Юрий Брайдер - Дисбат
— Сейчас там собор стоит? А рядом военный суд вкупе с прокуратурой? — догадался Синяков.
— Возможно. Я в такие подробности не вникаю… Но городишко сей, прямо скажем, на костях строился. Это первые камушки в его фундамент. — Ворон спланировал вниз и клюнул развороченный череп какого-то мертвого витязя.
— Прекрати! — не выдержал Синяков.
— А что я делаю? — удивился ворон. — Если ты там что-то себе воображаешь, так только в меру собственной испорченности. Не забывай, что в нынешнем виде я существую лишь в твоем сознании.
— Все ты врешь, — вырвалось у Синякова.
— Конечно! А ты собирался услышать правду от своего собственного бредового видения? — Ворон не то захохотал, не то закаркал. — Тебе, между прочим, пора назад собираться. Сюда небось с передрягами добирался?
— Хватило всякого…
— Привыкай, если к этому делу пристрастился. Оно посильней наркотиков затягивает. По себе знаю… Но лично я советую тебе держаться от этого мира подальше.
Внезапно какая-то недобрая тень накрыла их. (А разве станет кто-нибудь с добрыми намерениями пикировать на тебя сверху?)
Разом захлопало множество крыльев, будто разразился аплодисментами под завязку набитый стадион. Стая воронов с тревожным карканьем бросилась врассыпную.
Синяковский покровитель поначалу растерялся, словно цыпленок, узревший ястреба, а потом, почти касаясь крыльями земли, понесся в сторону предполагаемого заката — туда, откуда наползали тени.
Что-то огромное, бесформенное, не похожее ни на птицу, ни на рыбу, ни на зверя, преследовало его, на лету долбая то с одной, то с другой стороны. От всесильного духа только перья летели. Защищаться ворон и не думал, а лишь орал от страха благим матом.
Этот страх, передавшись Синякову (имелась, значит, между их сущностями какая-то связь), загнал его обратно в ту самую жуткую нору, способную с одинаковым успехом привести и к жизни, и к смерти. О Дашке Синяков вспомнил лишь тогда, когда стены норы сдавили его, словно утыканные шипами створки Железной Девы — любимого пыточного инструмента святой инквизиции…
…Об этом невозможно было вспоминать, а уж тем более рассказывать. Он сто раз умирал и сто раз воскресал, причем каждое такое воскрешение было куда мучительнее смерти.
Он стремился к безнадежно утраченной цели, он искал дорогу, которой не существовало и в помине. Страданиям его не было ни конца ни края.
Лишь теперь Синяков понял, что это такое — вечная пытка. Он молил о смерти, как о высшей милости, но эта бессовестная тварь только издевалась над ним — то стискивала своей костлявой лапой горло, то останавливала сердце, то едва не выворачивала наизнанку внутренности.
Сначала его жег невыносимый холод, потом стало жечь пламя. Все это время физические страдания Синякова усугублялись страданиями душевными — он не забывал ни о Димке, которому теперь суждено было в одиночку бороться со злой судьбой, ни о дурочке Дашке, по его недомыслию оказавшейся в смертельной ловушке.
Ни на что особенно не надеясь, он закричал, прикрывая лицо от языков огня:
— Дашка! Дашка! Ты где? Откликнись!
— Я здесь! — Это был взвизг пополам с хрипом. — Господи, что случилось? Мы же сейчас сгорим!
Пылали уже не только занавески, половики и мебель — занялась даже оконная рама. Из сковородки, забытой на пламени газовой горелки, валил черный дым. С минуты на минуту должен был взорваться баллон с пропаном (ну и названьице придумали химики — явно от слова «пропасть»). Заливать огонь было нечем — ну разве что брагой.
Они чудом избежали всех коварных ловушек преисподней, но, вернувшись в родной мир, прямиком угодили в новую и совершенно неожиданную беду.
Пути к дверям, рядом с которыми был сложен невостребованный книжно-журнальный товар, уже не осталось — огонь там стоял стеной, и среди него особенно выделялись фиолетовые языки, порожденные импортной печатной продукцией.
Синяков ногой вышиб гнилую оконую раму, выпихнул наружу Дашку, благо ее вес и габариты ничуть не препятствовали этому, а уж потом вывалился сам. И, как всегда в моменты предельного физического напряжения, правая нога, ломаная-переломаная, подвела, превратившись в непослушную и бесчувственную колоду.
Теперь уже Дашке пришлось выручать его, оттаскивая за шиворот подальше от разрастающегося пожара.
Огонь, прорвавшись сквозь потолок, уже вовсю гулял по чердаку, заставляя лопаться шифер. При этом стоял оглушительный треск, похожий на винтовочную перестрелку. Старое здание горело жарко, без лишней копоти, выбрасывая в бледное вечернее небо столб искр, похожих на жирных, огненных мух.
