Андрей Уланов - Автоматная баллада.
— Будешь ждать меня здесь, — строго наказал Швейцарец. — Голову старайся не поднимать. И вообще, поменьше высовывайся. Следи за вещами. — А что, — удивленно вскинулась девушка, — твои мешки могут сбежать? — Все когда–нибудь случается впервые… Он помедлил еще пару секунд… хмыкнул и, скинув плащ, накрыл им сжавшуюся под вывороченной корягой девушку. — Сиди здесь. Жди меня. И уже шагая через опушку, пробормотал: — Жди меня, я обязательно вернусь… к тебе. Он рассчитал все правильно — храмовники как раз закончили проходить землеройник. Но удостовериться в этом еще не успели — прежде, чем на правом фланге их поредевшей цепи щелкнул пистолетный выстрел. — А? — Где он? Бах. Бах. — Б***… — отчаянно выдохнул храмовник, попытавшийся длинной очередью достать мельтешащий черный силуэт и не успевший убрать палец со спуска, когда автоматный ствол «наполз» на спину его соседа по цепи. — Су…
Бах. Бах. — Сворачиваемся! Ну, живо! Михалыч почти сразу сообразил, что происходит. Чертов сучий сын воспользовался тем, что в густом ельнике храмовники оказались разделены, и сейчас, двигаясь вдоль цепи, попросту выбивал их поодиночке. — Справа он! Бей, робяты! Бей! Яростная пальба, казалось, должна была скосить не только проклятого стрелка, но и укрывавший его лес — свинцовые струи выбивали целые фонтаны щепок, переломившись сразу в двух местах, начала валиться молоденькая елочка… — Хватит! Кончай палить! Послушались его не все — большинство закончило пальбу, лишь расстреляв очередной магазин. Но так или иначе, грохот выстрелов затих, оставив после себя кисловатую пороховую вонь и терпкий запах свежей смолы от разлохмаченных очередями елей. Десятник огляделся. Все оставшиеся собрались вокруг него, на небольшой прогалине. Бледные, взмокшие, как черти, нервно поводящие стволами… все… семнадцать? — Как щенят… — истерично всхлипнул один из храмовников. Из второй сотни, припомнил десятник, ну да, эти только с бабами да детьми воевать хороши, а как до настоящего дела дошло, кровушку — свою, не чужую — почуяли, так и поползли. Как же его звать–то, козла, Парфен, что ли? — Он нас… как щенят слепых… что хочет, то и делает… играется… развлекуху устроил… — А ну тихо! — рыкнул Михалыч. — Слушать всем. — Он… — Жак, ну–ка врежь ему! Чернобородый, с патронной лентой поверх кольчуги Жак кивнул, сделал шаг назад, коротко замахнулся и деловито, как на тренировке, впечатал приклад «калаша» в солнечное сплетение Парфена. Тот разом замолк, сложился вдвое и, выкатив глаза, медленно повалился на землю. — Слушать всем! — повторил десятник. — Он где–то здесь. Больше всего Михалыч опасался, что у кого–то из оставшихся парней сейчас не выдержат нервы — и он, ополоумев от ужаса, либо рванет назад, не разбирая дороги, либо начнет поливать свинцом и без того измочаленные елки, а чертов… Додумать это мысль десятник уже не успел. Звук пришел — однако пришел он вовсе не из зеленой стены перед их автоматами. Звук родился рядом с Михалычем — вверху, в кроне вековой ели. Приглушенный стук удара о ствол… затем о ветку… и в слежавшуюся хвою шлепнулось черное, ребристое… «Растакую мать!» — очень четко успел подумать десятник, прежде чем запал «эфки» отсчитал, последнюю секунду его жизни. — Тебя ранили? — Ерунда, — выдохнул Швейцарец сквозь стиснутые зубы. — Надо перебинтовать… — Замазать зеленкой и показаться доктору Айболиту. Ерунда, я сказал. Сквозная дыра, главное — кость не задета. — Теперь мы не сможем убегать, — вздохнула девушка, глядя, как ее спаситель, тихо шипя, кромсает ножом кожу голенища. — Ценное наблюдение. Швейцарец не стал объяснять, что больше и не собирался никуда бежать. Сложись все, как было им запланировано, оставшиеся преследователи сейчас бы продолжали умирать от гранатных осколков или пули между глаз. Но с простреленной ногой продолжать затеянный им танец было бы форменным безумием. — Я… могу тебе помочь? Чем–нибудь… — Можешь, — кивнул он. — Начни развязывать серый сверток. Сверток был увязан, что называется, на совесть — девушка успела справиться лишь с тремя узлами из десяти, прежде чем Швейцарец, неуклюже присев рядом, попросту рассек оставшиеся петли. — Ух ты. Еще одно ружье, да? А почему ты его раньше не достал? — Страшно, — коротко отозвался Швейцарец. — Чем? — Ляг на землю. Закрой глаза. Открой рот. И как можно старательней зажми уши. Самым сложным в ходе строительства «ружья» оказался поиск подходящей колодки. Много проще было со стволами. Правда, Старик бормотал чего–то там насчет «Утеса», но в итоге на стволы Великой Гаубицы Самого Распоследнего Шанса пошел обычный раскуроченный «ЯкБ» — к лучшему, потому что иначе сооруженные Стариком тормоза–компенсаторы вывели б длину оружия за пределы не только желаемого Швейцарцем, но и мало–мальски разумного. Впрочем, Старик все же остался недоволен: ДТК — фигня, амортизатор отдачи из резиновых шайб — фигня еще большая, и вообще, пока они не смогут заделать спроектированный им ртутный гаситель, к этой громыхале для охоты на мелкие бронемашины и одичавшие бэтээры