Сочинитель - Андрей Русланович Буторин
Между тем его немилосердно замотало, от чего совершенно нелогично прошла тошнота. Вероятно, организму, включая и высшую нервную систему, стало уже не до подобных мелочей. И рассмотреть сочинитель вокруг себя тоже ничего не мог: все крутилось, вертелось и прыгало. А потом трясти перестало – не резко, очень аккуратно, что говорило о том, что Олюшка не выронила «микроскоп», а бережно его поставила. Тут же над «банкой» нависло гигантское и очень любимое лицо. Олюшка басовито проговорила:
– Васечка, на нас напали. Я должна помочь нашим. Тебя пока закопаю, чтобы случайно не наступили. Не бойся, это ненадолго. Поспи пока, пусть ножка заживает.
И Васюта почувствовал, как ловушку с ним опять приподняли, а затем опустили в огромную темную яму. Через несколько мгновений стало совсем темно – его и впрямь закопали!..
Только теперь сочинитель опомнился и подскочил, невзирая на боль в ране:
– Что?! Поспи?!. Ты же меня похоронила заживо!!!
* * *
Что пережил в последующие часы Васюта – словами передать трудно. Да, по его представлению прошли именно часы, поскольку даже минута похороненному заживо может показаться вечностью. К счастью, размеры области внутри защитного поля «микроскопа» были все же побольше, чем у реального гроба, так что сочинитель мог бы не только лежать, но и немного ходить, встав в полный рост, если бы не болела нога. Поэтому Васюта лежал, ворочаясь со спины на живот и обратно. Когда он лежал на спине, уставившись в темноту перед собой, ему начинало казаться, что невидимая стенка артефакта исчезла, и масса земли вот-вот опустится и придавит его. Он то и дело вытягивал руку, ощупывая пространство перед собой, и хоть ничего не нащупывал, начинал думать, что будь рука на пару сантиметров длиннее, уже бы наткнулась на землю. Даже то, что при этом на него бы уже непременно что-то посыпалось, Васюту не успокаивало, и тогда он, шипя от боли, переворачивался на живот. Но так было еще хуже – теперь казалось, что масса земли вот-вот коснется затылка. В итоге он нашел более-менее приемлемое положение – на левом боку. Так и руку вверх можно было вытянуть, и не нужно было смотреть на то, что его непременно скоро раздавит, пусть в обоих случаях он и видел лишь непроглядную тьму.
На Олюшку он, конечно же, перестал злиться. Собственно, он на нее и не злился – первоначальная паника была рефлекторной. Теперь-то он понимал, что поступила любимая вполне разумно. Ей нужно было стрелять, отбиваться, а руки были заняты. Засунь она «микроскоп» в карман, как он ей пытался кричать до этого, неизвестно, чем бы это в пылу боя могло кончиться – вполне вероятно, «стакан» бы перевернулся вверх дном, и он, Васюта, принял бы свой истинный облик прямо в этом кармане, что могло не только испортить Олюшкину одежду, но покалечить и ее саму. Ну а если бы она просто поставила «микроскоп» на землю, не закапывая, то на него могли бы наступить или случайно запнуть куда-нибудь так, что потом никто бы не смог отыскать.
Однако время шло – уже не только по ощущениям, но и на самом деле истек минимум час, а его никто не откапывал. То есть что значит «никто», испугался Васюта собственных мыслей, его должна откопать непременно Олюшка! Тем более только она и знала нужное место.
Сочинитель прислушался. И ничего не услышал… Конечно, земля над ним скрывала звуки, но все же слой не был таким уж толстым, чтобы полностью заглушить стрельбу. И не стреляли уже достаточно долго, а это значило, что бой закончился. Но где тогда его Олюшка?
И вот тут сочинителю стало жутко вдвойне: ведь если любимая его не откапывает, это могло говорить лишь о том, что она… убита!.. И это же означало, что сам он и впрямь похоронен заживо, и жить ему вряд ли осталось много – кислород в замкнутом пространстве «стакана» скоро закончится. К слову сказать, Васюте было не особо жалко себя, ведь жить без любимой ему в принципе не хотелось, но ему было очень страшно умирать вот так, задыхаясь в полной темноте. И он решил: как только почувствует, что дышать становится трудно, – застрелится, благо «Канда» по-прежнему висела в кобуре на поясе.
Стоило принять такое решение, как сочинителю сразу и стало казаться, что он уже задыхается. Может, еще не совсем, самую малость, но ведь все-таки да? Васюта прислушался к своим ощущениям и ничего не понял. Он будто бы и вовсе уже не дышал… Лишь через какое-то время до него дошло, что он невольно задержал дыхание, потому и впрямь не дышит. Мысленно обматерив себя, сочинитель задышал, стараясь делать неглубокие, экономные вдохи, и теперь уже, наверное, из-за этого стал ощущать нехватку кислорода.
* * *
Задохнулся бы он в итоге или застрелился, выяснить сочинителю не удалось. Через какое-то время, также показавшееся ему неимоверно долгим, Васюта не услышал даже, а скорее почувствовал по едва ощутимым толчкам чьи-то шаги. Затем что-то заскреблось-зашуршало – непонятно, насколько далеко от него. Вновь толчки от шагов – и снова шуршание, уже определенно ближе. Пожалуй, теперь и не шуршание, а рокочущий скрежет, будто роет в каменистом грунте яму экскаватор. Но без шума мотора.
И тут к Васюте пришло озарение: если без мотора – значит, человек. А если роет где-то рядом – значит, хочет откопать его! И кто, в таком случае, это может быть? Разумеется, Олюшка! Но почему она не может найти его? Неужели ничем не пометила место, где его закопала?.. Ну да, ей же в пылу боя было не до этого… Но что, если она теперь его не найдет?.. Да нет, не может быть, любимая всю землю вокруг сроет, но его откопает!
А потом сочинитель услышал голоса. Очень глухие и неразборчивые, но определенно не женские. Что это могло значить? Васюта почувствовал сухость во рту и противный холодок вдоль спины. Неужели сбылись его недавние страхи и Олюшки больше
