Андрей Уланов - Автоматная баллада.
Вопль донесся из–под земли. Точнее — из черного, остро пахнущего сыростью отверстия в земле. — Никитой, — неуверенно позвал приятеля бежавший следом храмовник, — ты там как? — В порядке я, — глухо отозвалась нора. — Ногу вот только… б**, Вась, кинь веревку или чо… — Де я тебе возьму… — начал Вася и осекся, глядя на подошедшего десятника, Михалыч — бывалый, тертый мужик, не боявшийся, как шутили, ни черта, ни гнева Основателя, — бледный, словно полотно, медленно пятился назад, не сводя глаз с черного провала. — Вась, ты че, заснул? — задрав голову, крикнул провалившийся храмовник. Затем он услышал шуршание. Очень тихое шуршание, похожее на звук лениво накатившей на песчаный берег волны. Тогда лишь он понял — и с отчаянным криком рванулся вверх, к свету и жизни. В следующий миг шуршащая волна накрыла его, и крик разом прервался, захлебнувшись жутким булькающим звуком. — Э–то… э–то… — посеревший от ужаса Вася мотал головой, будто надеясь таким образом вытряхнуть из памяти несколько последних минут. — Землеройки, — выдохнул десятник. — Проклятый сукин сын завел нас к землеройкам. — Я–я д–думал, это хе–е–е… — Херня? — Михалыч ткнул рукой в сторону ямы. Никаких звуков из нее уже не доносилось… кроме тихого похрустывания, осознал Вася и, упав на колени, начал удобрять ель остатками своего завтрака. — И чо теперь? — неуверенно произнес кто–то на правом фланге цепи. — Назад? — Куй тебе в зад! — огрызнулась соседняя ель. — Назад ломанемся, снайперюга этот точно всех положит. — Не, ну а чо? Зимы тут ждать? — Чо–чо, — зло рявкнул Михалыч, — вперед идти! Землеройники не на версту тянутся! Еж ли с оглядкой… пройти можно. Не минное поле… чай. САШКА
Слона Эмма завалила чисто — с двух сотен метров, первым же выстрелом. Хотя, конечно, достижение Анны заслуживало более продолжительных аплодисментов — незаметно подобраться к стае ушастых на такую дистанцию сумеет далеко не всякий следопыт. То ли она и впрямь была так хороша, то ли конкретно эти серые морды расслабились, но лишь когда крупный слоняра, отчаянно трубя, начал заваливаться на бок, его сородичи опомнились и, задрав хвосты и хоботы, гулко топоча, унеслись в болотную даль. Как я и ожидал — слон, что бы там ни говорил Энрико, животное хоть и злобное, но при этом, как нередко бывает, еще и крайне трусливое, так что страховали мы Эмму напрасно. В честь «подвига» Анна потребовала, чтобы ее освободили от проворачивания вертела. Хотя жарить слона целиком все равно никто не собирался — ушастый, как я уже говорил, попался крупный, так что надеяться умять втроем всю тушу было бы чистейшей воды фантастикой. — Не знал, что ты из этих… — Из каких еще «этих»? — настороженно переспросила Анна. — Про которых поэт один написал, — пояснил Сергей. — Классик. Еще до войны. Мол, слона на скаку остановят и хобот ему оторвут. — Насчет хобота не скажу, — задумчиво произнесла девушка, — а остановить… я раз коня на полном галопе остановила, а тут всего–то метр двадцать в холке. — Больше, — возразил Энрико. — Когда он вскинулся, у него глаза вровень с моими получились. — Так то, когда вскинулся… а в холке — метр двадцать. Или метр тридцать, но никак не больше. Макс тихонько залязгал. — Ты чего? — спросил я. — Стих, о котором упомянул твой хозяин, — пробормотал «АКМ», — был написан в те времена, когда слоны были большие. — … а крысы — маленькие. А еще до войны трава была зеленее, небо — голубее, а деревья — деревяннее. Макс! Я вообще–то тоже кое–что помню! — В том–то и дело, что «кое–что». — А я, — глухо щелкнула «Ml6», — помню только войну. И все замолчали — даже не подозревающие о нашей беседе хозяева. Словно маленькую ложбинку на крохотном островке накрыло огромной мрачной тенью — тех дней. Судных Дней планеты. Тогда я еще был, по сути, ничем — нерассуждающим, бездумным куском металла сложной формы. Но даже и в таком виде я чувствовал, как растет напряжение вокруг меня, как натягиваются, словно струны, нервы держащих меня людей. Война случилась не внезапно. Сначала прошла серия «инцидентов» — сбитый пассажирский лайнер, пропавшие в тех же стылых волнах курильские «Миги». Стычки на границе двух Корей… разбомбленный «по ошибке» советский тральщик на Средиземке… исчезнувший неподалеку от русской эскадры «Гэлэкси»… прошедшие с невиданным размахом осенние учения, которые обе стороны сочли за признак скрытой мобилизации врага. «Период международной напряженности» тянулся больше полугода — и, наконец, у одной из сторон перетянутые струны начали рваться, слишком уж тяжел был