Часть их боли - Д. Дж. Штольц
– Нет Уильяма – нет карты! – сказал граф металлическим голосом, и рука его ни на миг не дрогнула.
Наблюдая, как переменился в лице Гаар, как резко пропало неприятное высокомерие Летэ, он все-таки позволил себе открытую ухмылку. Он знал, что будет дальше, и рука его снова хищно упала к перевязи, где ощутила оплетку рукояти. На глазах всех огонь за миг пожрал карту. С губ Гаара сорвался страшный вопль – нечеловеческий. Вопль этот разнесся эхом в каждый угол замка, и даже в Йефасе все вздрогнули.
Глава 5. Отчий дом
Жаркое лето было в разгаре. На раскаленных солнцем полях крестьяне срезали серпами колосья пшеницы, чтобы перевязать их в снопы. Иногда они снимали шляпы, дабы обмахнуться, – ветра не было, и воздух стоял душный, тяжелый, совсем неподвижный. Вдалеке над полями высилась гора Брасо. Она тянулась острой верхушкой в ярко-голубые небеса, пронзая их. У подошвы горы расстелился город-крепость Брасо-Дэнто вместе со своими многочисленными полями, графскими рощами, поселениями и садами, где деревья начинали тяжело опускать свои ветви под весом зреющих плодов.
Йева выглянула из повозки, укрытой плетеной крышей, чтобы рассмотреть Брасо-Дэнто не из-за спины возничего, а вот так – во всей красе.
Целых три десятилетия этот вид будоражил ее мечты, проникал в дремотные сны, отчего она просыпалась в нетерпеливом ожидании. А когда сидела в одиночестве на мысе Бразегмаут, то позволяла себе воображать, каким будет ее возвращение. И вот момент настал – повозка приближалась к отчему дому. И то был не сон, а явь! Вскоре она увидит любимые коридоры, по которым бегала в детстве, когда за ней гонялся ее смешливый брат. Ее смех тогда разносился с верхнего этажа до темниц, звенел капелью. Выскакивая из-за угла, Йева порой натыкалась на приютившего ее графа и смущалась. Она краснела, теребила медную косу и извинялась, опуская взор, но граф никогда не серчал, лишь улыбался, да и разве что поучительно грозил пальцем.
Тогда Йева не понимала, почему ее не ругали за подобные шалости. А сейчас и сама радовалась детскому смеху, чувствуя в нем необходимость, будто звук этот будил в ней жизнь.
Около нее спал маленький Ройс. Подогнув колени, разлегшись на подушках, он положил голову на пышную юбку матери. И под ухо просунул ладошки, да к тому же причмокивал губами во сне. Йева ласково пригладила его черные мокрые кудри, прилипшие к лицу, затем вытерла сбегающую по его лбу каплю пота. Самой ей было не жарко, хотя по лицам жнецов она видела, что солнце их морит. Они сидели у стогов, прятались в тени; кто-то дремал, отдыхая, кто-то ел или пил воду из принесенных женщинами кувшинов. И графиня чувствовала странную сопричастность к этой жатве, к самой жизни, находясь среди уставших людей, пусть на деле и сидела в повозке, медленно катящейся к Брасо-Дэнто.
Прикрыв глаза, она откинулась на подушки и обвила руками своего сына, не отпуская даже сейчас. Йева чувствовала, что ее счастье стало целиком зависеть от его счастья. Она радовалась, когда радовался он. Она плакала, когда плакал он… А когда произошел тот ужасный случай на опушке леса, она думала, что умрет на месте: от сердечной боли и вины. Тогда Ройс бесстрашно играл с вурдалаками, как дитя, не знающее, что перед ним лежит мохнатая озлобленная смерть. На миг позабыв обо всем, Йева залюбовалась цветением трав, поглядела на голубое небо. И случилась беда… Доселе глухо рычащий демон скинул с себя оковы хозяйки и резко вцепился зубами в ногу достающего его ребенка. Ей тогда показалось, что Ройс закричал не своим голосом. Но то кричал не он, а она. Ее сын же, странно сосредоточенный, молчаливый, пытался бить вурдалака по морде кулачками, лупил по глазам. Услышав крик, вурдалак оторвался от его ноги и заскулил. Непонятно было, кто испугался больше: Ройс, Йева или он. Но тогда Йева вдруг поняла, что нет для нее ничего важнее и дороже сына и что сердце ее дрожит за него, как за родного. С тех пор Ройс захромал, и эта его неуклюжая хромота, пока еще милая из-за детского возраста, стала напоминанием.
Потом неведомо откуда пришла болезнь, гулявшая по городам: страшная, забравшая многих детей. Йева тогда сидела на подстилке, гладила своего лихорадящего ребенка и плакала от собственной беспомощности, представляя, что будет с ней, если его жизнь, столь хрупкая, но ценная, оборвется.
Вздохнув, она воздела очи к небу, разглядывая его кусочки сквозь плетеную крышу повозки. Рукой она продолжала перебирать кудри вспотевшего Ройса. Он захныкал во сне, скривил губы и снова погрузился в блаженную детскую дрему. Ну а графиня опять выглянула из повозки, любуясь жарким простором, бесконечными полями, но более всего – небольшой точкой у подножия горы, которая росла, чтобы превратиться в город-крепость.
Вскоре она увидит отца.
Предпоследние два его письма были нежны и полны родительской заботы, и, читая их, Йева понимала, что он ее по-прежнему любит. Может, он принял решение дочери по поводу Ройса? Простил? Однако она была полна сомнений из-за письма, пришедшего накануне… Оно выглядело странно. Обычной бодрости и энергичности в нем не чувствовалось, зато было вялое согласие на приезд нетерпеливой дочери…
Что произошло в совете после того, как обмен сорвался, она точно не знала. Говорят, велисиал Гаар тогда порушил часть зала и напугал Йефасу своими воплями. А когда его тело изрубили на куски, то он в своей бесплотной форме пополз в сторону города. Однако он так и не вернулся. В Брасо-Дэнто его тогда тоже не увидели, хотя именно там он должен был появиться в первую очередь, ведь мир был обещан лишь после передачи карты. Потерпев поражение от объединенных сил старейшин в недолгой стычке у границ Солрага, Кристиан запросил недолгий мир и вернулся в Глеоф. Офуртгос тоже остался цел. Йева ничего не понимала. Она даже не понимала, каков статус отца в совете, после того как он покинул его после продолжительного скандала и вернулся сюда. Говорят, его поддержали многие северные старейшины, поэтому Летэ ничего не сделал. Все ждали ответной войны, но ее отчего-то не случилось. Йева хотела сама все