Где-то рядом завыла сирена, и во двор, сминая огородные грядки и полиэтиленовые парнички, въехал пожарный автомобиль. Расчет, облаченный в блестящие каски и брезентовые доспехи, быстренько раскатал пожарные рукава. Струя воды ударила в окна Дашкиной квартиры, где происходило самое интенсивное горение.
Но тут смелым огнеборцам не повезло. Баллон с пропаном все-таки рванул. Кирпичные стены выдержали град увесистых стальных осколков, но заурядный пожар на какое-то время превратился чуть ли не в извержение вулкана.
Дашкины книги, до этого стойко выдерживавшие действие огня (впрочем, успевшего обглодать их корешки и обуглить обложки), теперь взлетели в воздух, там рассыпались на отдельные листочки и огненными хлопьями сыпались на землю. Не прошло и минуты, как крыша провалилась внутрь здания.
На помощь первой пожарной машине подоспели еще несколько, но спасти барак было уже невозможно.
— Жаль, — вздохнула Дашка. — Иголочка-то ваша там осталась. Теперь попробуй ее найти.
Про то, что в сгоревшей квартире осталось все ее имущество, документы и чужой, взятый на реализацию товар, она даже не заикнулась.
Когда огонь превратился в скрытый под пеплом жар, а дым — в пар, пожарники отбыли восвояси. Разборку завалов решено было отложить до утра, тем более что Дашка побожилась: никаких иных живых существ, кроме тараканов и мышей, во время пожара в доме не находилось.
На ночлег Синяков и Дашка устроились в сарайчике, некогда служившем курятником. Постель себе они соорудили из пересохшего прошлогоднего сена, застланного чистыми простынями — Дашка, как нарочно, накануне постирала их и повесила сушиться на приличном расстоянии от обреченного дома.
— Я спать одетой не могу, — предупредила Дашка, стягивая вслед за майкой и шорты. — С вами под одно одеяло ложусь только потому, что не ощущаю угрозы. А уж если вам какая-нибудь блажь вдруг приспичит, то, кроме рук, больше ничему воли не давайте. Понятно? Не то я кричать стану. Вся округа сбежится. Проверено на практике.
— Договорились, — ответил Синяков, чисто машинально обнимая ее тощее голенькое тело.
— Хорошо здесь, — сказала она, надо думать, тоже чисто машинально прижимаясь к соседу по постели. — Прохладно и пахнет приятно.
— Что же ты теперь будешь делать? — спросил Си" няков.
— Бродяжничать, — беспечно ответила Дашка. — Жилья нет. Документов нет. Денег нет. Даже лишнего носового платка нет. Кто я после этого? Бродяга!
— И все из-за меня! — убивался он.
— Почему из-за вас? А если я, пока там была, — большим пальцем правой руки она указала вниз, — именно этого для себя пожелала? Вот они мою просьбу и выполнили…
— Кто — они? — насторожился Синяков.
— Не скажу, — Дашка решительно помотала головой.
— Там же одни мертвецы были… Да вороны. С кем ты могла общаться?
— Да о чем вы говорите! — Дашка даже отшатнулась от Синякова. — Не видела я никаких мертвецов! Придумаете тоже…
— А что ты видела? — не унимался он.
— Не скажу! Имею я право хранить личные секреты?
— Конечно, имеешь, — вынужден был согласиться Синяков. — Ну хоть понравилось тебе там?
— А вообще, где я была? — Дашка в упор уставилась на него.
— Я же тебе говорил. В нижнем мире. Хотя, как я теперь понимаю, это название условное. Видеть там ты могла только духов. Одни из них покровительствуют людям, другие вредят. В принципе все беды и болезни тоже оттуда. Чтобы прожить свою жизнь более или менее прилично, нужно поддерживать с духами добрые отношения.
— Ишь ты! — вымолвила Дашка. — Я-то думала, что это все мне с пьяных глаз померещилось. Пили, шутки шутили, про преисподнюю болтали, потом отрубились и чуть не сгорели… А оказывается, я на самом деле с духами общалась… Ну и дела! Давайте туда опять махнем.
— Нет, мне охоту надолго отшибло. Впечатление такое, будто бы меня проглотил огромнейший динозавр и я, на манер вишневой косточки, прошел через весь его кишечник да вдобавок еле выбрался из кучи дерьма, в котором потом оказался.
— Странно… Мне все играючи далось. И если это был не сон и не бред, то на обратном пути я видела брата.
— Что он делал?
— Разъезжал на своем мотоцикле. Он без него шагу ступить не может. Раньше, когда мы вместе жили, он даже в сортир на мотоцикле ездил. Это шагов сто отсюда. Минута ходьбы. А он все равно заводил мотор и мчал как оглашенный.
