Иэн Бэнкс - Выбор оружия. Последнее слово техники (сборник)
Я иду к стойке информации. Меня вызывают по видеосвязи.
– Вробик! – Каддус вздыхает и покачивает головой.
Он находится в каком-то кабинете, говорит обезличенно, вкрадчиво. Мауст, бледный, испуганный, стоит за стулом Каддуса. За спиной у Мауста – ухмыляется над его аккуратным плечом – Круйзел. Круйзел делает едва заметное движение, и Мауст дергается. Я вижу, как он кусает губы.
– Вробик, – повторяет Каддус, – неужели ты собирался уехать? А я-то думал, что у нас назначено свидание. Или нет?
– Да, – говорю я, глядя в глаза Мауста. – Глупо с моей стороны… Я… еще задержусь на… пару дней. Мауст, я… – Экран выключился.
Я медленно поворачиваюсь в будке и смотрю на свою сумку, в которой лежит пистолет. Я поднимаю ее и только теперь осознаю, насколько она тяжелая.
Я стою в парке, вокруг меня выветренные скалы и деревья, с листьев капает дождь. Тропинки, проложенные в неплодородной почве, ведут в разные стороны. Земля пахнет теплом и влагой. Я смотрю вниз с вершины пологого откоса туда, где в сумерках катаются на лодках. В спокойной воде озера отражаются огни. Часть города вдалеке уже лежит в сумерках – залитое светом, окутанное дымкой плато. Я слышу, как вокруг меня в деревьях щебечут птицы.
Сигнальные огни Лифта – словно мигающие красные бусины в вышине. Порт на его вершине купается в солнечных лучах – там, на высоте сотни километров, солнце еще не село. Над комплексом зданий парламента и Главной площадью Внутреннего Города небо начинает освещаться лазерами, обычными прожекторами и химическими фейерверками – демонстрация радости в связи с возвращением победоносного Адмирала и, возможно, с приездом посла Культуры. Я пока еще не вижу корабля.
Я сажусь на пенек, закутываясь в плащ. Пистолет у меня в руке – включен, готов, дальность прицела установлена. Я пытаюсь вести себя как дотошный профессионал, словно и в самом деле понимаю, как это делается; в кустах на другой стороне холма, неподалеку от оживленного шоссе, у меня даже припрятан мотоцикл. Есть шансы уйти. По крайней мере, так я себе говорю. Я смотрю на пистолет.
Идея вызволить с его помощью Мауста или даже покончить с собой, а то и отнести его в полицию (другая, более мучительная, форма самоубийства) была отвергнута. Мелькнула еще мысль позвонить Каддусу и сказать, что пистолет потерялся, но это не прошло. А с другой стороны, убить соотечественника с Культуры для меня немыслимо… Но все сложилось так, как сложилось.
Если я хочу вернуть Мауста, нужно делать то, что они требуют.
В небесах над городом что-то сверкнуло – падающие золотые огни. Центральный – ярче и крупнее остальных.
Мне казалось, что меня уже трудно испугать, но во рту все же появился резкий горький вкус, а руки задрожали. Может, сбив корабль, я вообще впаду в неистовство и расстреляю заодно и Лифт – пусть рушится на землю (или часть его все же улетит в космос? Что, если попробовать ради интереса?). Отсюда можно обстрелять полгорода. Да что там полгорода – весь этот чертов город, ведь пистолет позволяет стрелять по «кривой» траектории. Можно сбивать корабли сопровождения, штурмовые самолеты и полицейские патрули. Пока они до меня доберутся, я могу устроить во Врексисе такое, что всем не поздоровится.
Корабли уже над городом. Теперь, когда они находятся вне солнечных лучей, их лазерозащищенные зеркальные корпуса стали тусклее. Они продолжают спуск, высота – километров пять. Я снова проверяю пистолет.
Может, он не сработает? – думаю я.
В пыли и саже над городом светятся лазеры, покрывая высокие кучевые облака небольшими пятнами. То гаснут, то снова загораются прожектора, медленно взлетают и падают вниз фейерверки, мерцая и разбрасывая искры. Хищного вида корабль величественно устремляется навстречу гостеприимным огням. Я оглядываю хребет с деревьями на его гребне – вокруг никого. Теплый ветерок доносит до меня рокочущий звук машин, несущихся по шоссе.
Я поднимаю пистолет и прицеливаюсь. На голографическом дисплее появляется строй кораблей – сцена яркая, точно вокруг день. Настраиваю увеличение, нажимаю кнопку запуска. Пистолет четко нацеливается на флагманский корабль и замирает в моей руке. Мигающая белая точка на экране обозначает центр корабля.
