторону, в сторону, назад, назад; в сторону, в сторону, и так далее. На каждый десятый такт или около того я слегка нажимаю тебе на талию, и ты поворачиваешься кругом… Да, вот так. Потом снова поворачиваешься ко мне… Ну вот и весь танец.
Язифь, от старания чуть высунув свой розовый язык, некоторое время внимательно следила за собственными движениями, потом посмотрела на Гарвина:
— Ты очень хорошо танцуешь. Где научился?
Гарвин улыбнулся одним краем губ, вспомнив, как по залитой светом прожекторов арене кружились статный мужчина и эффектная женщина в старомодных костюмах, подбадриваемые сотнями зрителей.
— В цирке, — ответил он.
Перед ним пронеслось другое воспоминание. Полыхающий старый шатер из просмоленной ткани, крики людей, сирены пожарных гравимобилей и маленький мальчик, плачущий на пепелище оттого, что весь его мир только что канул в небытие. Гарвин прогнал это воспоминание.
Язифь засмеялась:
— Ага, в цирке! И ты там, конечно, был, как это называется, ведущим?
— Это называется конферансье. Но танцевать я учился задолго до того, как стать конферансье.
— Да ладно тебе, — оборвала она. — Я не такая дура. Ты слишком молод для этой роли.
— Если тебе угодно, — ответил Гарвин. — Но, должен заметить, в цилиндре, покрасившись брюнетом и наклеив тоненькие усы, я выгляжу гораздо старше.
— Хватит! Все равно я тебе не поверю. А что теперь танцуют на Центруме?
— О, весьма примечательный танец! — сказал Гарвин. — Сначала и мужчины, и женщины связывают себе руки на запястьях. Потом связанными руками обхватывают друг другу шею.
— Как романтично! — сказала Язифь.
— Да, действительно очень романтично, — согласился Гарвин. — Когда начинается музыка, все прыгают на четыре шага вперед и на четыре — назад. В конце каждого такта кричат: «Ха! Ху!». Ну и все, разумеется, голые.
— Ты слишком увлекся, — заметила она. — А ведь я тебе почти поверила.
— Так со мной всегда, — признался Гарвин. Музыка на минуту стихла, а после паузы зазвучала сладенькая песенка. — А вот еще один новый стиль. — Он обнял ее и приблизил к себе.
— Этот стиль мне нравится, — прошептала она ему на ухо.
— А мне нравишься ты, — сказал Гарвин, почувствовав себя пьяным, хотя ничего не пил, от мягкости и тепла прижимающейся к нему стройной фигуры. — Твои волосы пахнут мягкой тропической ночью, шуршанием ветра в листьях пальм.
— Может быть, ты действительно работал в цирке, — сказала Язифь. — Жонглировать словами ты умеешь.
— Ах, миледи, когда ты беден и влюблен в девушку, стоящую гораздо выше на общественной лестнице, слова — твоя единственная надежда, — изрек Гарвин.
— Только слова?
— Ну, — сказал Гарвин, — в толпе танцующих — только они.
— Не буду спрашивать, на что ты рассчитываешь в уединенном месте, — сказала Язифь. — Боюсь услышать непристойность.
— Не из моих уст, — запротестовал Гарвин, — я невинен, как… как…
— Как лепесток незабудки? — подсказала Язифь.
— Как лепесток незабудки, — согласился Гарвин, — на ковер из которых я хотел бы тебя бережно уложить и самому лечь рядом.
— Будь осторожен, — предупредила Язифь. — Сдается мне, я знаю, что будет дальше.
— Не знаешь, — возразил Гарвин. — Потому что после этого я запущу тебе в ухо девять метров языка и начну добывать урановую руду.
Язифь захихикала.
— Не продолжай, дурачок.
— Как? Но ведь я только начал? — протестовал Гарвин. В этот момент музыка остановилась. — По-моему, мы заслужили по стаканчику.
Они сошли с помоста. Гарвин остановился полюбоваться фонтаном. С тихим звоном, похожим на отдаленные колокола, вода переливашсь по множеству бронзовых чаш разных размеров и форм. Рядом расположилась преимущественно мужская компания, человек десять. Они слушали, что говорит статный брюнет несколько старше Гарвина, сидевший на скамеечке у фонтана.
