Андрей Уланов - Автоматная баллада.

Эти двое правил не знали. Вернее, знали что–то — урывок там, кусочек сям… что, в общем–то, даже паршивей абсолютного неведенья, потому как дает иллюзию… Брось, приказал он сам себе, брось! Они и до скелета–то не дойдут, со своими дурацкими саблями–катанами. И, главное, со своей долбаной самоуверенностью, что с ними ничего плохого не может случиться. Точно, не дойдут, ведь клановцы хоть и те еще олухи, но эту парочку даже и они не упустят — чертовски сложно не заметить двух идиотов, точнее, одного идиота и одну кретинку, которые ведут себя так, словно им сам Господь гарантии пообещал. Словно и не живые люди, а по–ло–жи–тель–ные пер–со–на–жи, герои какого–нибудь тупого довоенного приключенческого романчика для детей младшего и среднего школьного возраста, твердо знающие: до конца книги автор их дотянет, сквозь все вражеские орды и природные катаклизмы, деться ему некуда, законы жанра нерушимы. «Километра не пройдут, — зло подумал он, — ну пять — никак не больше. Нарвутся на патруль… положат его, а затем облава прихлопнет их, будто мух. …а я так и останусь с этим проклятым вкусом прикосновения к тайне. Настоящей, с большой буквы — Тайне». Пройденные по топи километры не приблизили — как он, откровенно говоря, надеялся — разгадку ни на шаг, слишком уж замыкалась в себе эта странная парочка. Анну еще пару раз получилось слегка разговорить — ни о чем существенном, так, ерундовый пустой разговор. Треп на общие темы: а почему на вашем Востоке все не так, как у людей, в смысле, здесь, у нас. А вот псевдо–испанец, похоже, с удовольствием бы сожрал собственный язык, если б не понимал, что возможность издавать связные звуки может иногда быть необходимой для пользы дела. — Что ж, — Энрико сбросил рюкзак, тряхнул головой, а руки его при этом повисли вдоль туловища так расслабленно, что ладонь Сергея сама по себе, без всякого понукания со стороны головы дернулась назад и вверх, к надежной шершавости накладок Сашкиной рукоятки. — В чем–то это даже хорошо, что ты нам врал. Потому что мы также были не до конца откровенны с тобой. Насчет твоей платы… — Дурак! — отчеканил Айсман. Запрокинул голову и с видимым удовольствием повторил: — Ду–рак! Что у вас, окромя той, авансовой двадцатки, золотишка ек, я уже к вечеру пятого дня сообразил! Тоже мне — Главный Секрет НАТО! — Сообразил? — недоверчиво переспросила девушка. — И все равно шел? — А чего ж было не сходить, — пожал плечами Сергей. — За двадцать–то монет. По мне, так плата более чем, деньги все вперед уплатили — хорошо, а что вам при этом еще и наобещать захотелось с три короба, лапши глупому следопыту на уши развесить… ну так эта беда — не проблема. Главное, монетки–то я получил, а теперь и работу сделал, так что могу вам ручкой помахать со спокойной душой и чистой совестью. «А ведь это и в самом деле так, — подумал он, старательно пытаясь убедить то ли себя, то ли кого–то… кого–то, напряженно вслушивающегося в его мысли. — Я их довел, все, как и просили, а чего будет дальше — это не моя забота, ну никак не моя». — Да, — задумчиво проронила Анна. — Можешь. — Ты свое дело сделал. Что–то в голосе Энрико заставило Айсмана поежиться. Глупость, конечно же, — даже скуластый не может быть настолько глупым, чтобы предполагать, будто те золотые он потащил с собой. А никакой другой причины для попытки сподличать напоследок быть не может. Или все–таки может? Между ними сейчас было чуть меньше двух метров. Вроде бы и немного, но если взять в расчет ушедшие в грязь чуть ли не на треть голенища сапоги… чего бы там Энрико про свою быстроту ни думал, он должен соображать, что мгновенно ему до следопыта не добраться. Конечно, остаются эти его любимые метательные снежинки–шестеренки, ну и, само собой, автомат, но в эту забаву ведь можно играть и вдвоем — вдвоем, потому что Анна пока вне игры, четко… — Ты свое дело сделал, — повторил скуластый. — Можешь уходить.

