Вся Урсула Ле Гуин в одном томе - Урсула К. Ле Гуин
— Смешно… Я подумала… Ведь все мы, вся наша семья… В общем, люди скоро и знать не будут, что кто-то из нас когда-либо существовал в реальной действительности. Кроме дедушки, пожалуй. Он у нас — единственное реальное лицо!
Сью ласково на нее посмотрела. Папа одобрительно покивал. Мать уставилась, точно коршун на добычу.
Бабушка сказала странным, каким-то ДАЛЕКИМ голосом:
— О нет, я так совсем не думаю…
Том был занят: швырял чайкам куски хлеба. Но Сэм, приканчивая остатки салями, сказал голосом матери:
— Слава — это всего лишь «шпоры»! Стимул для достижения цели. — Заслышав эти слова, «коршун» мигнул и согласно склонил голову.
— Что ты такое несешь, Грет? — холодно спросила мать. — Неужели реальность заключается только в том, чтобы быть деканом педагогического факультета?
— Он был важен для других. И у него есть определенная БИОГРАФИЯ. Никто из нас не будет иметь ни такой же значимости для других, ни собственных биографов.
— О, господи! — сказала бабушка, вставая. — Какая чушь! Честно говоря, я устала. Надеюсь, вы не станете возражать, если я все-таки ненадолго прилягу? Зато потом, дорогая Сьюзен, я буду гораздо бодрее. И отвечать на ваши вопросы тоже буду более четко.
* * *
Все тут же задвигались.
— Мальчики, вы моете посуду! Том!
Он тут же подошел к матери. Они всегда ей повиновались. Мэг прямо-таки захлестнула огромная волна нежности и гордости, такая же теплая и неостановимая, как слезы или приливающее к груди молоко — гордость за сыновей и за себя. Замечательные у нее получились мальчишки! Просто замечательные! Ворчливые, нескладные, как жеребята, долговязые, с вечно красными руками, они сейчас ловко и на редкость быстро убирали со стола, причем Сэм то и дело хамил Тому своим ломающимся баском, а Том отвечал ему тонким и нежным голосом в той же тональности — точно два дрозда перекликались: «Вот задница!..» — «Сам задница!..»
— Кто хочет пойти прогуляться по пляжу?
Хотела сама Мэг, хотела Сьюзен, хотел Фил и даже, что уж совсем удивительно, хотела Грет.
Они пересекли Морскую дорогу и пошли гуськом по тропке между дюнами. Когда они уже спустились на пляж, Мэг оглянулась: ей хотелось увидеть над дюнами окна верхнего этажа и крышу дома; она навсегда запомнила то чистое наслаждение, которое испытала, увидев все это в тот, самый первый раз. Для Грет и мальчиков этот загородный дом существовал всегда; он всегда присутствовал в их жизни и самым естественным образом в нее вписывался. Но для нее, Мэг, он был связан с иной радостью. Когда она была маленькой, они иногда жили в чужих летних домиках на побережье в таких местах, как Джирарт и Несковин; эти домики принадлежали деканам и ректорам колледжей, а также всяким богатым людям, которые льнули к университетской администрации, полагая, что таким образом попадают в общество интеллектуалов. А когда Мэг подросла, декан Инман всегда старался брать их с собой, когда ездил на всякие конференции в наиболее экзотические страны — в Ботсвану, в Бразилию, в Таиланд, — пока наконец сама Мэг не восстала против этого. «Но ведь это такие интересные МЕСТА! — говорила ей мать с некоторым осуждением. — Неужели тебе действительно не интересно?» И тогда она заорала: «Мне осточертело чувствовать себя в этих «интересных местах» белой вороной!
Или — белым жирафом! Почему я не могу хоть одно лето спокойно провести дома, где все люди одного РОСТА?» И через какое-то время после ее бунта — впрочем, это произошло довольно скоро — они поехали смотреть этот дом. «Как он тебе?» — ласково и как бы между прочим спросил ее отец, стоя посреди уютной маленькой гостиной, и улыбнулся. Шестидесятилетний декан педагогического факультета и известный общественный деятель. Можно было и не спрашивать. Они все трое точно с ума сошли, стоило им увидеть этот дом в конце длинной песчаной дороги, словно отделявшей болотистые пустоши о г моря. «Это будет моя комната, хорошо?» — сказала Мэг, заходя в спальню, выходившую окнами на юго-запад. Именно здесь потом они с Филом провели свое «медовое» лето.
Она посмотрела на мужа; он брел на некотором расстоянии от нее вдоль самой кромки воды и каждый раз по-крабьи отскакивал в сторону, когда очередная волна накатывалась на берег, а потом бежал следом за нею, увлеченный этой игрой, как ребенок. Хрупкий, сутулый, неуловимый, непонятный… Мэг чуть изменила направление, чтобы их пути пересеклись.
— Эй, Фил-пес! — окликнула она его.
— Что, собачка Мэг? — спросил он.
— А ты знаешь, она ведь была права. Но что заставило ее сказать так, как ты думаешь?
— Это она меня защищала.
Как легко он это сказал! Как легко брал на себя даже самое неприятное! С ней такого никогда не могло бы случиться.
— Возможно. А себя — нет? Или меня? И потом еще эта ее геология! Может быть, ей просто данный курс нравится? Или она действительно серьезно?
— Да. И именно поэтому.
— Она могла бы потом выбрать себе отличную специализацию… Если только теперь специализация у геологов происходит не в университетских лабораториях!
Я не знаю… Может быть, это вообще только вводный курс в Калифорнийском колледже? Ладно, я спрошу Бенджи, чем в наши дни занимаются геологи. Надеюсь, они все еще лазают по горам со своими молоточками и в шортах цвета хаки.
— Ты знаешь, этот роман Пристли, который я нашел в книжном шкафу… — И Фил принялся рассказывать си об этом романе и о литературных современниках Пристли, и она внимательно слушала, и они тихонько брели вдоль отмеченной шипящей морской пеной границы континента. Если бы Фил не ушел из колледжа еще до начала сессии, он бы в своей области сделал карьеру куда более значительную, чем она — в своей. Во-первых, мужчине, конечно же, гораздо легче было тогда сделать карьеру, а кроме того, Фил был таким способным! У него и характер был такой, как нужно: этакая столь важная для карьеры индифферентность к окружающему и настоящая страсть к научным изысканиям.
В частности, его безумно интересовала художественная литература Англии начала XX века, и этот интерес являл собой идеальную комбинацию беспристрастности в оценках и восхищения в целом; он мог бы написать отличную работу о Пристли, Голсуорси, Беннетте — обо всей этой компании. Причем благодаря такой книге он запросто получил бы самое лучшее профессорское место в самом лучшем колледже. Или по крайней мере обрел бы наконец чувство самоуважения. Однако святым ведь самоуважение несвойственно, верно? Оно им совершенно чуждо. Вот декан Инман, например, обладал очень высокой степенью самоуважения и пользовался огромным уважением