— Вне всяких сомнений, Джерми, высшее существо есть.
Джерми, рано лысеющий молодой человек, улыбаясь, энергично помотал головой:
— Докажи это, Лой.
— С легкостью, — ответил тот. — Если бы Бога, безразлично, с большой или с маленькой буквы, не было, то все превратилось бы в хаос.
— Не обязательно, — возразил Джерми. — Естественный порядок… эволюция и так далее.
— Чушь, — сказал Лой. — Ничто не происходит случайно, и твой естественный порядок… Приведи-ка пример естественного порядка. Вряд ли стоит даже пытаться, потому что его не существует.
— Нет, — не согласился Джерми, — раз уж ты пытаешься что-то всем доказать, то ты и приведи пример управляемой Богом системы, в которой все было бы таким, каким должно быть.
— С легкостью. Оглянись вокруг. Мы все признаем, что 'раум представляют собой низший класс. Даже, я бы сказал, низшую расу, не так ли?
Когда он услышал многочисленные утвердительные возгласы, у Гарвина мурашки поползли по коже.
— Следовательно, и заняты они должны быть делами, не требующими особых умственных способностей. Ты ведь не думаешь, что 'раум стали нашей челядью по чистой случайности? Они спокойно делают свою черную работу, потому что для нее и предназначены. Вряд ли можно ожидать, что кто-то из них танцует вместе с нами или принимает участие в этом споре. Именно потому, что они и сами сознают, что мы превосходим их. Они довольны своей судьбой, определенной Богом, будь то работа на шахте или, — Лой вытянул руку с пустым стаканом в сторону стоящего неподатеку слуги в белом костюме, — разнос напитков на вечеринке.
Слуга, по возрасту годящийся Лою в отцы, поклонился и невозмутимо принял стакан. Когда он повернулся, Гарвин встретился с ним глазами и увидел в них скрытый огонь негодования.
— Или другой пример… — Статный молодой человек взвизгнул от неожиданности. По его костюму стекали потоки воды. Он обернулся и увидел Гарвина, поправляющего одну из бронзовых чаш фонтана. На его лице было выражение подчеркнуто преувеличенного ужаса.
— Тысяча извинений, — сказал Гарвин. — Должно быть, мое неловкое движение нарушило божественный порядок.
В гневе налившись краской, юноша поднялся. Гарвин улыбнулся жесткой, неприветливой улыбкой, полусжав кулаки, согнул руки в локтях, выставил чуть вперед левую ногу, повел корпусом из стороны в сторону и легким поклоном поприветствовал противника.
Лой замешкался.
— Мужчины! — прошипела Язифь и демонстративно удалилась.
Гарвин подождал немного, но Лой не двигался. Выпрямившись и еще раз поклонившись, он пошел за Язифью. Она оказалась рядом с центральным залом, на берегу озера. Стояла и смотрела в темноту.
— Эй!
Она не реагировала.
— Эй, красавица! — позвал он снова. Она резко обернулась.
— Почему вам, мужчинам, с вашим проклятым тестостероном, всегда нужно что-нибудь такое устроить?
— Просто надо было остановить потоки дерьма, льющиеся изо рта этого идиота, — сказал Гарвин. — К сожалению, спорить с фанатиками бесполезно. Тестостерон тут ни при чем.
— Кто фанатик? Лой Куоро? Во-первых, он прекрасно образован, во-вторых — мой друг! Его отец — хозяин агентства «Матин», и через несколько лет Лой будет распоряжаться холо. Он очень умный.
— О'кей, — спокойно сказал Гарвин. — Он очень умный говнюк. Но неужели мне придется полюбить его, чтобы я мог сказать тебе, как ты прекрасна?
Язифь замялась и после паузы покачала головой:
— Нет. Но… ты не должен так себя вести.
— Откуда у меня возьмутся хорошие манеры? — сказал Гарвин. — Я простой солдат с простыми желаниями.
Язифь скептически посмотрела на него.
— Иногда эти желания просто непреодолимы, — продолжал он. — Например, при этом чарующем лунном свете у меня есть непреодолимое желание тебя поцеловать.
— Не стоит… — Она не успела договорить. Поцелуй оказался весьма длительным. Наконец она отстранилась. — Боже мой! Не помню, чтобы меня когда-нибудь так целовали.