ШВЕЙЦАРЕЦ

Как он и рассчитывал, с мотоциклом все было в порядке — по дороге «туда» храмовники слишком торопились, чтобы всерьез подступиться к проблеме неведомо как научившегося карабкаться по деревьям транспортного средства. Ну а уцелевшим было тем более не до разгадывания секретов механизма лебедки. Автоматная очередь по насмешливо чернеющему в кроне мотоциклу — вот максимум, который они могли бы себе позволить, но и без этого обошлось. Повезло. «Впрочем, — подумал Швейцарец, — даже преврати они его железного коня в решето — сейчас это уже было не суть важно. Неприятно — но не более того. Похромали бы еще пару дней… а дальше уже б и пошли, ведь ступни у девчонки почти зажили, да и на его собственное копыто тоже почти можно ступать… можно, если осторожно. Удивительная вещь эти синие лианы, и Агеев, по–видимому, ничуть не кривит душой, говоря, что довоенные биологи, ознакомившись с их действием, ими же с горя бы и удавились. Втрое–вчетверо ускоренная регенерация — это в чем–то даже значимей, чем антибиотики, это едва ли не былинная живая вода. Или мертвая — кажется, именно мертвой водой спрыскивали порубленных на куски богатырей, дабы получить пригодный к дальнейшему оживлению труп. За одни только эти лианы раньше бы светила вернейшая, железобетонная «нобелевка»… и Агеев, похоже, если о чем и жалеет, так это о невозможности покрасоваться на той самой сцене. В остальном же этот новоявленный доктор Менгеле вполне доволен, а местами даже и счастлив — ведь у него есть уникальная возможность двигать любимую науку, без оглядки на всякие там морали, к его услугам множество подопытных мышек… двуногих… разумных. И, что самое паршивое, он со своей людоедской арифметикой: десять исцеленных, вытащенных буквально с того света, за каждую жизнь, хладнокровно принесенную на «алтарь науки»… он прав. Потому что те, добрые и высокоморальные… тщетно пытавшиеся крохотными горстями уцелевших довоенных лекарств даже не остановить — хоть на самую малость замедлить победный марш вырвавшихся из шкатулки Пандоры чумных легионов… они проиграли и ушли, а Петр Агеев спасает здесь и сейчас. Исцеляет… и убивает. Меня ведь не стошнило тогда, в первый раз, когда он начал рассказывать… с подробностями, он слишком долго держал это в себе и вот, найдя, как ему показалось, достойного слушателя… как он меня назвал? Человеком, способным на столь же рациональный ход мыслей… Он тогда был очень откровенен… а я — я был рационален и вовсе не собирался расставаться с завтраком. Напротив, слушал с живейшим, отнюдь не наигранным интересом, и уже через пару часов мы стали друзьями–не–разлей–вода. И этот хренов Айболит не просто пустил меня в свои закрома, но и едва не обиделся, когда я заговорил о плате. Знал бы он, чего мне стоило удержаться и не пристрелить его на месте! Но я был рационален, а он был мне нужен… «Он и сейчас мне нужен, — тоскливо подумал Швейцарец, — и я могу лишь утешать себя мыслью, что когда–нибудь… когда–нибудь настанет день… Главное — не думать о том, что мы с ним действительно похожи». — Зачем ты меня спас? После дождя в лесу было сыро, а подступающая ночь оставляла не так уж много времени на пионерские игры со щепочками и травинками — и Швейцарец даже не пытался в них сыграть, решив дело проще и радикальней, с помощью трети литра бензина. Расточительство, но весело полыхнувший огонь того стоил — яркое рыжее пламя, такое же, как и сотни тысяч лет назад, на заре человечества, верно служащее преградой между человеком и опасностями ночной чащобы. Кое–кого из ее обитателей, правда, огонь мог скорее привлечь, чем отпугнуть, но таких в здешних краях, по мнению Швейцарца, имелось немного — и почти все они были вполне по «зубам» трофейному обрезу двустволки. — Можно я сначала котелок над огнем повешу? Котелок тоже был трофейным. Вообще, они неплохо накрысятничали, как ехидно сказал после сам Швейцарец, поначалу собиравшийся всего лишь подыскать Тайне чего–нибудь более