Я снова оглядываюсь, сердце у меня колотится, рука удерживается неподвижно пистолетом, который закреплен при помощи поля. В глазах жжение. Корабли зависают в нескольких сотнях метров над величественными зданиями Внутреннего Города. Корабли сопровождения там и остались, а центральный корабль, флагман, величественный и массивный, точно зеркало, поднесенное к мерцающему городу, спускается к Главной площади. Пистолет двигается вниз в моей руке, следуя за кораблем.
Может быть, посла Культуры все же нет на корабле. Может быть, все это подстроено Особыми Обстоятельствами. Не исключено, что Культура сейчас готова вмешаться в ход событий, и планирующие Разумы только потешаются, наблюдая, как я, отступник, тут из кожи вон лезу. Информацию насчет посла вполне могли подсунуть мне на случай, если у меня зародятся сомнения… Не знаю. Я ничего не знаю. Вариантов море, вот только выбора никакого.
Я нажимаю спусковой крючок.
Отдача отбрасывает назад мою руку, вокруг меня вспыхивает свет. Ослепляющая, сверкающая линия прочерчивается чуть ли не мгновенно на десять километров – от меня до корабля. В голове раздается резкий звук взрыва, меня сбрасывает с пенька.
Когда я снова сажусь, корабль уже упал. На Главной площади бушует пламя, поднимается столб дыма, вверх взлетают стрелы каких-то жутких молний; оставшиеся лазеры и фейерверки потускнели. Я стою, дрожа, в ушах у меня шум; я смотрю на дело рук своих. Перехватчики из сопровождения с запозданием обшаривают воздушное пространство над местом падения и вонзаются в землю – их автоматические системы слежения ловятся на плазменные молнии. Затем боеголовки ярко взрываются на улицах, среди зданий Внутреннего Города, громоздя руины на руины.
Над парком еще висит и грохочет рокот первого взрыва.
Зашевелились полиция и корабли сопровождения. Я вижу, как из Внутреннего Города понимаются полицейские патрули с мигающими маячками. Корабли эскорта медленно разворачиваются над всепроникающей мерцающей радиацией, излучаемой обломками.
Сую пистолет в карман и бегу вниз по влажной тропинке к мотоциклу, прочь с вершины холма. Где-то внутри моих глаз все еще остается световая линия, на краткий миг соединившая меня с кораблем; воистину светлый путь, думаю я и с трудом сдерживаю смех. Светлый путь в мягкой тьме разума.
Я спешу вниз и присоединяюсь к толпе бегущих.
Нечетный придаток
Фропом, печальный и подавленный – безответная любовь неподъемным камнем лежала на душе, – нетерпеливо посмотрел в небо, потом медленно покачал головой и безутешно уставился на луг, простиравшийся прямо перед ним.
Детеныш пасуна, жевавший траву на равнине вместе с остальным стадом, набросился на одного из своих собратьев. Обычно пастырь наблюдал за их игривыми драками с интересом, сегодня же издал тихий скрип, предостерегая разгорячившихся зверушек. Кувыркавшиеся детеныши глянули в сторону Фропома, но драться не перестали. Фропом выбросил в их сторону руку-плеть, хорошенько вытянув игрунов по задницам. Взвизгнув, они мгновенно отпрыгнули друг от друга и побрели, мяукая и тявкая, к своим мамашам на краю стада.
Фропом посмотрел им вслед, а затем с шорохом, напоминающим вздох, возвел глаза к ярко-оранжевому небу. Он забыл про пасунов, про окрестные луга и вновь задумался о своей любви.
Его возлюбленная, его милая, та, ради которой он с радостью взобрался бы на любой холмик, перешел вброд любое озерцо… Его любовь, его жестокая, холодная, бессердечная, безжалостная любовь.
Он чувствовал себя расщепленным, высохшим изнутри, когда думал о ней. Она казалась столь бесчувственной, столь равнодушной. Как она могла с такой легкостью выбросить его из своих мыслей? Даже если она не любила его, то могла хотя бы гордиться, что кто-то так горячо и неослабно любит ее. Неужели он столь непривлекателен? Неужели он оскорбил ее чувства тем, что боготворит ее? А если и так, отчего она вообще его не замечает? Если она не желает его внимания, почему не сказать об этом?
Но она молчала и вела себя так, словно все, что он говорил, что пытался выразить, было просто досадной оплошностью, промахом, который проще было не заметить.
Он не мог понять. Может, она считает, что его слова необдуманны? Может, ей кажется, он нимало не беспокоится о том, чтó он говорит, как говорит, и когда, и где? Он перестал есть! Он не спит ночами! Он покоричневел и стал вянуть по краям! Пищептицы обосновались в его гнездловушках!
Малыш-пасун ткнулся носом ему в бок. Он схватил пушистого детеныша рукой-плетью, поднял поближе к голове, осмотрел четырьмя передними глазами, брызнул на него раздражином и отшвырнул, хнычущего, в гущу куста.