груз, вдобавок давил еще и прошлый опыт. Раз уж не миновать, так пусть хотя не так, как в 41–м… лучше уж самим. Тогда… начиная, они верили — точнее, им хотелось верить! — что шанс на победу, хоть и призрачный, все же есть, что в самом худшем варианте все ограничится сожженной Европой, да и то, если повезет, не всей. Ведь им — главным — есть что терять, а если в ход пойдет «последний довод королей»… но разбуженную первыми выстрелами лавину было уже не остановить. Даже и притормозить толком не удалось — и на мировом игральном столе армии и флоты сгорали едва ли не быстрее брошенных в костер бумажных десяток и валетов… и кто–то, решив, что игра уж слишком пошла в одни ворота, первым схватился за козырь, а его соперник поднял ставку до мегатонных высот. И карты вдруг обернулись упрямо ползущими по спекшейся земле сводными отрядами из живых мертвецов, сражающихся с такими же полутрупами за руины, когда–то назначенные целями в давно погибших штабах. И карты обернулись разодранными чудовищным ударом корпусами кораблей, в которые хлестала вскипяченная термоядром вода… И превратились в падающие с черных от дыма небес ослепительно–белые звезды. — Иногда, — задумчиво произнесла Эмма. — Я думаю… мы ведь любим стрелять, так? — Разумеется. Как же можно не любить то, для чего создан? — Да, верно. И я думаю — те, что стояли в шахтах. Много больше и сложнее нас… если они тоже осознали себя… свою мощь… и захотели вырваться из–под бетона и стали, взмыть небо на огненном столбе, почувствовать холод космоса и жар атмосферы… …может, они просто тоже захотели совершить то, ради чего были созданы? Отвечать ей никто не стал. ШВЕЙЦАРЕЦ
— Будешь ждать меня здесь, — строго наказал Швейцарец. — Голову старайся не поднимать. И вообще, поменьше высовывайся. Следи за вещами. — А что, — удивленно вскинулась девушка, — твои мешки могут сбежать? — Все когда–нибудь случается впервые… Он помедлил еще пару секунд… хмыкнул и, скинув плащ, накрыл им сжавшуюся под вывороченной корягой девушку. — Сиди здесь. Жди меня. И уже шагая через опушку, пробормотал: — Жди меня, я обязательно вернусь… к тебе. Он рассчитал все правильно — храмовники как раз закончили проходить землеройник. Но удостовериться в этом еще не успели — прежде, чем на правом фланге их поредевшей цепи щелкнул пистолетный выстрел. — А? — Где он? Бах. Бах. — Б***… — отчаянно выдохнул храмовник, попытавшийся длинной очередью достать мельтешащий черный силуэт и не успевший убрать палец со спуска, когда автоматный ствол «наполз» на спину его соседа по цепи. — Су…
Бах. Бах. — Сворачиваемся! Ну, живо! Михалыч почти сразу сообразил, что происходит. Чертов сучий сын воспользовался тем, что в густом ельнике храмовники оказались разделены, и сейчас, двигаясь вдоль цепи, попросту выбивал их поодиночке. — Справа он! Бей, робяты! Бей! Яростная пальба, казалось, должна была скосить не только проклятого стрелка, но и укрывавший его лес — свинцовые струи выбивали целые фонтаны щепок, переломившись сразу в двух местах, начала валиться молоденькая елочка… — Хватит! Кончай палить! Послушались его не все — большинство закончило пальбу, лишь расстреляв очередной магазин. Но так или иначе, грохот выстрелов затих, оставив после себя кисловатую пороховую вонь и терпкий запах свежей смолы от разлохмаченных очередями елей. Десятник огляделся. Все оставшиеся собрались вокруг него, на небольшой прогалине. Бледные, взмокшие, как черти, нервно поводящие стволами… все… семнадцать? — Как щенят… — истерично всхлипнул один из храмовников. Из второй сотни, припомнил десятник, ну да, эти только с бабами да детьми воевать хороши, а как до настоящего дела дошло, кровушку — свою, не чужую — почуяли, так и поползли. Как же его звать–то, козла, Парфен, что ли? — Он нас… как щенят слепых… что хочет, то и делает… играется… развлекуху устроил… — А ну тихо! — рыкнул Михалыч. — Слушать всем. — Он… — Жак, ну–ка врежь ему! Чернобородый, с патронной лентой поверх кольчуги Жак кивнул, сделал шаг назад, коротко замахнулся и деловито, как на тренировке, впечатал приклад «калаша» в солнечное сплетение Парфена. Тот разом замолк, сложился вдвое и, выкатив глаза, медленно повалился на землю. — Слушать всем! — повторил десятник. — Он где–то здесь. Больше всего Михалыч опасался, что у кого–то из оставшихся парней сейчас не выдержат нервы — и он, ополоумев от ужаса, либо рванет назад, не разбирая дороги, либо начнет поливать свинцом и без того измочаленные елки, а чертов… Додумать это мысль десятник уже не успел. Звук пришел — однако пришел он вовсе не из зеленой