должно прилагаться запасное плечо стрелка. Ворчать Старик перестал лишь через полгода, но имя «Громыхала» уже успело прилипнуть к штуцеру. Их оставалось одиннадцать — плюс еще двое лежавших рядом с мертвецами на той злосчастной прогалине. Раненые не в счет, но и проклятого стрелка им удалось–таки подранить. Он и удрать далеко не успел, а по четкому следу пересекшей опушку примятой травы мог бы идти даже ребенок. Неужто и в самом деле надеется отсидеться за корягой? Ну, теперь–то… — Теперь–то мы его уделаем! — весело крикнул Гоша по прозвищу Болтун сжавшемуся за соседним деревом храмовнику. — Сейчас… Лихорадочно набивавший магазин храмовник оглянулся на Гошу как раз вовремя, чтобы увидеть, как голова Болтуна превращается в облако кровавых капель. Двумя секундами позже что–то с силой дернуло за плечо его самого — скосив глаза, он увидел ярко–красную струю на месте локтя… и начал кричать. — Крупнокалиберный… Трусов среди воинов Храма не было. Но и выбора у них не осталось тоже: бежать вперед — не храбрость, а лишь верная и бессмысленная смерть. Оставаться на месте и ждать, пока очередная пуля, как сквозь масло пройдя вековой ствол, достанет за ним тебя… Проклятый стрелок в очередной раз провел их — пулемет был наверняка припрятан заранее, и теперь ему оставалось лишь выщелкивать их поодиночке… или положить всех одной длинной очередью, если они все же решатся на атаку. Если решатся — а считаные метры травы и цветов неширокой опушки сейчас казались храмовникам слишком уж длинными. Длиннее жизни. Глупо бежать вперед, глупо стоять на месте — свободным оставался только путь за их спинами… отступить, перегруппироваться… только вот начав отступать, как выяснилось, очень трудно заставить себя остановиться. Особенно когда вас осталось всего лишь семеро — против одного. — Что с тобой?! Ее вопрос он скорее угадал, чем расслышал, — в ушах еще продолжали злобно жужжать ватные тюки, по пуду на каждую раковину. Пожалуй, еще один такой выстрел, и его можно будет брать тепленьким, голыми руками… — Блядство, — Швейцарец попытался усмехнуться. — В смысле: головокружение, тошнота и, кажется, — он мазнул ладонью по верхней губе, глянул, — кровотечение из носа. — В тебя опять попали? — Угу, в плечо… отдачей. Он запрокинул голову, прикрыл глаза… — Как тебя зовут? — Тианэ. Но… я не люблю это имя. — Хорошо, — тихо сказал Швейцарец несколькими минутами позже. — Тогда я буду звать тебя — Тайна. Глава 8
Автомат повыше вскинув И берет на лоб надвинув, Мы с улыбкою веселой Будем жечь дома и села.
СЕРГЕЙ
Он поверил не сразу, хотя все шло к тому. Минут пять сомневался, прикидывал — но, сколько ни думай, выходило, что его расчеты верны и других вариантов быть попросту не может. Наконец им попался небольшой островок, даже не островок, а так — большая кочка, едва–едва приподнявшаяся из трясины, но все ж это была относительно твердая поверхность под задницу и короткий роздых ногам. И во время привала он украдкой сверился с компасом и обрывком бумаги под мутнеющим целлофаном — картой. Карта, разумеется, была даже не так себе, а просто наспех перерисованный контур, но и такая «точность» сейчас годилась — объект, который интересовал Шемяку, был… большим. Потом они пошли дальше, и через пару сотен шагов Сергей решился. — Вот и все! В первый момент они, похоже, ни черта не поняли. Да и во второй — тоже. Айсман усмехнулся. — Все, — повторил он. — Финита ля комедия! Пришли! — Что значит «пришли»? — настороженно спросил Энрико. — То и значит, — откликнулся Шемяка. — «Пришли» в нашем случае означает: «дошли». Дотопали. Добрели. Доползли. Вон та темно–зеленая полоса вдоль горизонта являет собой ваш ненаглядный Большой Остров. У нас был уговор — я должен показать Большой Остров. Так вот, — Айсман взмахнул рукой. — Показываю! Большой Остров — там! Во–он там! Могу еще и ногой указать, если у кого–нибудь с географией полный затык. — Но, — сказала Анна, — ты ведь сам говорил: «Идти еще неделю как минимум»! — Верно, — кивнул следопыт. — Соврамши. Было, видите ли, у меня опасение на предмет, что, узнав о близости заветной цели, вы или скиснете вконец… да–да, и нечего на меня глазками сверкать! Или же выкинете какую–нибудь дурость, с нахождением на болотах напрочь несовместную. — И ты нам врал… — задумчиво произнесла девушка. — Угу, — подтвердил Айсман. — Самым натуральным образом. Забавное дело — казалось бы, довел эту чертову парочку, спихнул гору с плеч… впору хоть в пляс пускаться. А вот фиг вам, господа–товарищи, не чувствуется ни малейшего облегчения, нет и в помине. Есть лишь противная, вялая тоска… «Любопытство тебя сгубит, Лопоух», — раз за разом повторял ему когда–то Рудольф. Именно любопытство и грызло сейчас Шемяку, поедом жрало. Что же все–таки нужно этим двоим на Большом Острове, где они — в этом Айсман готов был клясться чем угодно — сроду не бывали! В смысле — даже до войны. Хотя если и бывали — от памяти о довоенных экскурсиях в скелете вреда куда больше, нежели пользы. Он ведь теперь именно что скелет, а не город, и живет по новым правилам.