подходящее под определение «одежда». Другой вопрос, что и оставшегося на «поле боя» добра хватило б на дюжину мародеров — одной стрелковки с боеприпасами телегой вывозить… — Прости… — За что? — удивленно переспросил Швейцарец. — Ну… мне не надо было задавать этот вопрос. — Вообще–то, — серьезно заявил Швейцарец, — я ждал его много раньше. — Я и хотела спросить раньше, — тихо сказала девушка. — Но… почему–то боялась. — Правильно. — Правильно? Швейцарец вздохнул: — Правильно боялась. Кажется, она слегка побледнела… впрочем, это мог быть всего лишь эффект игры огня и тени. — Зачем ты меня спас? — Мне нужен ответ. — Проступившее после этой фразы на личике Тайны явственное недоумение едва не заставило Швейцарца улыбнуться… если бы он не был занят подбором правильных слов. — Нет, не так, вернее, совсем так. Мне нужен кто–то, способный ответить мои вопросы. — Какие вопросы? — Зачем храмовники захотели нанять меня? — Но… я не знаю. — Ты знаешь, — мягко возразил Швейцарец. — Скорее всего, знаешь. Просто не можешь правильно воспользоваться этим знанием. — Я была всего лишь наложницей. Куклой для удовольствия. — Мне известно, кем ты была. — Тогда… если тебе нужны только сведения, почему же не взял кого–то другого? Из слуг… приближенных к иерархам. Они ведь наверняка знают то, что нужно тебе, и знают много больше, чем я. — Именно поэтому. Он снова вздохнул, потер виски. — Так же, как и ты сейчас, — медленно произнес он, — подумают и в Иерархии. Уволоки я за собой, к примеру, личного секретаря Дяо, и сам Дяо сразу же просчитает, к каким тайнам тот был допущен. А простая наложница… что серьезного может она знать? Почти ничего… следовательно, дело не в информации, а в чем–то другом. Да, это похищение — тягчайшее оскорбление Храма, но угрозы планам Храма оно не таит… и потому в погоню за нами послали четыре десятка воинов, а не целую сотню. — С сотней бы не справился даже ты? — Справился, — девушка почти с ужасом осознала, что Швейцарец ничуть не шутит, — но это стоило б куда больше времени и сил. А главное — мои последующие действия стали бы более предсказуемыми. На самом деле Швейцарец отнюдь не чувствовал уверенности, которая звучала в его голосе, и причиной тому был толстяк в желто–красном шелковом халате. Просчитывал иерарх Дяо и такой ход в одной из своих многомудрых комбинаций? Мог… пожалуй что, этот — мог. — Человеческий мозг, — произнес он вслух, — штука хитрая и сложная. И то, что мы забываем… оно ведь на самом деле продолжает храниться там, внутри черепа. Чудовищное, невероятное количество информации, когда–то воспринятой, но сочтенной ненужной — и потому отправленной на хранение в дальний чулан с потерянными ключами. — А у тебя есть отмычка для таких чуланов? — Да. — Тогда почему ты медлишь? — Будет больно. Очень больно. — Я не боюсь боли, — серьезно заверила девушка. — Уже не боюсь. Швейцарец медленно качнул головой. — Ты не представляешь. — Это ты не представляешь, — тихо произнесла Тайна. — Не представляешь, сквозь что мне довелось… — она замолчала, опустив глаза, и закончила фразу лишь минутой позже, почти неслышно прошептав: — …пройти. — И все же ты НЕ представляешь, — четко выделив «не» сказал Швейцарец. — Не можешь. Верю, что тебе довелось пережить… многое. Но ты жива — и, следовательно, кожу, всю, до последнего миллиметра, с тебя не сдирали, равно как и девяностопроцентных ожогов ты не получала. — Все дело в нервах, — продолжил он. — Тех самых проклятых нервных окончаниях, благодаря которым ты и я чувствуем… ощущаем… и загвоздка в том, что снадобье, которое может заставить твой мозг припомнить ВСЕ… это чертово варево не ограничивает свое действие головой — оно ударяет по всем нервным клеткам. Всем! И уйти — потерять сознание или, — Швейцарец хмыкнул, — умереть от болевого шока — эта дрянь тебе также не позволит. — Очень хорошо, — улыбнулась Тайна. — Умирать я теперь уже не хочу. — Ты не представляешь, — в третий раз повторил Швейцарец. САШКА