стены перед их автоматами. Звук родился рядом с Михалычем — вверху, в кроне вековой ели. Приглушенный стук удара о ствол… затем о ветку… и в слежавшуюся хвою шлепнулось черное, ребристое… «Растакую мать!» — очень четко успел подумать десятник, прежде чем запал «эфки» отсчитал, последнюю секунду его жизни. — Тебя ранили? — Ерунда, — выдохнул Швейцарец сквозь стиснутые зубы. — Надо перебинтовать… — Замазать зеленкой и показаться доктору Айболиту. Ерунда, я сказал. Сквозная дыра, главное — кость не задета. — Теперь мы не сможем убегать, — вздохнула девушка, глядя, как ее спаситель, тихо шипя, кромсает ножом кожу голенища. — Ценное наблюдение. Швейцарец не стал объяснять, что больше и не собирался никуда бежать. Сложись все, как было им запланировано, оставшиеся преследователи сейчас бы продолжали умирать от гранатных осколков или пули между глаз. Но с простреленной ногой продолжать затеянный им танец было бы форменным безумием. — Я… могу тебе помочь? Чем–нибудь… — Можешь, — кивнул он. — Начни развязывать серый сверток. Сверток был увязан, что называется, на совесть — девушка успела справиться лишь с тремя узлами из десяти, прежде чем Швейцарец, неуклюже присев рядом, попросту рассек оставшиеся петли. — Ух ты. Еще одно ружье, да? А почему ты его раньше не достал? — Страшно, — коротко отозвался Швейцарец. — Чем? — Ляг на землю. Закрой глаза. Открой рот. И как можно старательней зажми уши. Самым сложным в ходе строительства «ружья» оказался поиск подходящей колодки. Много проще было со стволами. Правда, Старик бормотал чего–то там насчет «Утеса», но в итоге на стволы Великой Гаубицы Самого Распоследнего Шанса пошел обычный раскуроченный «ЯкБ» — к лучшему, потому что иначе сооруженные Стариком тормоза–компенсаторы вывели б длину оружия за пределы не только желаемого Швейцарцем, но и мало–мальски разумного. Впрочем, Старик все же остался недоволен: ДТК — фигня, амортизатор отдачи из резиновых шайб — фигня еще большая, и вообще, пока они не смогут заделать спроектированный им ртутный гаситель, к этой громыхале для охоты на мелкие бронемашины и одичавшие бэтээры должно прилагаться запасное плечо стрелка. Ворчать Старик перестал лишь через полгода, но имя «Громыхала» уже успело прилипнуть к штуцеру. Их оставалось одиннадцать — плюс еще двое лежавших рядом с мертвецами на той злосчастной прогалине. Раненые не в счет, но и проклятого стрелка им удалось–таки подранить. Он и удрать далеко не успел, а по четкому следу пересекшей опушку примятой травы мог бы идти даже ребенок. Неужто и в самом деле надеется отсидеться за корягой? Ну, теперь–то… — Теперь–то мы его уделаем! — весело крикнул Гоша по прозвищу Болтун сжавшемуся за соседним деревом храмовнику. — Сейчас… Лихорадочно набивавший магазин храмовник оглянулся на Гошу как раз вовремя, чтобы увидеть, как голова Болтуна превращается в облако кровавых капель. Двумя секундами позже что–то с силой дернуло за плечо его самого — скосив глаза, он увидел ярко–красную струю на месте локтя… и начал кричать. — Крупнокалиберный… Трусов среди воинов Храма не было. Но и выбора у них не осталось тоже: бежать вперед — не храбрость, а лишь верная и бессмысленная смерть. Оставаться на месте и ждать, пока очередная пуля, как сквозь масло пройдя вековой ствол, достанет за ним тебя… Проклятый стрелок в очередной раз провел их — пулемет был наверняка припрятан заранее, и теперь ему оставалось лишь выщелкивать их поодиночке… или положить всех одной длинной очередью, если они все же решатся на атаку. Если решатся — а считаные метры травы и цветов неширокой опушки сейчас казались храмовникам слишком уж длинными. Длиннее жизни. Глупо бежать вперед, глупо стоять на месте — свободным оставался только путь за их спинами… отступить, перегруппироваться… только вот начав отступать, как выяснилось, очень трудно заставить себя остановиться. Особенно когда вас осталось всего лишь семеро — против одного. — Что с тобой?! Ее вопрос он скорее угадал, чем расслышал, — в ушах еще продолжали злобно жужжать ватные тюки, по пуду на каждую раковину. Пожалуй, еще один такой выстрел, и его можно будет брать тепленьким, голыми руками… — Блядство, — Швейцарец попытался усмехнуться. — В смысле: головокружение, тошнота и, кажется, — он мазнул ладонью по верхней губе, глянул, — кровотечение из носа. — В тебя опять попали? — Угу, в плечо… отдачей. Он запрокинул голову, прикрыл глаза… — Как тебя зовут? — Тианэ. Но… я не люблю это имя. — Хорошо, — тихо сказал Швейцарец несколькими минутами позже. — Тогда я буду звать тебя — Тайна. Глава 8
